Я думала - хватит, но...
***
Я думала – хватит, но мой Режиссёр
иначе решил и поставил тот сюр,
хоть замысел был мне неясен.
И мне приходилось судьбе вопреки
кормить твоё сердце как птицу с руки,
чтоб мир становился прекрасен.
Трамвайные рельсы и линии рук
вели лишь к тебе, неожиданный друг,
сценарий писался не мною.
А мой Режиссёр наблюдал из кулис,
как намертво к Принцу приручен был Лис,
и был этой сказки виною.
Он роли расписывал и раздавал,
он зубы нам стискивал и убивал,
поджаривал жизни на гриле.
А мы, умещаясь в пределах строки,
невинны как дети и как старики,
не ведая, что сотворили.
***
Талант влюбляться в тех, кому мы не нужны.
Особый дар – стелить под ноги сердце.
Но как бы ни были отважны и нежны,
в душе его не отворится дверца.
Он встал не с той строки, с орбиты он другой,
затерян между слов, среди миров вселенной.
Я до него никак не дотянусь рукой,
а только лишь строкой своей самозабвенной.
Но с каждым днём несёт ко мне его волна,
всё, что превыше слов, и разума, и тела.
Ему я не равна, в себе я не вольна,
но будет в небесах всё так, как я хотела.
***
Может быть, если крепко поцеловать,
я смогу твоё сердце расколдовать.
Если нежно погладить его, согреть,
то не будет птенцом трепыхаться впредь,
волноваться, злиться по пустякам,
попадать в больницы, к чужим рукам,
а стучать ровнее весной, зимой,
и лишь чуть сильнее на голос мой.
***
Надо признать отважиться –
нет ничего там, нет.
Всё это только кажется,
лишь отражённый свет.
И лица выражение,
и тех слов попурри –
это лишь отражение
солнышка, что внутри.
Хватит уже приписывать
чувства свои другим,
веря, считая истово
любящим, раз любим.
Признавай поражение –
нет ничего в ответ.
Это лишь отражение,
лишь отражённый свет.
***
Ну, допустим, параллельные сошлись.
Ну, уткнулись бы друг в друга, и что дальше.
Даль от этого не сделается близь.
Будет что-то в ней от наигрыша, фальши.
Лобачевский бросил людям эту кость,
чтоб надеялись и веровали в чудо,
что у жизни вдруг случится перекос
и как руки рельсы могут быть сомкнуты.
Но мне ближе несгибаемый Евклид –
как та девочка у Блока пела в хоре, –
знал он, что по ком душа у нас болит,
нас оставят в одиночестве и горе.
Мы не сможем пересечься никогда,
от орбиты никому не отклониться.
Лишь с откосов не летели б поезда,
миновали бы погосты и больницы.
Остальное как-нибудь переживём,
на пространство не своё не посягая,
по отдельности, но всё-таки вдвоём,
лишь во сне чужую жизнь пересекая.
***
Любить можно только того лишь,
о ком твоё сердце болит,
кем душу свою всю исколешь,
кто с жизнью твоей будет слит,
кого и лелеят, и холят,
не плакало б только дитя.
Он только лишь палец уколет,
а выступит кровь у тебя.
Любовь — это вечное мазо,
охота, что пуще неволь,
срывание с кожею масок
и неутолимая боль.
Но если, устав от ударов,
захочешь закрыть этот счёт,
послышится: «Неблагодарный!
Чего ж тебе надо ещё?!»
***
Я люблю этот камень на шее,
этот призрак, рассыпанный в прах,
эту нишу, лазейку, траншею,
что хранит тебя в дальних мирах.
Я люблю эти крепкие цепи,
ледяных этих лет леденец,
чтоб в конце – обязательно хеппи
(если плохо – ещё не конец),
этот ветер в бесплодных погонях,
этот ад ожиданий пустых,
когда рушатся замки в ладонях
из сыпучих песков золотых.
