Над городом сгустилась тьма; и я спросил ее про март сквозь пелену своей мигрени. Но солнце первый камень грело, в тиски его сумев поймать. И я спросил у тьмы про тьму: мне было страшно одному переживать ее и муки, смиренно умывая руки, но не прощая свет — Ему. И я узнал, что правда в том, какой исход придёт потом. Какое новое начало. Какое слово прозвучало перед кромешной немотой. И я глядел Ему в глаза, а свет на камне рос в нисан. Бессилием рук поивший воду, я был всё тише от свободы Ему про главное сказать. Что тьма не свет, и свет не тьма, но голова моя — тюрьма, когда не видит в них различий. А Он молчал, как безразличный, и тем сводил меня с ума. Как будто всё это — пустяк, и на камнях, как на костях, не тьма, не смерть, что будет скоро. И ненавистный солнцу город не плещется в моих горстях. «Послушай, добрый человек», — и тьма из-под прикрытых век спустилась по щекам и ниже.
Я был так глуп. Теперь я вижу:
и то, и то дают не свыше,
а всё — во мне.
Я вижу свет.
24.03.24