Книга 1 Дура Глава 3 Ду-Ра

               
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН" (Отредактировано)
 
                Книга первая

               "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"

                Книга 1

                "ДУРА"

                Глава 3               

                "ДУ-РА"             (Ду - двойной, Ра - Свет)
   
   Греция. Город Элевсис. 1085 г.
Месяц Анфестирион. (Анфестирион – февраль в Элевсисе)

По крышам барабанит дождь устало.
И тихо плещет море в темноте.
Ночь тучами накрыла город.
Сухого места нет нигде.
Потухли фонари, давно остыли.

Приют для странников —
в нём блеклый свет лампад дрожит в углах.
По сонным окнам стекают молча слёзы.
Поленья влажные кипят в камине,
а на углях едва трепещет пламень.
 
Под лестницей чихает рыжий жирный кот.
Саманди обтирает Марку пот со лба.
Хлопочет с ужином заботливый хозяин с сыном.
 
Всё тот же дом, где отдыхают путники,
едят похлёбку и пьют горячее вино,
закусывая твёрдым козьим сыром.

Семья Саманди и аптекарь говорят.
Аптекарь — Марку:
— Так вы отпустите её со мной сейчас?

— Да, пусть идёт, коль ей самой угодно.
Но до полуночи должна вернуться в дом.

Саманди посмотрела на отца, а он:
— Я не умру, иди, дитя, не бойся.

На мать взглянула дочь.
И та ей одобрительно кивнула.
— Я присмотрю за Марком, иди, учись
как составлять бальзамы.

Отец:
— Возьми Рубина для охраны.
Убережёт мечом тебя Уилл,
Сатир поможет, если что, в пути,
коль хочется проехаться верхом
и не застудить в дороге ноги.

— Да, я хочу Арэса испытать.
Как смог, отец мой, ты меня понять?

Он улыбнулся.
Саманди:
— Благо дарю.
Могу сопровождать просить Таг-Гарта?
Тебя пусть охраняет твой Уилл.
У Таг-Гарта и глаз хитёр, и ум остёр,
и меч в бою опасен.

Бравый воин улыбнулся, встал,
расправил плечи, плащ накинул сразу:
— Вот и прекрасно!
Я сам тебя бы попросил.

Марк:
— Раз так, идите оба:
Таг-Гарт, Уилл.
И берегите дочь надёжней глаза.

Воины кивнули и подняли мечи.
Аптекарь:
— В Элевсисе не опасно.

Марк:
— Об этом знаю я прекрасно.
На сердце будет так спокойней мне.
Уж ночь и слякоть на дворе,
И дочь свою я незнакомцу не доверю.

Аптекарь:
— Ясно.
Хотя такие сборы ни к чему.
Мой дом почти напротив, у дороги.
Дойдём туда, не замочивши ноги.

Саманди:
— Что ж, в путь.
Рубин, останься с Марком.
Ты весь промок.

Поднявшись на ноги,
пёс потянулся и зевнул
и снова распластался на циновке.
Заметно от тепла — парил.
И, засыпая,
он едва глядел в огонь,
согревая Мэхдохт ноги.

Саманди:
— Сатир, коль хочешь, то пойдём со мной.

И парень встал, с улыбкою сквозь слёзы
скрывая боль в ногах,
надел свой мокрый плащ
и предложил Саманди накинуть на себя
её прогретый у огня немного влажный капюшон.
 
Вышли четверо и шли по каменной дороге
при факелах едва ли пять минут.
Большой уютный тёплый дом аптекаря
вмиг восхитил Саманди.
Просторный, каменный, чудной.
На полках сосуды из тонкого стекла — цветные,
горшочки с воском, пряностями, маслом.
Разнообразье трав сушёных, специй
и запасы рубленых кореньев.
И множество ножей из меди, серебра,
посуды из керамики и разного стекла.
Прекрасно каменный очаг сложён,
и в нём огонь пылает щедро.
Посередине стол простой и кресла.
Простое ложе у окна с руном козы,
подушки, покрывало.

Хозяйка, сын
и дочь, чуть вдвое старше гостьи,
с улыбкой всех встречают у порога.
Аптекарь:
— Ну вот, жена,
Смотри, кого я к нам привёл,
Хотя уж очень поздно.
Саманди — восемь лет,
наделена талантом исцелять!
И знает тайны Тота!
Её учитель – александрийский звездочёт.
Семьёй все едут в Дельфы.
А это часть друзей её.

Саманди:
— Вечер добрый. Уютный дом.

Легионеры представились хозяйке:
— Уилл.

Саманди:
— Он самый сильный, верный.

— А я Таг-Гарт.

Саманди:
— Он самый быстрый, смелый.

Лекарь:
— Садитесь ближе все к огню.
Моя семья: Жена Аврора,
сын Ахилл,
дочь старшая, Секвестра.
И после завтра день рожденья у неё.

Сатир молчал, и чуть дыша,
через порог вошёл последним.

Саманди:
— Пусть ваш дом не покидает счастье.
Одарят боги щедро вдохновеньем,
Чтобы мистерии прожить в надежде,
Согласии и мире,
И возрождение природы видеть много раз.
Хвала Деметре.

Обернулась и взяла Сатира крепко за руку.
Аккуратно подвела к семье аптекаря.
— А это друг мой близкий.
Его зовём Сатир.
Щедротами Венеры сердца одарён,
Рогатого хранителя лесов манеры и повадки.
Он сирота, а я его подруга, как сестра.
Он был рабом, теперь свободен.
И оттого немного скромен.