Я люблю этой жалости жало,
эту сладкую горечь в груди...
Лишь бы сердце любовью дышало,
лишь бы что-то ждало впереди.
***
Восемь часов на сон, на работу,
а между ними твой голос.
Тонкий пробел в ожиданьи субботы,
светлый меж чёрных полос.
Как зерно, без которого голод,
прячет в полове колос,
так от меня укрывает город
необходимый голос.
И пока не наступит вечер –
в мире так пусто, голо.
Я обнимаю трубку за плечи,
в сердце впускаю голос.
Нет, не всё заметает ветер
и пожирает хронос,
если мне твой голос ответит,
жизни последний бонус.
Луч во мраке, просвет недели,
тоненький, словно волос,
есть иль нет он на самом деле,
с неба звучащий голос?
Быть жестоким легко, нужно лишь не любить...
***
Быть жестоким легко, нужно лишь не любить.
Никого не ударить при том, не убить,
не сказав даже грубого слова.
Всё случится само: потускнеет лицо,
сердце треснет, как будто простое яйцо,
и глаза не засветятся снова.
Быть жестоким как нечего делать легко,
и не нужно за этим ходить далеко,
ни горчицы не нужно, ни перца,
и ни яда из перстня – в бокал опускать,
и козла отпущенья не нужно искать,
лишь найти беззащитное сердце.
Что же делать, когда слишком больно уже,
и не вынести, кажется, больше душе
то, что Герде наносится Каем?
Переводим несчастный наш частный момент
в обобщённый космический эквивалент,
сердце в зубы – и строки слагаем.
***
Я тебе и в мыслях не позвоню,
и двух слов о тебе не свяжу теперь я.
Всё, что нежило – вырвано на корню,
что жило – за закрытой осталось дверью.
Пусть ничто твой не потревожит сон,
пусть звонит тебе только один будильник,
чтобы не доносился ни плач, ни стон
до души, похожей на холодильник.
В мире, где даже самый нежный груб,
как дитя, обрывая букашке крылья,
и любовь превратится в холодный труп,
если заживо в землю её зарыли.
***
Ты мог бы прийти ко мне бы
с подарком тем или без,
неважно, поскольку мне был
всегда подарком небес.
Я стол бы тебе накрыла,
что жарилось и пеклось,
и всё бы тебе открыла,
что на сердце запеклось.
И всё, что тебе купила,
вручила б тебе в тот день.
Я так бы тебя любила,
когда бы не эта тень.
Смеялось бы, хохоталось
и верилось, что всё ок,
когда б не эта усталость,
которой ты так помог.
И было бы всё, зачем мне
жилось на свете с тех пор,
когда бы не тот вечерний
наш чёрный неразговор.
***
Всё меряю на свой аршин,
смотрю с своей лишь колокольни,
и вижу с этих я вершин
то, что не видит посторонний.
Но ты ведь был мне не чужим,
зачем же душу на осколки,
зачем же то, чем дорожим,
бить об пол как тарелки с полки.
Любовь не просит пить и есть,
не нужно денег и прогулки.
Нужна лишь песнь, Благая весть,
души глухие закоулки.
Деля себя как мандарин,
не отнимай хотя бы крохи.
Но отнял всё, что подарил,
взамен оставив эти строки.
***
Моя колея не даёт ни копья,
но я другой для себя не вижу.
Сама себе родина и семья,
я от тебя уже не завишу.
Пусть катятся, словно слёзы, года, –
уже не просишь, уже не молишь.
Что было поздно – теперь никогда.
Что было наше – теперь моё лишь.
Живая внешне, внутри мертва,
но жизнь – ведь это вообще смертельно...
А новый год распадётся на два –
на твой отдельно и мой отдельно.
***
Как далеко меня речь завела.
Дальше тупик. Я хочу обратно.
В музыку, что за собой звала,
в свет фонаря над твоим парадным.
В птичьи трели, в трамвайный звон,
в небо, пылающее как знамя.
