Милостивые судари и сударыни, граждане и гражданки, товарищи! Позвольте мне озадачить вас наиглупейшим, на первый взгляд, вопросом: "Зачем в вашем доме кот (кошка)?" Ну как же, скажете вы, а кто мышек ловить будет! Резонно. А вот наш не ловит. Почему? А кто ж его знает -- не ловит и всё. Скажете: не приучен, да и какие на седьмом этаже мыши... Есть, мышки, есть. Но Васе они неинтересны нисколечко. Шебуршат себе где-нибудь под шкафом ну и пусть. Лодырь. Хотя бы для острастки погонял их -- куда там. Короче, не знаю как ваши, а наш живёт у нас исключительно для того, чтобы жрать, валяться целыми днями где ему вздумается, гадить где попало и рвать диванную обивку. Сколько раз увещевал, что не надо так делать, сколько грозился: "Вась, не перестанешь портить мебель -- обстригу когти!" Думаете, внял? Ага, щас: чихать он хотел на мои угрозы; знает, подлец, что они пусты, как коробки из-под печенья, и ночами мы нет-нет да услышим треск раздираемого драпа. Аппетит же у Василия воистину зверский; ест часто и много: мясо, сало, обожает рыбу, а вот хлеб и картошку отвергает категорически; любит Китикет, Вискас; когда ж с продовольствием возникает напряг, хряскает и сухой корм -- правда, с великой неохотой... Кстати, однажды он таки поймал мышку, на балконе изловил (откуда взялась?) Поймать-то поймал, а есть не стал -- в квартиру внёс и положил в тапочек супруги: "Это вам. Извольте откушать, Евфросинья Петровна!" Ну совсем нежадный. Вот простофиля! Уличные коты передрались бы за такую добычу, а наш... А наш прикармливает нас. "Зачем?" -- спросите. Ну, как же -- чтобы мы добрее стали, к нему добрее. Так и хочется сказать ему: "Да не едим мы мышей, парень!" Но он-то этого не знает...
Это был, так сказать, запев. А вот и сама песня:
Случилось сие в начале девяностых, на северах, точнее, на речке Ганюхе -- малом притоке Колымы-матушки. Календарь показывал начало последней декады августа и из малых рек в большие вот-вот должен был начаться сплав рыбы: уходил ленок, конёк, хариус. Мы с моим другом Толиком, подгадав под выходные и присовокупив по отгулу, ломанулись за рыбой. Поехали на "барбухайке" -- трёхколёсном, переделанном из мотоцикла чуде -- вездеходном и "всюдуплавном" транспортном средстве на автомобильных камерах; мы и вправду были вездеходны: любое бездорожье нашей самоделке было нипочём.
Погода стояла прекрасная. От яркого, уже низкого солнца и буйной пестроты увядающей листвы рябило в глазах. Ни мошки, ни комарика! Дали до того прозрачны и чисты, что видятся чуть ли не на тысячу километров... Едем, дудим... Там и сям, то слева то справа, а то и спереди, прямо из-под колеса, вдруг нет-нет да и взлетит уточка, а то и пара, а то и стайка и тут же, неподалёку, упадут -- отъелись за лето, отяжелели. Мы едем с ружьями, но не стреляем... Ну, во-первых потому, что охота ещё не открыта и не потому, что "птичек жалко", а ещё и потому, что в кочковатой мари убитую дичь найти невозможно -- только с собачкой, собачку же мы с собой не взяли. А зря, и об этом мы ещё пожалеем. Мы и из продуктов ничего не взяли: ни фарша, ни консервов -- только хлеб: Мы ведь на рыбалку едем -- рыбой насытимся!
От посёлка до места нашей рыбалки невелико расстояние -- всего полтора десятков километров; три часа поколыхаться, всего три часика... Подъезжаем к подножью сопки, едем мимо крошечного озерка, вспугиваем тучу уток-крохалей, утки делают круг, летят над нами и нещадно "бомбят" нас... Один снаряд падает Толику на левое плечо, в меня летят мелкие осколки... Поневоле вспомнишь анекдотичное "хорошо, что коровы не летают". Едем. Больше бомбёжек вроде не предвидится -- уже хорошо. Огибаем сопку. Ещё немного и перед нами откроется ровная, окаймлённая лиственицами и кедровым стланником долина -- сенокосные угодья подшефного совхоза, а там и до Ганюхи рукой подать. Тарахтит, старается трудяга барбухайка, жирно чавкает под колёсами, хлещут по вездеходу упругие ветки карликовой берёзки; едем привстав -- до того набиты наши задние места, они словно одеревенели... Терпение иссякает: "Да когда же мы доедем?"
И вот мы в долине, точнее -- на просторном сенокосном лугу. Чуть ли не из-под вездехода выскакивает заяц; я свищу ему вослед... Только его и видели! . А вон и наша "бичарня" -- обитый толем вагончик, пристанище шефов-сенокосчиков -- горняков. Этим летом нас тут было семеро. Загорели, что твои негры. Травы случились добрые, густые; сена накосили тьму; повсюду стоят зароды -- большие стога; их с десяток. Сенцо увезут по зимнику, когда марь закуёт суровый якутский мороз; будет чем кормить бурёнок. Подъезжаем к балку и немеем от ужаса: рядом с входной дверью -- пролом, точно в него трактор въехал, такая же дыра в торцевой стене; нары, на которых мы отдыхали, раскурочены, стол сломан, подпол-ледник под тяжеленным валуном вскрыт... А ведь там хранились продукты: с десяток банок говяжьей тушёнки, столько же сгущённого молока, сливки, чай... Теперь вместо банок, -- и внутри балка и снаружи, -- вперемежку с мисками да ложками валяются сплющеные блестящие "шайбы"... Ничего не оставил зверюга, высосал все до единой! Что ж ты натворил, парень! Мы ведь так расчитывали на этот "загашник"...По всем приметам было видно: аю (медведь -- по якутски) погостевал здесь совсем недавно -- часа два назад...
