Четвёртое июня, новый день.
Ещё цветёт гибридная сирень,
Люпины задают хороший тон,
Пионы наливают свой бутон,
И оказавшись не у дел,
Пух тополиный полетел.
Вчерашний ливень освежил Москву
И кажется: всё это – наяву.
Зацвела сегодня спозаранку
Белая акация-южанка,
Дерево изысканных тонов,
Дерево проявленных основ.
На пороге и в начале лета
Ей в достатке и тепла и света.
Я её в теплеющие дни
Ненароком углядел в тени.
Дышит многоярусная крона
Матрицей всеобщего закона:
В том, что зрим несходством неудобным,
Сходное сплавляется с подобным.
В том, кто твёрд в несходстве неупругом,
В корне всё сливается друг с другом.
Хоть и легкомыслен её вид,
Вот о чём она мне говорит.
Свет солнца из-за тучки неопальной.
Я еду на метро до Театральной.
Хоть времечко ни дать ни взять,
Мне от Коломенской рукой подать:
Как всё же быстро, бог ты мой –
Всего минут пятнадцать под землёй.
У стен Кремлёвских (так заведено)
Торжище книжное учинено.
Стопа приемлет каменную кладку,
И попираю я ногой брусчатку.
Она, смирение храня,
Приемлет кратковечного меня
И прочих всех, кто, горд как кочет,
Здесь и толпится и топочет.
Сюда придёт ну разве псих.
О, сколько их! И я – средь них.
На тех камнях, что так мудры,
Стоят просторные шатры
Как воздуховные вериги.
В них книги, книги, книги, книги
Как обещание лобзанья
Словес духовного познанья.
И осеняет эти шашни
Бой на курантах Спасской башни.
Насквозь просверлен словно дрелью,
Я здесь с весьма конкретной целью.
Во мне ни холода ни жара –
Приехал за изданием Аттара.
Его на совесть и на страх
Издали даже в двух томах.
И вот она, моя интрига:
Мне надобна «Божественная книга».
Точнее, «Илахи-намэ».
Она и к лету и к зиме
Самосознания сгодится.
Коль Он безлик – сотрём же лица
И наш томления отстой
Скрестим с извечной пустотой.
Об этом всём не думал я.
Вилась дорога как змея
И поводы, что привели
Меня на пятачок земли,
Где ищет дух себе буксир,
Где ярмарка справляет пир,
И многолюдье лиц беспечных
Кишит в шатрах остроконечных.
И вроде праздник, и шаги неторопливы,
А видится зиянье, перебивы…
На всём – грядущая пралайя,
Что осторожна и смела.
Метёт углы сознанья майя,
И кажется, что жизнь уже прошла,
Что остаётся только незачатье,
Что всё это – химеры восприятья.
Похоже всё это на сон.
Я, что ли, тоже омрачён?
Никто и никого не судит.
Все думают, что так оно и будет,
Что вроде так оно склалось,
И уповают на авось
Как жизнепрочности запас.
«Авось» – оно всегда при нас.
Я сам – дырявая авоська,
Безмозгл, безбудущен как шавка-моська.
Под ежедневным-еженощным игом
Я привыкаю жить текущим мигом
И видеть то лишь, что окрест,
Не различая дальних мест,
Где многим дел невпроворот,
Где пище смертного не нужен рот.
Там потчуют совсем иным.
Туда мы вовсе не спешим.
Итак, ищу себе Аттара,
Готов вкусить духовного нектара
И пчёлкой ласково жужжу,
И ряд за рядом обхожу,
Ищу издательство… и нахожу
Лоток с названьем «Ладомир».
И остаётся уплатить за сыр…
Книгоиздатель попритих –
Томов искомых нет у них.
Как, отчего сия беда? –
Такие книги не везут сюда,
На площадь главную, что Красною зовут.
Их в сих местах не продают.
Для них здесь места маловато,
Для них здесь как-то узковато.
Они здесь – как подвижнику акриды
Близ мумии и пирамиды.
Какая, мне скажите, сила
Двухтомник сей не уместила
В условья ярмарской игры
Под многоглавые шатры?
Всё невзначай, моментик риска.
Всё вроде как случАй, описка.
Оставшись без Аттара, не у дел,
Я в ГУМ зашёл, мороженое съел.
Пустой качая головой,
Ни с чем поехал я домой,
Чтоб без Аттара дальше жить.
Пришлось с ним встречу отложить
По соглашению сторон
До лучших, видимо, времён.
На фоне красных кирпичей
Мы осознали, что ничей
Сей мир, что в целом он нейтрален
И даже, в общем, чужедален,
Но что созвучие сердец
Кладёт и этому конец.
На этом, умиротворён,
Я погрузился в новый сон.
*
Прошла, быть может, пара дней
Мне без Аттара всё одней
Мой дух побил томленья град –
Я еду в «Ладомир», в Зеленоград.
На Заводской заветный дом
И вот в руках заветный том
С такою ношей нелегко.
Не отошёл я далеко
Нырнул в духовности леса
До электрички – три часа
Прекрасно чтенье летнею порой
Во дворике зелёном с детворой
Где бдит с колясочкой maman
И мерно стрункает волан
Избегнув колкостей апорий,
Почтив догматов седину,
Из толстой книжищи историй
Я вытянул всего одну.
Чтобы пролить на это свет,
Намечу кратко вам сюжет.
Жених в преддверье брачной ночи
Зашёл куда-то не туда.
Невеста где же? Вот беда! –
Как будто Иблис плюнул в очи.
Но вот она… Благоуханно тело.
Стыдлива… Неподвижна… Ждёт его.
Он рьяно начал делать дело,
И всё как будто ничего,
И всё как надо, спору нет.
Как вдруг народ и яркий свет.
Его искали – и нашли.
Вошли и факелы внесли.
Курится в чашах фимиам.
Но что предстало здесь очам?
Жених, что был отчасти груб.
Под ним – старухи хладный труп,
В гробнице гебров погребённой,
Алоэ и маслами уснащённой.
Вот он кого во тьме любил,
В кого вложил и страсть и пыл.
Довольный Иблис на сие бросает взгляд.
Немая сцена… и лишь факелы трещат.
А вот финал в другом изводе,
И не совсем в таком же роде:
Жених столь праведно трудился,
Что лопнул труп, отстой излился
Как будто кто-то звонкнул систром –
Нечистое предстало чистым,
Потухла майя различенья,
И у героя – просветленье,
Чего не приходилось ждать.
Его теперь ни дать ни взять.
На сём захлопываю книгу –
О прочем сохраню интригу
Для тех, кто кормится песком,
Что насыпают в рот совком.
* * *
Как коняшки, те, что скочут яро,
Пустяшки послечтения Аттара:
Образ – как разбойник на пути.
Ирисы надумали цвести.
Груз тяжёл, а мой осёл хромает.
Почему же мир как снег не тает?
*
Дрожа за жизнь и благо мира,
Я равен калу из сортира.
На это дуться нет причин:
И в кале – корень, что един.
*
Базар свою выказывает стать.
Питаясь падалью, как падалью не стать?
И вроде так оно и надо:
Всё сущее – продукт распада.
*
Вылакав молоко,
Нас наставляла киска:
Не уходи далеко,
Не подходи слишком близко.
*
Мне на ушко шепнула верба:
От нас ни пользы, ни ущерба,
В нас ни свободы, ни тюрьмы.
И вы – такие же, как мы.
*