Я хочу перейти рубикон,
что пролёг теперь между нами.
Как далеко завели стихи...
Снова дорогу к тебе найду ли?
Пусть будут снова слова тихи,
а не свистят, как над ухом пули.
***
Пусть этой песенки пустяк
летит к тебе, а ты ответишь.
В любви остался лишь костяк,
слова оборваны как ветошь.
Там только веточек излом,
слегка похожих на объятье.
Там всё обречено на слом,
на сруб, на пепел, на изъятье.
На честном слове жизнь висит,
на шелковистой паутинке.
Но даже смерть не погасит
её волшебные картинки.
***
Ты пошарь хорошо по карманам,
обыщи все души муляжи,
вдруг там где-нибудь не для гурманов
завалящее слово лежит.
Человеческое, простое,
из забытого всеми угла,
ведь оно ничего и не стоит,
кроме толики малой тепла.
Ты увидишь, что будет со мною,
ты увидишь, что будет с тобой,
как засветится под пеленою
ослепительный свод голубой.
И срастутся разбитые части,
и покажется всё вдруг иным...
О, как много скрывается счастья
за обыденным словом земным.
Я его всё равно уже слышу,
можешь даже не произносить.
Это слово мне спущено свыше,
и тебе его не погасить.
***
Я тебя, конечно же, извиню,
я тебе, конечно, ещё позвоню,
и не изменю тебе наше меню,
но себя я больше тебе не присню.
Ничего нет ближе мне твоего,
и других не нужно мне никого,
жизнь отдам тебе просто и бытово,
но уже не больше, не больше того.
Для тебя всё так же горит плита,
для тебя и нежность, и теплота,
голова всё так же тобой занята,
но уже не та я, не та, не та…
Тот, кого я люблю, никогда не бывает виновен...
***
Тот, кого я люблю, никогда не бывает виновен,
он превыше грехов, подозрений, досад и обид,
потому что смотрю на него со своих колоколен,
и ничтожная радость во мне во всё горло вопит.
Для него по утрам этот птичий заливистый посвист,
всё ему одному, потому что люблю за двоих.
И навеки на нём теперь этот немеркнущий отсвет,
поцелуи дождя или снега заместо моих.
Он просвечен во мне от макушки до самого детства,
почему-то отмечен и избран меж всеми людьми.
И ему никуда от меня теперь больше не деться,
от кавычек и скобок в себя заключившей любви.
Там, за скобками, много чего не вошло и осталось.
Как руками, его обвиваю зелёным плющом.
И любви никогда не коснётся застой и усталость.
И любимый всегда наперёд и навеки прощён.
***
Уголок души уделил.
Дал мне повод стихи кропать.
Ты мне мягко ещё не стелил,
так за что мне так жёстко спать?
В облаках со мной не витал.
И по лесу одна брожу.
И на саночках не катал,
так за что я их всё вожу?
Да, душа не в лучшей поре.
Разошёлся зашитый шов.
Магомед подошёл к горе.
Магомед от горы ушёл.
Буду саночки я возить,
Магомеду махать вослед,
ничего не ждать, не просить
много-много счастливых лет.
***
Летят по ветру листья – как порванные письма,
в обиде на кого-то – на мелкие клочки, –
наверно, это осень, что над землёй зависла, –
обидно, если гонят с небес тебя в тычки.
И плач её дождливый снегами перечёркнут,
оборваны наряды с деревьев догола.
Вчера ещё царила – а нынче гонят к чёрту,
до белого каленья фортуна довела.
Что делает сильнее кого – её убило,
в старуху превратило ещё во цвете лет.
И письма, где писала, что так его любила –
бедняжка рвёт и мечет, и плачет им вослед.
***
Побурлила любовь и прошла,
и вошла в своё тихое русло.
И до свадьбы своей зажила,
хоть и не было свадьбы, что грустно.
Успокоилась и улеглась,
как болячка, затянута коркой.
