Провидение, схожее абсурду,
Пинок, коль Бога слов не слышишь шквал:
Я просто шёл, гулял по Регенсбургу,
Зашёл в одну церквушку и упал...
Полу-очнувшись в скорой, в гневе псином
«Фашисты! Отпустите!» - я кричал, -
То был во мне мой дед, что под Берлином
Осколками израненный, стоял.
Его пиджак с медальческим отливом
В родительском шкафу в пыли лежит...
В аду, в раю ли, наши предки живы,
А рай и ад – у нас внутри души.
С диагнозом «здоров», с тоской под руку
Я шёл домой, неся секрет с собой:
Что болен я уже шесть лет разлукой
С моим народом и моей страной.
Господь зовёт домой, где грязь и слякоть,
И я не спал три дня, как сделал бронь...
Я еду помолиться и поплакать,
Ведь вечная любовь вмещает боль.
Я еду помолиться, чтоб объедков,
Модерна ложь наш люд не смог вкусить...
Я еду поклониться духу предков,
И Бога за любовь благодарить...
И расскажу свои грехи на ушко
Попу, открою нижний свой чулан,
И обниму ворчливую старушку,
Ту, что затестит верность прихожан.
Теперь, когда сомнений не осталось,
И я считаю дни, что сочтены
И буду там, где искренняя радость,
И боль братоубийственной войны...
Господь зовёт домой, где грязь и слякоть,
И я не спал три дня, как сделал бронь...
Я еду помолиться и поплакать,
Ведь вечная любовь вмещает боль...