Ахилл:
— А что это у него с ногами?

Саманди:
— Был так рождён.
Устал, и жилы холодом связало в узел.

Секвестра толкнула младшего брата в бок
и к Сатиру обратилась:
— Хотите сесть к огню поближе?
Змеиным жиром ноги растереть?

Сатир чуть улыбнулся и кивнул,
смущённо взгляд свой опустил.
— Да. До костей продрогли ноги
и холодом дождей сковало спину всю.

Аврора:
— Хотите мульс               
иль пряного вина на травах
с горячею водой и мёдом?
И тяжела ль была дорога вам?

Сатир кивнул.
— О, да. Приключений было много.

Аптекарь:
— Секвестра, доченька, пои гостей вином.
И вот ещё, жена:
Всю их семью с сопровожденьем и обозом
Я пригласил на две недели в дом к нам
без оплаты, в дар.
Мне знать необходимо,
как составляет противоядье Самандар.
Отец её отравлен ядами рицина,
ну, а она пытается его спасти
и, как я наблюдал сейчас,
у Марка шансы велики.

Аврора:
— Но это невозможно!

— Вот, представь.
Рицин и трупный яд через клинок
попал в бедро.
Четвёртый день прошёл,
отец её и ест, и пьёт,
и говорит не лёжа.
Живой рассудок не теряет.
И дух Аида отступает
перед снадобьем её.
Но что возможно было сделать там одной в лесу,
без инструментов и приспособлений?

Жена:
— Вот как? Это диво!

— Нет, не диво, Аврора милая моя.
И я хотел бы эту деву поддержать
и обменяться знанием,
что помогут выжить многим.
— Было бы полезно вам обоим.
Добро пожаловать в наш дом, дитя.

Она:
— Я очень рада.
Благо дарю вам за приём.
Пойдём учиться, мастер, сразу?

— Я бы подождал с оценкой.
Может, мастер ты.

— Я просто любящая дочь у папы.

Аптекарь:
— Такая дочь — не счастье — дар!
А про себя подумал:
«А может, и несчастье,
коль кто-нибудь узнает истину о том,
Как именно противостоит Аиду Самандар.
И если знания Богов — её секрет,
то я смолчу и поделюсь своими.
А если договор с каким-нибудь чудовищем в основе?
То пусть со всей семьёй идёт к нему в Тартар!
Пусть ВСЕ сгорят в огне Гекаты на зоре!

Какие знания у этой девы в голове?
И странная заколка в медных косах,
И аметиста чудный блеск в глазах…

При столь невинном, но глубоком взгляде
лик светел и божественно прекрасен.
И мудр, и строг, как жрицы храма Геи.
Ах, как же хороша,
у юной Весты мраморная кожа!
И стройная нога, и завиток у шеи!
И крови свежий отблеск на устах
так и влечет меня напиться!
И знания так глубоки у девы,
что Асклепий и Эрот манят чрезмерно
вкусить запретный юный плод!

Я в Тартаре сгорю до срока,
коль волю дам поступкам и словам,
Иерофанты тут же оскопят
и от позора,
уйдут навеки из Элевсиса дети и Аврора!
И кто тогда придёт за снадобьем к преступнику аптекарю-скопцу?!
И это лучшее, что может быть со мною.
Таг-Гарт тотчас вонзит свой меч
мне от живота по горло,
коль только волос упадёт с её плеча!

Да-а, такая верная охрана у этой Самандар!
Таг-Гарт, как тигр
следит за каждым взглядом в сторону её.
Уилл не ослабляет руку на мече.
Мальчишка, бывший раб, хоть и калека,
но жизнью дорожа её,
отдаст, не думая, свою.
Я вижу это.
О-о!... И я бы дочерью такой гордился
И так же, как и Марк, оберегал сильнее глаза.
А Марк, он кто? Легат александрийский?
И кто на самом деле дочь его,
что сам великий звездочёт
в науки посвящает столь юного делфина?»    (Делфин – на греческом озн. ребёнок)

И аптекарь продолжил говорить:
— Ну что ж, пойдём Саманди.
Уж полно время зря терять.
Нам до полуночи с тобой
остался только час и четверть.

Саманди:
— Пойдём.
По лестнице наверх?
И как тебя мне называть?

— Адонис Тэррий.

— Адонис, тебе я расскажу,
какое снадобье сейчас
мне изготовить надо.
А ты поможешь
растереть в муку золу,
сухие травы и коренья?

— Конечно помогу.

— Сатир, скажи:
Поднимешься со мной
иль у огня останешься погреться?
Ты волен принимать решенье сам.
От растирания Секвестры, я думаю,
что вскоре боль пройдёт в спине, ногах.
И отдохнуть тебе действительно пора.
Не беспокойся, друг мой, за меня.
Поможет мне аптекарь.

Секвестра:
— Отец, я позабочусь о Сатире.
Я твой бальзам возьму,
От боли быстро исцелит, согреет.

Отец её кивнул.
Аврора:
— Я приготовлю комнаты для вас.
Воды согреть? А ужин подавать?
Лепёшки с сыром. Мульс?

Уилл:
— Сегодня гости мы, а постояльцы завтра.

Таг-Гарт:
— И долг свой исполняем здесь.
Мы — девочки охрана.

Аврора:
— В Элевсисе не опасно.
Пусть хоть и охрана вы сейчас.
Немного красного вина и сыра
тепла в крови прибавит.
Яиц с орехами подать? Хотите?
А может, кашу с маслом из оливы?