Незнакома ей ревности власть,
сладость боли и вопли восторга.
Превращённая в озеро, в пруд
из реки, что бурлила когда-то,
она думает, люди всё врут,
нет любви никакой, и не надо.
Укрощённая меж берегов,
уж забыла она, как штормило.
Всё прошло свои девять кругов.
Что прошло, то становится мило.
***
Когда-нибудь – вот дать пить –
из рая или из сна лишь –
я буду к тебе приходить,
но ты меня не узнаешь.
Окно ли вдруг распахнёт,
дверь будет срываться с петель –
подумаешь про ремонт,
подумаешь, это ветер.
А это всего лишь я
пришла повидать всех милых.
Ни небо и ни земля
меня удержать не в силах.
Я буду являться впредь,
защитою, амулетом,
то чайник тебе согреть,
то тёплым укутать пледом.
На кухне шторки края
зацепятся за защёлку...
А это всего лишь я
тобой любовалась в щёлку.
Меня приведёт стезя,
сломав скорлупы коросту.
И то, что сейчас нельзя,
всё будет легко и просто.
Платон мне друг...
***
Мне дела нет до всех избитых истин, –
за что их били, кто и почему.
Мой шаг к тебе навстречу бескорыстен.
Чего не получу – досочиню.
Я отвергаю логики цепочку,
всех судей посылая за моря.
Платон мне друг. И здесь я ставлю точку.
Платон мне друг – вот истина моя!
А ваша, что оценивают круто,
берёт уже в минуту по рублю...
Люблю Платона я любовью друга,
любовью платонической люблю.
Хоть все законы мудрые нарушь ты,
есть то, что ближе мудрости любой.
Нет истины такой, что выше дружбы.
Нет истины дороже, чем любовь.
***
Героизмом стала совесть,
если пишешь о войне...
Ты обдумываешь повесть
о себе и о стране.
Где закручивают гайки,
где убийствам нет конца...
Всё там правда без утайки,
всё от первого лица.
Я с тобой совсем другая.
Я за жизнь твою дрожу.
Мысленно оберегаю
и на цыпочках хожу.
В мире, что не стал свободней,
страшно дать кому прочесть.
Стоят дорого сегодня
правда, жалость, мир и честь.
Но молчать себе дороже –
мы не рыбы, не рабы.
Что ни день – то дрожь по коже,
и гробы, гробы, гробы...
Вереницы силуэтов,
люди — щепки, жизнь – дрова...
О, мы знаем, у поэтов
все сбываются слова.
И молю – ну хватит, будет,
пусть надежда мне соврёт...
Пусть конец счастливым будет,
пусть никто там не умрёт.
***
Плакатов бравых череда
не прячет ярого оскала.
Я не пущу тебя туда,
как мама в детстве не пускала.
Из комнаты не выходи,
не выходи из мирной зоны,
из жизни, из моей груди,
чтоб поминать потом бессонно.
Смотри, недавние свои,
какими злыми стали лица.
О, не пополни их слои,
чтоб с ними твоему не слиться.
О, уцелей в слепой вражде,
в миру, сердцами оскуделом,
и в этой грёбаной среде
останься инородным телом.
***
Белый снег и чёрные деревья.
Чёрно-белый фильм моей души.
Как изобразить вам чудо в перьях?
Краски тут нужны, карандаши.
Фонари внезапно озаряют
сонные застывшие дома.
Я люблю сильней, чем позволяют
зеркала, рассудок и зима.
Облака плывут – детали неба
и запчасти счастья моего...
Я леплю невиданную небыль –
замок мой любви из ничего.
***
И любовь – моё призвание,
и поэзия со мной.
Это просто два названия
квинтэссенции одной.
Мотыльком лететь на лампочку,
попадаться на блесну...
Я единственная ласточка,
та, что делает весну.
Твоё имя зашифровано
в поговорке с давних пор,
там где льды весной раскованы
и ручьи струятся с гор.
Как цветок, душа раскроется,
что покуда не видна.
