А что если прыгнуть в Солнце?
Нырнуть, растворив своё имя в свете?..
Суть настоящего Солнца
нежнее, чем плоть спины,
разнизанная ремнём на ленты,
слаще точечного ожога в центре
утомлённой моей груди.
Хрупкость поломанной психики
кристаллизуется в линзе трезвости,
в глазах, которые отвожу.
Для выжженного зрачка
на расколотом лунном блюде
кромешно роится, пылая,
осадок-выводок белладонны.
Но нейтральный свет кажется таким белым...
Долгая, эта ночь тихо пытает временем, не уходит;
ходит под окнами и опять обжигает холодом.
(С каждым годом у этих ожогов
всё более жуткий цвет —
теперь уже совершенно чёрный.)
У самого себя
под залог я беру себя;
каждый раз,
словно в первый, я
отрезаю по старой мере.
Звонкой оторопью входящих снятся
несуществующие районы,
несуществующие маршруты, —
далёкие и потерянные,
отрезанные, остывшие к темноте.
Полагаясь на слабую долю (наверняка),
живое падение в каталепсию (судьбоносно)
так вечно поёт этот вещий огонь четырёх минут,
что воздух течёт, а железо становится мягким.
Встать и пойти по щебню,
как по сплошным синкопам
сердечно-лёгочных полиритмов;
и каждый час бросает в лицо другую,
почти что иную жизнь, —
то более гладко, то...
...снятся недобрые люди
и подлые, каверзные локации,
где выход один — сквозь гибель:
шаткие трубы, крыши и шахты лифтов,
сырые пустоты площадок,
провалы бетонных лестниц.
Это встреча с агентом? Или просто ещё один день,
который в любом ином случае не имеет смысла?
Колесо от всего; заклинание — взглядом в даль,
безответным клёкотом странной птицы в роще,
на влажной обочине или в рыжих травах.
В миг растворения этой долгой и терпкой ночи
бессонной стрелой сквозь прозрачность рассвета
пройду навылет — и стану инеем на стекле машины,
ароматом дыма в прохладном воздухе.
20 – 22 марта, 2024 год.