Саманди, обращаясь к хозяйке:
— Мне? Благо дарю, не надо.
Я до полуночи должна
вернуться к Марку.
Отец мой не сомкнёт глаза, пока
жар в ранах не остынет.

Сатир остался у огня.
Дочь лекаря омывала парню уродливые ноги,
умело растирала жиром мышцы до колен,
и нежный взгляд даря, его жалела.
Улыбкой скромной парня любовалась,
под тень густых ресниц не раз глядела
и восхищалась алой прядкой что у лба,
и блеском иссиня-чёрных локонов его.

Неловкость юности обоих заметил Таг-Гарт.
Калека покраснел и взгляд потупив в пол,
свой прикусил язык, скрывая боль и стыд.

Саманди лестницей прошла туда,
где лекарь составлял бальзамы.
Он проследил за тихой поступью её
и проводил надменным взглядом.
В покоях у себя зажёг свечу,
вторую он поставил на столе.
В камине малом огнь развёл и,
надевая чёрный фартук, Тэррий вопрошал:
— Теперь, Саманди, всё мне расскажи,
что знаешь о смертях и ядах.

— О смертях? Не знаю я науки.

— А звездочёт чему учил тебя?
Как это называть?

— Учил за горизонтом плоским видеть больше
и никому, кроме семьи, не доверять.

— Ах, вот как?
И как же травы ты в лесу пустом собрала?
И как родник целебный, древний,
от взглядов скрытый ты найти смогла?
Кто показал его тебе?

— Никто. Сама нашла.

Аптекарь возбудился, наступал:
— Сама нашла.
Ну, хорошо. Тогда скажи:
Как и в каких пропорциях соединяла порошки?
Ты записала? Ты дашь мне прочитать?

— Конечно, дам.
Сначала руки вымыть надо.
Составные части измельчить на камне в прах.
Агавы сок отжать из листьев в чашу.
Ну а потом уж их соединять.

Саманди повернулась к кувшину медному с водой.
Аптекарь рукой мужской
и крепкой
вдруг преградил девчушке путь
и шарил взглядом по открытому невинному плечу
и в рот кораллово–жемчужный почти дышал.
Он, будто зверь голодный, жаждал мяса,
и поцелуя юной чистой девы страстно возжелал.
Эрот, а не рассудок победу одерживал над ним,
и пылкой кровью наполнялся детородный орган.

Саманди, не моргая, смотрела Адонису в глаза.
Немного испугалась,
и оттого на полке задрожал
над ней керамики кувшин.
Он от чего-то треснув глухо,
вдруг пролил оливковое масло в ноги
и щедро расплескал его на угли и дрова.

Саманди отступила, поскользнулась,
ненароком столкнула локтем что-то со стола.
И маленький сосуд из серебра, вдруг хлопнув об пол,
Со звонким криком «Ля! Ля! Ля!»
с лестницы крутой ступеньками скатился.
 
В камине с треском вспыхнул синий пламень,
а в нём возник рассерженный Семаргл.
Крылом взмахнул невидимый защитник,
бедро аптекаря достал, обжёг.
 
И тот от боли будто бы очнулся,
смутился сам себя.
Взгляд от Самандар отвёл
и сразу занялся иным
у дальнего стола.
 
Он быстро отступил,
чтоб скрыть лицо и напряжение в теле,
боясь что чувства выдали его.

На шум влетели Таг-Гарт и Уилл.
Таг-Гарт аптекаря сжёг взглядом:
— Что здесь?!

Уилл, запЫхавшись, спросил:
— Саманди, детка, ты цела?

Она глаза в пол опустила:
— Я масло на пол пролила
и кубок уронила.

И взгляд тревожный уловив,
остались рядом с нею оба,
пока не изготовлен был бальзам
для ран её отца.
Ну, а аптекарь был и рад,
что искушенья тела и рассудка
пресечены решительной охраной.
Гляделся в чёрное окно,
с усердьем растирал смолу,
коренья в ступе измельчал,
молчал, молчал и думал:
«О, моя жена!
Любовь и нега, любимая Аврора.
Навеки мы соединены с тобой
Союзом Афродиты и детьми.
Откуда мысли грязные мои
об Эроте и Весте?
И ночь безлунная дождлива и темна!
 
Геката! Всё её проделки!
На перекрёстках судеб, у порогов тьмы
хоть кто, всё ж может оступиться и пропасть.
Хвала Деметре!
Не свершилось зло и преступленье!
Мне не блуждать в унынье в вечном мраке.
Приму я омовенье на рассвете завтра,
Обет молчанья на три дня.
На хлебе и воде уединюсь,
и буду снова чист
перед огнем Деметры Персефоны!

О Боги! Как тонка
грань между рассудком и безумьем в эти ночи!»

И, посмотрев на деву ненароком, он подумал:
«Прости меня, невинное дитя».
Она глаза чуть подняла, на лекаря взглянула
и, будто бы его души признание услышав,
улыбнулась и кивнула: «Да».
Адонис Тэррий покраснел и отвернулся.
Он счастлив был — прощённый Самандар.

Ненастными прошли четыре длинных дня.
Адонис Тэррий, храня обет молчанья,
всё ж, снадобья готовил для легата
и наблюдал, как дочь его умело
претворяет в жизнь нелёгкое леченье.

Ясным утром под сводом тёплым
начинался новый светлый день.
И Ра развеял, наконец-то, облака и тучи.
В столице бурно подготовка к празднованию шла.

Так каждый год в Афины в эти дни
Съезжался люд от мала до велика.
Со всех земель паломники и греки
вливались в действия мистерий,
соблюдая пост, традиции, обеты
и порядок в платьях должный.