Да уж, в пренеприятную ситуацию мы с Толиком влипли. Обидно, до слёз обидно. Сразу же навалилась какая-то усталость, апатия, а к ним ещё и чувство голода присовокупилось . А еды -- тю-тю: нету еды! Отобедать решили всухомятку -- хлебца поесть. Скромно? Ничего, перетопчемся, но наш час придёт, и очень скоро; вот уж налопаемся-я! Воображаем: харюсок в ухе, жирненький... Ммм! Но это будет попозже, а жрать хочется сейчас! Пробуем отыскать в этом содоме хоть что-то из съедобного. Нам повезло: мы нашли две пачки чая и чудом уцелевший целлофановый пакет с сахаром-сыпцом... Ну, хоть что-то -- и за это спасибо! Поскольку сумерки накатывались стремительно, а нам надо было успеть затемно поставить рыболовную сеть, то и чаёвничать решили на месте -- у облюбованной однажды тихой речной заводи; там, под громадным лиственичным выворотнем можно и от непогоды укрыться... да просто уютно и покойно там..
В лесной чащобе смеркается особенно быстро... Мы поставили сеть, развели костёр, кипятим чай, -- чайник и котелок мы прихватили в порушеном балке, -- ждём рыбу. Неумолчно -- то громко-гневливо, то тихо-вкрадчиво пошумливает на перекате вода; а из тайги ни единого звука -- ни шороха, ни треска, только изредка тенькнет неведомая и невидимая пташина, словно монетки на пол роняет, и вновь тишина. От костра тепло, -- он в трёх шагах от нашего прибежища, -- так и уснул бы, да нельзя -- за снастью поглядывать надо: коль рыбка попалась -- забрать, коль листвой забило -- вытрясти... Спать некогда!
Потрескивает костёр, космы дыма врастают в угольно-чёрное небо, теряются там. По всем приметам, -- да и по срокам, -- рыба вот-вот должна начать плавиться. Принюхиваемся... (Всегда, когда спускается хариус, над водой стоит одуряющий запах свежих огурцов.) Увы, огурцами не пахнет: ни свежими, ни мариноваными, в воздухе вообще не пахнет ничем, только ночной холодок струится от реки. Сеть ходим проверять через каждые четверть часа, с фонариком ходим... Рыбы нету. Может она перепутала осень с весной и подалась в верховья, к подножью Верхоянского хребта? Да быть того не может!
Время за полночь. Голодные и уставшие решаем покемарить, совсем немного, полчасика всего. Прижавшись друг к другу спинами, засыпаем. Просыпаемся от холода. Темень, хоть глаз коли. В костре ни уголька. А в воздухе разлит нежнейший аромат свежих огурцов... Хариус пошёл! Проспали! Рыбы, небось, набилось... Подбегаем к заводи и сети нашей не видим; лишь на коряге, к которой она была привязана, висит обрывок верёвки. Нас охватывает оцепенение. По тому, как с противоположного берега Ганюхи наших ушей коснулся шум раздвигаемых кустов, а следом короткий недовольный взмык, догадываемся: нашу снасть спёр аю, вместе с рыбой уволок... Нам почему-то подумалось: это был он -- тот самый, который разорил вагончик и слопал весь неприкосновенный запас сенокосчиков. Падок, подлец, на холявное... Однако, зря мы не взяли с собой собачку -- пёсик хотя бы оповестил нас. Конечно, можно и в поселковом магазине "порыбачить" -- да разве магазинная сравнится с пойманною тобою: куда ей! Светим в быстротекущую, прозрачную что слеза водицу, и самих слёзы душат: вот она, рыбка, в рыжем луче фонаря -- крупная, юркая, бока серебром отливают; протяни руку, бери... Не получится! Что ж ты наделал, дурень лохматый; тебе хорошо зимой в берлоге -- дрыхнешь себе, а нам каково...
Разговаривать не хотелось, хотелось есть, хотелось ещё острее, чем вчера. Пробовали палить в рыбу из ружей, но её тут же уносило течением...
Рассветало. Совсем отчаявшиеся, мы сидели у вновь разведённого костра, готовили чай и молчали. И вот Толик молвит:
-- От твоего рюкзака так вкусно пахнет... котлетами пахнет. -- Я лишь криво усмехнулся: "Какие там, к дьяволу, котлеты..." И вспомнил, и воскликнул:
-- Блин, я забыл выложить кошачий сухой корм! Наш Васька теперь голоден...
-- Что? -- воскликнул Толик. -- У тебя в рюкзаке жратва а ты молчишь...
-- Ты разве станешь его есть?! Шутишь, да?
-- Ничуть. Почему не откушать -- кошки-то едят; доставай, Вова, не жмись!
Конечно же я достал Васькин корм, и Толик сразу ж принялся хряскать коричневые шарики, да так смачно, да с таким аппетитом... Я же так и не смог пересилить себя и разделить с ним трапезу; я только слюнки глотал да дивился неразборчивости моего друга и немного завидовал -- по доброму завидовал. Я сказал ему: "Толян, ты не увлекайся, пожалуйста; Ваське оставь!" Толик оставил... немного... совсем немного.
Тем же утром мы покинули берег неприветливой Ганюхи. В посёлок въехали в полдень. Дома я вынул из рюкзака то, что не доел мой друг и подал коту: "Василий, это тебе от Толика. На, ешь!"
Владимир ХОТИН
24. 01. 2021