Неси ж, троллейбус, в старый институт,
что мне даёт от времени приют, –
под лампой в переливах старых вязов
осуществлять свой византийский труд,
в котором, снизойдя из горних сфер,
с читателем глаголет Пахимер –
но я устал, и голодом подвязан
желудок мой, и взгляд, как око, сер:
мне вырваться из прозы здешних дней
бывает временами всё трудней –
то боязно, что душу в них теряю,
то ясно, что с душой – ещё больней!
Образованье, впрочем, – вот залог,
что мудрому вложил в сознанье Бог,
с молитвой и желанием трудиться
дав к прохожденью ключ любых дорог.
Так учат Метохит и Пахимер;
им вторю я, в подарок взяв эклер
от аспирантки юной и манящей,
чью поступь заглушил песочком сквер,
чьи речи – словно доступ в эмпирей
мечтаньями больной душе моей;
но поздно помышлять об адюльтере!
Поставлю Антоначчи поскорей.
–Так где ж ты был? – жена на ушко спросит.
–У Антоначчи. Ужин… con gli dei.