Звучали гимны, нежно плакали свирели,
повсеместно грустно пели ряженые девы
и мирта веточки в руках над головой держали.
В пост целомудрие хранящие супруги,
им дружно подпевали.

Юноши, мужчины в одеждах чёрных
отдавали долг мужской у алтарей,
склоняясь низко, молитвы вознося
Аидонею, Персефоне, Зевсу и Деметре.
На улицах и в храмах уж два дня
потоками сновал-толпился люд туда-сюда.
 
И лишь под тёмный вечер в третий день
от Парфенона длинная процессия пойдёт
по священной каменной дороге,
по дороге поочерёдно зажигая факела.

Высокий светловолосый жрец — Иерофант
в одеждах чёрных длинных,
с миртовым венцом на голове — возглавит ход,
неся из золота литого
пустую чашу — Символ Лона.

За ним второй и третий
понесут колосья — Семя
и наполненный водой кувшин — Жизнь.

Четвёртый жрец —
вниз головой погасший факел —
символ Смерти.

Их немолодой глашатай — керик —
оповестит народ,
какое дальше будет песнопенье,
и станет громко гимны начинать.

Дадуки — факелоносцы —
вдоль дороги стройными рядами,
после двинутся в дорогу.
Потупив взоры в пыль и в ноги,
освещать так будут путь неблизкий в Элевсис.
 
Склоняя голову,
вперёд,
торжественно неся себя к порогам очищения
пойдут за ними трагики и мисты.
И в гору Пёстренькую вслед
потянутся народы утомленно.
 
Как жертву искупленья
ведя с собою коз, овец, козлов и молодых свиней.
А на плечах они несли б
вино для жертвоприношений.
Всё с шумом, заунывным пеньем.

И по пути раскрашенные,
в масках и в хитонах длинных
мимы из Элевсиса и Афин
разыгрывать всё время будут сцены
о воскрешении Души.

В повозках конных белых позади
поедут все, кто пеший ход бы не осилил.

Так в Элевсис процессия прибудет к ночи.
А их уже встречать там будут те,
кто празднества готовил здесь
и с нетерпеньем ждал
развязки будущих мистерий.

Священной ночи страх
и покаянье пред Аидом
поддерживать все будут
скромным возлиянием вина.
 
И Дионис – Иакх
наполнит все тела без исключения
паломников, супругов и зевак,
согреет в холод души негой сладкой.

Иерофант взойдёт на камень-постамент
и призовёт непосвящённых всех
занять скорей места
у храма белого Деметры-Персефоны.
Вдоль всей дороги пылали б ярко факела.

В пещере
у камня тёмного печали,
где мать когда-то оплакивала дочь,
узнав от бога Гелиоса
о судьбе похищенной девицы,
Деметра сердцем поклялась,
что до тех пор, пока Аид – Гадес
живой ей не вернёт дитя,
ни один росток из недр земли зелёным не восстанет
и возрождение природы не настанет,
даря живым истоки бытия…

На этом месте апофеоз мистерий и начнётся!
Затем торжество перенесётся в храм,
затем на берег моря и в театр.

И мимы
под пенье прекрасноликих дев
и звуки флейты и фанфары,
станут разыгрывать аллегорические сцены
у скен театра до утра!                (скена - сцена)
А утром,
едва забрезжит свет —
на закланье жертвенных овец,
козлов и коз, свиней;
прольётся кровь на алтари.
Аидом откуп щедрый будет принят.
 
Так с первыми лучами солнца
вернётся от Аида Кора-Персефона
держа в руке Познанья Плод —
священный Яблоко-гранат.
 
Мать заключИт её в объятия свои.
И в храме диво дивное случится.
 
Иерофанты новый день начнут
и сменят чёрный капюшон
на целомудренные платья.

Одежды скорбные уйдут во тьму ночи,
как смерти отступленье.

Из храмов с шумом, криком,
в белых покровах вернутся мисты,
узнав секреты возрожденья
и, клятву смертную приняв
хранить молчание
о тайнах воскрешения Души.
 
В огне сгорят дотла тела животных,
и окровавленные шкуры их
украсят все камни-алтари.
 
И красное вино во славу Деметры-Персефоны
прольётся щедро, сладко,
многократно в кубки через край.
 
Так духом вкусным
начало искупленья смерти
и восславят паломники и греки.
И щедрый Праздник Жизни
так начнётся и продлится
по всей Элладе дальше.
 
Но не вкусят они
от жертвенных животных мяса.
А станут крашеные яйца
и красное вино с оливами вкушать,
как символ плодородья
и зачатья новой жизни.
Ведь так скреплён священный договор
между Аидом и людьми.
 
И так из года в год,
сменяя лики Смерти,
приходит в Грецию надежда о Любви
и Радость Жизни в Мире.

Всё это будет в Элевсисе завтра,
а сейчас…
канун мистерий.

Утро до восхода. Зябко.
Над краем моря
сизая полоска света возникает.
Горит последняя звезда
и догорает не спеша.
Её уход зовёт проснуться зори.
Шелками тонкими
уж устлан путь для Ра.
И он приходит.
Встаёт и мягким светом
постепенно наполняет город.
Стоит туман,
застрял в горах.
По листьям старым
и стволам деревьев
холодная роса стекает,
как будто слезы вся природа проливает.
И где-то там проснулись птицы.
Кричат разнообразно нежно «ми, ми, ми!»
Их пенью тихо вторят
многорогие сиринги Пана
и безутешно плачут точно в лад
с душой влюблённых в Нимфу музыкантов.

