«А я старого Толстого с его побегом из дома теперь понимаю…» - рассуждал про себя Пал Палыч, глядя за окно междугороднего автобуса, мчавшегося по трассе на юг от столицы среди протаявших до желтизны мартовских полей, блестящих от снежной грязи грунтовок и бесформенных скелетов голых деревьев. С высоты своего места Палычу легче было задержаться взглядом на чём-нибудь, пока оно не исчезало из виду, но эта знакомая с детства игра с самим собой в узнавание промелькнувших за окном предметов, подсчётам мелькающих встречных машин и тех, что идут на обгон, со считыванием их номеров и цифр регионов, с цветом и маркой автомобилей, - вся эта дорожная канитель, годная лишь для того, чтобы на время отвлечь от главной мысли, через час езды надоела.
«Надо бежать куда-то. Надо!.. Туда, где тебя не знают и никогда не смогут узнать. Выкинуть, к чёрту, паспорт! Забыть о друзьях и родственниках. О том, кем ты был, кем стал, кем хотел стать… Начать не сначала, а, пока ещё здоров, сразу с конца – готовиться к уходу где-нибудь в глуши, тихо, незаметно, безымянным стариком, никого не беспокоя, и самого чтобы не трогали…»
Палыч представил себе, где бы он мог начать свой конец. Скажем, в заброшенной деревне, в оставленном кем-то домике на отшибе, где нет связи, но есть вода и лес, обыкновенная печка, а остальное бы он сообразил. Еда, огонь, соль да хлеб, - это он добудет, пенсии достаточно. Щели в лачуге заткнёт, топчан, стол и скамейку сколотит. Спать будет на скамейке!.. Тряпки, одежда?.. А куда ему ходить?.. Того, что есть, до смерти хватит…
Библию с собой возьмёт и побольше бумаги и карандашей. Икону сам нарисует, не маленький. Молиться, читать и писать ещё не разучился. Стихов, песен целую кучу знает. Да что ему, Палычу? Чужие забудет – свои сочинит! Не слабо!..
«И вообще – это вторичное, так, шевеление нервов. Да и заниматься стишками некогда будет. Надо будет выживать… Пробовать выживать… А не получится, да и чёрт с ним, с Палычем! Подумаешь? Одним Палычем больше, одним меньше… Не завтра, так через месяц, не через месяц, так через год забудут… Да и самому-то что с этого? Мёртвому-то?..»
Бледный пейзаж за окном явно поддакивал Палычу, плавно покачиваясь под колесами автобуса.
«Ну вот старые животные уходят же перед смертью, прячутся, чтобы заразу какую-нибудь не разнести, не уморить собой всю стаю. Или когда слабы становятся, когда сами защититься уже не могут. Природа освобождает место для молодёжи, которая в силах размножаться и держать оборону… А люди? До последнего залечат, мозг вынесут и себе, и будущему покойнику… Милосердие, твою мать… Христианская совесть… А на деле?.. Нет, прав был Лев Николаевич: надо бежать от людей, прятаться, исчезать, раз время пришло…»
Пал Палыч глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Ему привиделось в темноте, что он уже почил. Монотонный гул двигателя, тепло салона, удобное кресло – всё успокаивало и настраивало на мертвенную безмятежность. Ничего не болело, можно было представить, если не шевелиться, что и тела нет, если отключиться от всех внешних раздражителей. Палыч попробовал окончательно расслабиться. И тут ощутил едва уловимый запах алкоголя. Не резкий, как из горлышка только что открытой бутылки, не тяжелый, застарелый, как из горла бомжа, а тот спасительный, призывный аромат, сулящий обновляющий праздник, Новогодний, Пасхальный или свадебный, который мог исходить только из бокала или стакана, наполненного ему дружеской рукой.
Не открывая глаз, он спросил вполголоса у девушки-соседки:
- Розовое брют? «Балаклава» или «Золотая балка»?
- «Балка»…
Палыч повернул к девушке голову и поднял тяжёлые веки. В её руке в пластиковом стаканчике едва колебалась искрящаяся жидкость.
- Хотите? – бесхитростно предложила она, моргнув ресницами из-под длинной чёлки, и протянула ему свой стакан.
- Очень хочу… Знаете, никогда так не хотел именно шампанского. Только как мы его поделим?
- А у меня трубочки коктейльные есть. Дать вам?
