- Дедуля, ты мне должен шоколадку.
Намазанный синей грязью дедушка, как-то скуксился и, кажется,
стал ещё синее.
- Я сегодня плохо спал, ты так храпел, - продолжал убеждать его упитанный внучек, лет десяти.
- Да, я вовсе не спал. Все кости болели. Видимо, от этих грязей.
- Нет, нет! Если не храпел, так похрапывал. Помажь мне вот здесь, -
он протянул ручку, указывая на ладонь.
- Ой, не так много!... Она воняет дохлятиной – убери! Убери поскорее!
Ты за это мне ещё две конфетки будешь должен! Гы! Гы! Понял?!
Кто-то вчера мне обещал шлёпнуться попой в грязь?
Давай, давай! А я посмеюсь.
Здесь так скучно…
Дед, крякнув, свалился в грязь.
- Какой милый мальчик, уже такой взрослый, а от старика ни на шаг,-
умилялись отдыхающие.
Солнце спускалось к горизонту. Я посмотрел ему в след, и, прикрыв глаза, стал сушить свои грязные чресла в длинных, последних, тёплых лучах…
- Папа! Папа! – По-чёрному, свежевспаханному полю ко мне бежал сынишка.
Словно пушистый светловолосый одуванчик, он то скрывался в глубокой борозде, то выныривал вновь, а кирзовая сумка тянула его в очередную волну пахоты.
Я остановил трактор и побежал навстречу сыну, подхватил и долго тискал замасленными руками, целовал и прижимал к пыльной штурмовке.
- Мой кормилец! Молодец! Пришёл сам!
- Папа! – стесняясь моей нежности, он стал вырываться из объятий, - ты поешь, а то я задержался на колхозном стане, помогал маме кормить утят…
Раскрыл глаза. Видение пропало. Солнце ещё сидело на изогнутой линии горизонта, не хотело покидать небо, море и землю, но становилось прохладно.
Надо уходить с лимана, смывать грязь…