   *     *     *
Дом лекаря.
В нём Мэхдохт в сетях Морфея пребывает
и нежно руку мужа обнимает.
Марк спит уже здоровым сном.
В окрепшем теле ровное тепло
и в ранах духа гнили нет.
 
В других покоях, верхних,
охрана, укрывшись шкурами овец,
на ложах отдыхает у огня.
Внизу у входа
на страже дремлет сидя Таг-Гарт,
согревая рукоять александрийского меча.

Сатир, согнувши ноги,
сидит на деревянном ложе
у приоткрытого окна
и видит сверху
великолепье горных мест, рассвет
и чует свежий запах моря.
 
По обыкновенью спустился на пол,
на четвереньки оперся,
затем усилием чрез боль
и сдержанные стоны
на ноги еле отрок поднялся.

Хромая, он едва спустился вниз
по лестнице к камину и хозяйкам.
Услышал ржание Арэса в стойле,
сразу вышел, шаркая ступнями,
торопясь коня и друга поскорей обнять.
 
Секвестра проводила парня нежным взглядом.
Аврора заметила тот взгляд и снова осудила.

Трещит огонь в камине.
И в нём хозяйка с дочерью
готовят постный завтрак.
 
В котле ключом кипит напиток
для священной ночи, кикеон,
из мяты чёрной тёртой с солью, мёдом
и поджаренной яичной скорлупой.
 
Лепёшек аромат горячий,
и сыра пряный терпкий дух
щекочет странников пустые животы
и беспокоит утренние грезы.

Адонис Тэррий у себя в подвале заперся.
Весь день и ночь последнюю в уединении
он при свечах хранил обет молчанья.
До рассвета — пост очищенья духа принимал.
 
А в нише тёмной, тёплой, рядом —
сын Ахилл под покрывалом
козьей шерсти тихо дышит.

В покоях малых,
рядом с Мэхдохт и отцом,
спит и Саманди безмятежно
в мускусных объятиях Рубина.
 
Во снах, соединившись с псом
и телом и душой,
Семарглом пламенным летает,
и счастьем душу девы наполняет
крутой полёт меж небом и землёй.

К утру, пёс чутким ухом
услыхал шершавый шаг Сатира,
постель покинув девы,
поковылял не торопясь за ним.

Хвостом виляя,
стащил остывшую лепёшку с сыром
со стола Авроры
и, не жуя, тот час же проглотил.

Ночь тёмная прошла,
и утро нежно пробуждает тени.
Они, рождаясь постепенно,
проявляют порт, залив и корабли,
и город белых храмов.
И отступает ночь за горизонт.

Проснулись Марк и Мэхдохт,
улыбнулись утру и друг другу.
Поискали взглядом дочь и тихо встали.
Она, раскинув руки широко, вздохнула,
в неге сна–полёта потянулась,
глаза открыла и удивлена была и рада,
что Марк поднялся на ноги сейчас,
за долгую неделю первый раз.

«Счастье».
Подумала она и улыбнулась.
«Спасибо, мастер,
за мазь и за напиток,
за то, что скоро так
здоровой стала кровь отца».

Пришла к дверям Секвестра
и предложила ранний завтрак.
Семья взять отказалась
и аккуратно вниз спускаясь,
удивила александрийцев, сидящих за столом.

Марк твёрдо на ногах стоял,
чуть опираясь на гибкий Мэхдохт стан.
За ними сонная спустилась дочь к столу,
едва ли причесавшись.
— Виват легату! —
Воскликнули Мэнэс и Минка,
с ложа приподнявшись.

— Виват, виват.
— Ответил, улыбнувшись, Марк.

Иа и Таг-Гарт скорее место паре уступили.
Уилл Мэнеэса, Минку
придвинуть ближе кресло попросил.

За утренним столом сидели греки и египтяне,
и ни о чём шёл тихий разговор.
Из рук своих питала Мэхдохт Марка.
Сатир жевал лепёшки, сидя у огня,
пил кислым козье молоко из чаши
и мял в руках с оливами солёный сыр,
расплавленный дыханием камина.

Рубин сидел почти напротив
и постоянно клянчил лапой у него.
 
Аптекарь рядом с сыном горячей воду пил,
Оливы, фиги заворачивал в овсяные лепёшки
И, не торопясь, речь важную держал:
— Сегодня в Элевсисе торжества начнутся.
Впереди святая ночь.
И наш верховный жрец
просил меня на празднике помочь.
Всякое может там случиться.
 
В руках Саманди дар,
как я заметил.
Быть может, согласитесь
отпустить её со мной в театр?

Я храм Деметры-Персефоны покажу,
а после девочку представлю Иерофанту.
Возможно так, со слов моих в простой беседе
он согласится в чертоги истинных мистерий
провести в порядке исключенья деву.
Ей знания о возрожденье пригодятся
на долгом жизненном пути.

Язык наш греческий Саманди знает.
Особых затруднений, думаю, не станет.

Марк к дочери:
— Ты хочешь в храм Деметры на ночь?

Саманди вспыхнула глазами
и пальцы в ожидание заломила:
— Конечно да, отец!
И если отпускаешь,
то пусть к мистериям примкнут, как зрители
Иа, Таг-Гарт, Уилл, Мэнэс и Минка.
И если ты не против, то и в театр.

Марк с улыбкой:
— И это все?
И никого ты больше не забыла?

— Нет-нет, не все.
Тебе ещё нельзя усильем ногу нагружать
и для седла ты не готов пока, легат.

— ТЫ — так решила?