- Дайте, - решительно согласился Палыч и представился.
- Лена, - кивнула ему девушка, достала из сумочки две трубки и воткнула в стакан.
Они выпили его до дна, и Лена вновь долила его полным из только что начатой двухлитровой бутылки минералки, но сделала это несколько неуклюже, плеснув шампанское на рукав светлого пальто. Палыч галантно предложил свои услуги. Лена согласилась. Следующие порции Палыч отмеривал сам.
Всё оказалось донельзя просто. Закончилась сессия, на свадьбу к подружке не смогла пойти, так как бабушка приболела, и вот едет к бабушке с перелитым друзьями шампанским, на которое складывались всей группой, по-честному.
- И сколько лет бабушке? – спросил Палыч, разглядев симпатичную мордашку под чёлкой.
- Старенькая уже. Шестьдесят пять будет.
- И вы, Леночка, на неё похожи?
- Как две капли игристого… Это дедушка так говорил.
- Простите. Дедушка умер?
- Да что вы! Они развелись года три назад, как я в универ поступила. Сказали, что обязательства свои передо мной перевыполнили. Бабушка вышла замуж за дядю Лёву, он на пятнадцать лет её младше. А дедушка женился на тёте Вике, она его младше аж на двадцать лет. Маме почти ровесница…
- А мама тоже развелась?
- А вы откуда знаете?.. Представляете, тоже! Только дядя Саша всего на десять лет мамы младше.
- Господи! А папа ваш где?
Лена соснула глоток шампанского из трубочки и рассмеялась:
- А папа, как узнал, что мама не от него беременна, сразу ушёл к тёте Кате. Но у них уже был мой сводный братик, Илюша… Что, запутались? Вот такая весёлая семейка!
Палыч тоже соснул из трубочки.
- И… не ругаетесь? – спросил он осторожно.
- Да что вы! – хлопнула его по плечу Лена. – Как можно! Мы дружно живём. В любви и согласии, в радости и печали, как говорится. Вот бабушка заболела, сейчас все дела побросают и к ней прилетят, спорим?
И протянула ему узкую ладошку.
- Верю, верю… - отстранил её ладонь Палыч. – И чем же бабушка болеет?
- Да, наверное, ангина. С ней часто бывает. На лыжах набегается, а потом вина холодного с мороженым глотнёт и – готова! А у дяди Лёвы первый разряд по лыжам, разве она ему уступит! Они двадцатку на Лыжне России в этом году сделали!
- Они спортсмены, что ли?
- Какие спортсмены? Вы что?.. Ме-ди-ки! У нас в семье все женщины медики, – сказала гордо Лена. – А мужчины, мужья, разные попадаются… Всякие… Но красивые обязательно!
- И часто вы их меняете?
- Как с дистанции сходят, так меняем! – сказала Лена и вновь рассмеялась. – Вы, мужики, такие паникёры! Чуть что, и сопли распускаете: ой, жизнь не удалась, ой, сейчас помру, ой, не могу больше!
- А вы не такие?
- Нет. Не такие. Мы за жизнь боремся, а вы – с жизнью боретесь. Бабушка так говорит… А зачем с жизнью бороться? Её жить надо!
- Так просто?
- Ну да. А разве не так?
Палыч промолчал и посмотрел за окно. Там уже стемнело, грустный пейзаж исчез, вдоль трассы зажглись весёлые жёлтые фонари, даже свет автомобильных фар прочерчивал полотно шоссе в разные параллельные стороны твёрдо и целеустремлённо. И то ли шампанское подействовало, то ли подвижные огни трассы подсказали ему, что надежда ещё не потеряна, кто ж его знает? Но Палыч вынужден был согласиться с попутчицей:
- Так точно, Леночка. С жизнью бороться нельзя.
- Тогда – за жизнь! – подняла большой палец вверх девушка.
Палыч вылил остатки шампанского в общий стакан, и они соснули его из трубочек до дна одновременно. Причём Лене удалось завершить это первой. А Палыч глотнул воздуху.
Звук из трубки Палыча был настолько громким и неоднозначным, что серьёзный пассажир, сидевший перед ними, обернулся и сказал осуждающе:
- Сдерживаться надо, дедушка. Не у себя в сортире сидите! Хоть бы девочки постеснялись!
Палыч набрал полные лёгкие, чтобы ответить хаму достойно, но Лена закрыла ему ладошкой рот и рассмеялась.