— Пап, день иль два решат сейчас,
тебе ходить или лежать всю жизнь на ложе.
Теперь пусть время уврачует рану на бедре
и воспаление не тронет кость и сухожилья.
Останься в доме просто гостем. Отдохни.

— Да, с тобою вряд ли можно спорить.
А Мэхдохт, мать твоя?

— О, нет!
Ведь не пойдёт она,
хоть сколько не проси.
Я твёрдо это знаю!

Мать улыбнулась и прильнула к Марку ближе.
— А Сатир?

— Он волен принимать решенье сам.
Ведь он свободен.

Марк:
— Сатир, останешься ты в доме
иль на Арэсе покатаешь дочь?
Такой сегодня день и праздник!
Я б рекомендовал тебе
в мистериях принять участье!

Сатир стесняясь:
— Саманди хотела б взять меня?

— Её спроси. Что вы, как дети?!

Мэхдохт:
— Дети малые и есть.
Дочь, хочешь испытать Арэса?

— Да-а!
Друг мой, седлай коня.
Тем сделаешь подарок для меня.
Верхом все вместе
быстрей осмотрим город и окрестность.
В толпе и ночью,
когда и камню негде будет пасть,
вряд ли удастся куда-нибудь попасть,
всем сразу,
и осмотреть хоть сколь возможно то,
что будет мило глазу.
 
Поедем к морю?
Хочешь быть со мной в одном седле?
Коль мне отец позволит.

Сатир кивнул.
От слабости Марк криво улыбнулся:
— Да будет так!
Пора ученье начинать.
Сатир, Ареэс готов? Ты говорил.

— Конечно, да!
Он погулять готов без промедлений!
И показать себя Саманди в полном блеске!

— Тогда...
подай опору на своём плече.
Я встану.

— Кому?!

— Мне.

— Кто?! Я-а?!

— А кто же?! Не расслышал?
Ты вроде не дурён мозгами,
да и в плечах не слаб.
Поди сюда. Хочу на воздух.

Мэнэс, подай мне кресло.
Сяду у порога.
Сатир нам как-то обещал
показать с Арэсом то, чего
мы раньше не видали.

Мэнэс прищурив хитро глаз:
— Я помню.

В улыбке
юный воин Иа заблестел зубами.
Сатиру подмигнул:
— Я тоже жду.

Сатир вдруг покраснел:
— Сейчас?!
Конь не готов.
«А может, не готов я сам».
Арэсу надо бы размяться.

Марк:
— Хорошо.
Я посмотрю на море, подышу.
С Арэсом полагаюсь на тебя
И доверяю в обученье дочь.

Сатир:
— Благо дарю.

Адонис Тэррий:
— Ахилл, сынок, седлай коней и ты,
и помоги Сатиру.
Мы едем вместе.

Сатир:
— Я сам!

Таг-Гарт, стоя к ним спиною,
услышал, обернулся, улыбнулся.
«Сердцем парень воин!
Умница, Саманди. Браво, Марк!
К свободе парню нужно привыкать».

Мэнэс плечо подставил Марку и помог Сатиру:
— Прогуляем к морю лошадей?
Уж застоялись в стойле все.
Разгоним кровь и кости разомнём.
Бьюсь об заклад, я обгоню Арэса
На жеребце любом.

Сатир:
— О-о, не-ет!
Лишь молния его опередит!

Марк лукаво подмигнул обоим.

Таг-Гарт вдруг распахнул глаза:
— Что, будет поединок? Я слыхал.

Сатир:
— О-о, да-а!

Мэнэс на брови капюшон надвинул
и вызывающе в глаза юнца глядел:
— Две драхмы за победу и
Александрийский нож с меня!

Таг-Гарт:
— Хм. Раз так? - Я тоже в деле.
Две драхмы и сандалии — я ставлю на Сатира.

Марк Сатира и Мэнэса плечи отпустил
и спину выпрямил на римском табурете:
— Что, кровь кипит, а дела нету?
У бывшего раба ведь денег нет.
Чем плату за победу
с калеки ты возьмёшь, Мэнэс?

Сатир вновь покраснел,
но не отвёл глаза:
— Не уступлю коня.
Уж лучше смерть!
Где он — там я!

Марк услыхал в словах раба напор
и брови приподнял:
— Ха-ха! Хоро-ош! Хоро-ош!
Его две драхмы от меня,
И новый красный плащ с плеча в придачу.
Сатир, задашь Мэнэсу жару?! Сможешь?

Сатир уверенно кивнул, улыбкою блеснул:
— Я-а? О-о, да!
Сейчас?!

Мэнэс, играя мышцами груди:
— Сейчас же! На коня!

Марк поднапрягся,
от раны в шее чуть скривился:
— Нет, не сейчас и не сегодня.
Покой и скромность — вот ваш дар.

Умерьте пыл до срока оба.
Не станем мы гневить богов
в сей скорбный грекам час.

Носите с самого утра до ночи
На плечах смиренье, а на лицах траур,
И жажду поединка в ножнах.
Я — сказал!

Легат александрийский обернулся,
с улыбкой к Мэхдохт обратился:
— Подай мне кубок с горячим мульсом
и сядь со мною подле рядом,
любимая жена.

Адонис:
— Аврора, с дочерью спустись на омовенье
к источнику у моря через час. Пора.

Она:
— Да-да.
Вот только завершу дела все дома
и приготовлю плату для Аида.
Дочь, посмотри одежды все готовы?
Ставь яйца на огонь вариться.
А мирт сплетён в венцы?
А вплетены ли в косы ленты и колосья?
Ты не причёсана ещё? Поторопись!

Саманди:
— Мам, мам, я тоже не готова.
В каких одеждах лучше
по улицам идти и ехать на коне?

Мэхдохт:
— Успеем выбрать вместе.

Смутившись замечанья,
Секвестра, заалела.
взгляд бросила в Сатира:
— Да, мам, сейчас. Я быстро.

Он не заметил дЕвичье смущенье,
с Марком вышел на лужок.
Воины отметили волнение Авроры.
Закончен первый скромный завтрак.

Мэнэс за Марком и Сатиром вышел на подворье.
Иа встал помочь убраться со стола.
Уилл и Минка помогать не отказались.
К ним присоединился Таг-Гарт,
передвигал к стене столы и ложа.

Аврора:
— Дочь, сейчас идём в хлева
и лентами украсим жертвенного овна.
Неси логенос и кратэр. Для кикеона тару.
И маленький к нему кафон.
Положи котон в корзинку с хлебом, сыром.
Нет, нет. Оставь пока. Сначала овна.
Идём в хлева. Поторопись! Пора.

Таг-Гарт:
— Я с вами.

Саманди заметила знакомые слова
и у порога дома хозяйку задержала:
— О, милая Аврора, вы сказали Тару?

— Да. Я сказала: тару.
Ты не ослышалась.

— А кто она?

— Ни кто, а что, дитя.
Простая красной глины чаша,
как символ лона,
для священного напитка Деметры, кикеона.

— Я поняла. Благо дарю.

   *   *   *
У себя в покоях Мэхдохт наряжала дочь,
обёртывала в отбелённый тонкий лён.
Широким поясом обвила стан и крепко завязала.
Из шерсти тёплый длинный пурпур
сложила аккуратно в складки
и закрепила на дочери плечах
треугольной брошью с бирюзой
и гладким сердоликом,
в зелёном золоте витом.
На ноги мягкие сапожки
на шнуровке предложила.
 
И после кудри медные
чесала медным гребешком.
Украсила их перламутром,
вплела зелёный мирт в жгуты,
и золотых колосьев в косы.
Их завила кольцом в венец,
скрепив заколкой – фокус.

В уши серьги, на шею ожерелье,
что изготовлены
на первый день рожденья Самандар,
как символ-оберег её и имя.
На них крылатый маленький дракон
расправил крылья, как грифон.
Глядел на всех восторженных людей
блестящим изумрудным глазом Гора.

Мать с радостью хлопочет.
Саманди, молча, перед зеркалом сидит,
Как будто спит, и в думах рассуждает:

«… Тара – богиня Ариев с вершины мира,
Из Белого Борея стороны,
Где четырёх великих рек исток.
 
Она и жизни охранитель,
И кладезь знаний о Родстве...
— Учитель так сказал,
Афина повторила. —
…Защитник, крепость белая, и ключ…
— Отец мне рассказал. —
…И чаша красная для горьких слёз богини,
и символ лона, жизни…
— Произнесла сей час Аврора.
 
— …Так кто же ты, о, Тара?!
То или другое?
Или всё вместе воедино?
Вот если бы узнать всё точно.
Такое чувство, будто знала это и забыла.
А Радость Мира — кто он? А?»

Перевела на луг она глаза,
Где солнце ярко заиграло.
Там Минка, Иа и Таг-Гарт
седлали Арэса-жеребца.
Сатир поглаживал коня
и всё поглядывал-глядел
в её открытое оконце.

«…И кто же я?
Скажи мне, мама.
Зачем я рождена?
Не знаешь ты?
Не знаю я.
И некому ответить.
Я помню, этой ночью
Мне снился странный дивный сон.
Да, я летала.
И кто-то звал меня:
"Санти-и, Санти-и...
Вернись, о Падмэ Лотос…"
И я его искала до утра,
паря невидимым эфиром меж небом и людьми
в обличье волка с крыльями, как Дух.
О-о, этот голос!
И сердце рвалось болью из груди!
Куда? К кому? Зачем?
Не помню.
Только больно.
И очень страшно вспомнить мне о нём».

   *   *   *
Дом, а затем и город закипели.
Звучали радостные гимны.
Народ полотна красные и чёрные
развешивал на храмах и домах.
террасах, портиках, систернах и колоннах,
и щедро украшал их ветками олив,
косою золотою от прошлогоднего овса.
Колосья спелые пшеницы
снопами в храм вносили жрицы.
В лампады подливали масло малые жрецы.

На изготовке у статУи Матери-Богини
в больших горшках снопом стояли факела.
Из бронзы литые двери храма
до солнечного блеска
натирали слуги и рабы.
Но храм-урочище Деметры
в ночной печали торжества
ещё всех удивит
к рассвету завтрашнего дня,
оповестив народ
о великом преображении
девы Коры в Персефону.

На небе стало ясно.
Искрился серебром залив.
Хрустальным блеском
переливались лес и горы.
Порядком стройным,
а где-то шумным хаосом с утра
с гортанным криком сновали ряженые мимы.
Им вторили и, дети и, подростки в масках.
И запах фимиама над городом слегка завис.

Шатром высоким, тёплым,
звездою золотой
всходил на пантеон
Великий Ра (здесь Гелиос),
и так дарил всем грекам
последний день кануна торжества,
когда Аид-Гадес всё ж будет посрамлён.

  *   *    *
Саманди лестницей спустилась вниз.
За нею мать ступала, гордая за дочь.
И в дом в тот час вошли
хозяйка, дочь её, смотрящий строй Уилл.
Он увидал Саманди в полном блеске, обомлел
и камнем зад на лавку уронил.
— Санти-и… — Вдохнул и замолчал.         (Санти – означает ангел любви, святая)
 
Она не услыхала,
слегка смутилась взгляда старика
и, гордую держа осанку,
спускалась плавно шаг за шагом вниз.
Секвестра покраснела оттого,
скрутила грязными руками край хитона.

— Нет! Так нельзя, Саманди!
Сейчас же траур у богини!

Дитя оторопело.

Аврора:
— Верно.
Так нельзя,
но можно нам легко поправить дело.
Такие яркие одежды
будут для тебя как раз к утру,
на завтра,

а сейчас…
Я помогу избрать другие,
чтобы не возмущать Цереру.
 
Малый шерстяной хитон Секвестры,
и чёрный капюшон на плечи
придётся и ко времени, и к месту.
 
Надеть всё так вы сможете к ночи,
чтобы с первыми лучами солнца
наутро завтрашнего дня
смогла Саманди засиять,
и так принять преображенье Коры.

Секвестра:
— Но, мама!
Это ведь мои одежды, хоть малы!

Мать:
— Иди и приведи скорей себя в порядок.
Приготовь одежды наши к омовенью.

Секвестра, опустив глаза,
поджала губы, сжала кулаки,
прошла всех мимо молча.

Саманди заалела:
— Извините.
Аврора милая,
Вы расскажите всё подробно,
как нам себя на празднике вести,
чтобы не оскорбить богов
и чувства Вашей дочери к Деметре.

Мэхдохт:
— Ох, я ж этого не знала.
Ведь Вы сказали Праздник Возрожденья…

Аврора:
— Ничего…
Сейчас я всё вам расскажу.
Поправим быстро дело.

Она сняла златые серьги, браслеты, ожерелье
и пурпур длинный с плеч Саманди.
На лён надела чистый серенький хитон,
а тёмный капюшон сокрыл её волосья.
А Мэхдохт выбрала для дочери скромнее сапоги.

Аврора:
— Ну вот и всё.
Саманди, не печалься,
ты завтра можешь засиять во всём!
Красавица! Богиня! Персефона!
Ах, каковы глаза, и волосы какие!
Я не видала раньше такового тона.
Х-Арийка! Просто чудо!

Мэхдохт:
— Да…
В рубашке родилась в день Карачун к утру.
Её учитель-звездочёт сказал, что Самандар,
возможно – это новая Сивилла.
Поэтому мы едем в Дельфы,
Оракула о том спросить.

— Вот как?
Всё может быть.
Мы никогда не знаем истину о том,
кто к нам приходит в человечьем виде.
 
И уж подавно не ведаем о том,
кто в облике ином, зверином
скрывается подчас
и дарит нам любовь свою и счастье молча.

— Взглянула на Рубина, улыбнулась,
— Мне нужно собираться, Мэхдохт.
Гелиос на колеснице летит быстрей,
когда ты делом занят.
Пора уж к омовенью приступать.
И косы уложить Секвестре
и заплести хоть как свои.

— А где рабы все ваши,
хотела вас просить?

— На время то, пока у нас гостите,
рабов я отпустила на мистерии в Афины,
чтобы они прошли обряды посвящения свои,
и в Элевсисе окончили служение Деметре.
Так урожая будет больше, а труд их здоровей.
Всем нужен отдых и надежда очищения души.

Мэхдохт:
— Я помогу, коль Вы хотите, причешу.
Вам с удовольствием вплету
и ленты, и колосья.
Саманди, можешь ты идти.
Готова?

Саманди:
— Да, мам.
Аврора, Вас благодарю
За мягкость сердца, за участье.
За то, что уберегли от оскорбления богов.
И передайте нежные мои слова Секвестре.
Хвала Деметре!
Пусть первое желанье ваше услышит Персефона.
А Гелиос — пусть тотчас воплотит его.

Аврора с улыбкой выдохнула:
— Секвестра пусть скорее выйдет замуж
И вскоре породит здоровое дитя на этот свет.
Пусть будет первым мальчик,
Если всё ж не будут против боги.
Так я пойду?
Поторопиться надо.

Саманди:
— И я иду.
Благо дарю.
Мам, береги отца,
не позволяй ему ходить пока.
Пойдём скорей, Уилл?
Сатир заждался, александрийцы тоже.
 
Предвосхищаю чу-удный будет день!

  *   *   *
О, Элевсис!
Прекрасный город на горЕ!
Он восхитил собой бывалых в битвах воинов.
Дворцы и парки! Ступени и колонны!
И белых храмов фимиам густой!
Залив широкий.
У причала корабли колышет ласковый прибой!
Театр, открытый раковиной чудной!
В нём трагики торжественно
готовят реплики и входят в роли.
Аркады и колонны,
в плющах витые стены и балконы.
У портиков свечами кипарисы до небес.
Тисы, пальмы, ели. В них птичек трели.
Террасы винограда и рощи из олив!
И лавра пряного густые тени.
Фисташка и миндаль раскрыл бутоны.
Вечнозелёный рододендрон, маквис, шибляк.
Гелиотроп и мирт слегка благоухают.
И гиацинт вот-вот проснется тонким ароматом!
И изумрудный лес ковром,
и голубого камня чарующие горы.
Море! Солнце! Жизнь…
хоть и замерла она пока в преддверье возрожденья.
 
Всё это днём
при свете солнца.
А что же будет ночью,
завтра?
         
Продолжение в главе 4 Ночь Деметры.