В поле, где любовь хоронится,
буду воином одна.
Мне уходить, тебе ещё цвести...
***
Мне уходить, тебе ещё цвести
и на рассветах улицы мести.
Зачем-то надо было нас свести,
любовь моя, живи же и расти.
Слова снаружи были холодны,
внутри же тихой нежности полны.
Я пью взахлёб, нахлебница весны,
букет вина, навеявшего сны.
Я пью до дна, что будет в каждом дне.
Я не одна, мы на одной волне.
А дальше всё потонет в тишине….
Прощай, прощай, и помни обо мне!
***
Не гляди туда, где всё кончается,
где уже пути не проторить,
за границы слов, что запрещается
нам сейчас писать и говорить.
Где уже за счастьем не охотятся,
за границу почвы и судьбы,
за черту, где все пути расходятся,
где уже одна частица бы.
Не гляди до головокружения
в эту бездну, что разверзла пасть,
как в зеркал пустое отражение,
где так просто сгинуть и пропасть.
Не гляди, живу как через силу я,
как кручу седые бигуди.
Не гляди, как плачу некрасиво я,
и как умираю, не гляди.
***
Весна моя, весна,
волна из-под весла,
слова твои из сна,
что голову кружили...
Весна не навсегда,
погаснет и звезда,
исчезнет без следа,
что мы когда-то жили.
Но знаю я секрет,
как сохранить тот бред,
секретик, трафарет,
портрет в цветной оправе –
лелеять и беречь
души простую речь
и тайну наших встреч,
что забывать не вправе.
Любовь моя, тоска,
мой замок из песка,
казалось, так близка,
что достаю до дна я...
Но снова далека,
журавлик — в облака,
не сделаю глотка,
сосуд не запятнаю.
Лети, любовь моя,
в далёкие края,
за горы и моря,
где боль-тоска не гложет.
Тебя не пригублю,
себя не погублю,
но так, как я люблю,
никто любить не сможет.
***
Всех живущих на свете пока ещё,
поднимающих чашу с винцом, –
с Новым годом, на нас наступающим,
с наступающим света концом!
О мгновение неуловимое,
я закрою на ключик его.
Мне откроется непоправимое –
в этом ларчике нет ничего.
Но в нём тоже немало прекрасного,
сочинённого мной в тишине,
разноцветного, разного, праздного,
как букет у кощея в клешне.
Я тогда загадала желание –
чтобы больше наш свет не погас,
чтоб тебя обнимать на прощание
ещё много-премного мне раз.
Чтоб всегда на вопрос Достоевского
«чай нам пить или свету конец?»
отвечало бы что-то из детского,
трепыхался бы в сердце птенец.
Свету — быть, до конца далеко ещё,
но и чай, разумеется, пить.
Отпереть в своём сердце сокровище,
никого никогда не убить.
***
Жить, любить – смертельный номер,
без страховки на миру.
Кто-то жил вчера и помер,
завтра, может, я умру.
Но, влекомая порывом,
в белом облаке одежд,
шла к тебе я над обрывом,
без гарантий и надежд.
Сердцу больше не переча,
перед будущим честна,
я иду судьбе навстречу,
на миру и смерть красна.
Только всё же постарайся –
говорю себе – не смажь,
жизнь прожить под звуки вальса,
не под похоронный марш.
***
У дождя прохладные руки,
он обнимет меня насквозь.
Кто мы – юные ли, старухи,
он для всех благосклонный гость.
Жить, как будто мне всё здесь снится,
не от холода лишь дрожать,
и смежать в забытьи ресницы,
слушать дождь и не возражать.
Будет жизнь затенённой тканью,
под завесой ночных дубрав,
переполненной бормотаньем,
лепетаньем листвы и трав.
Ни газет, ни радиоточек,
ни чужих голосов онлайн.
Только лишь забытья глоточек
из колодца глубоких тайн.
И ни знаний о том, что минет,
ни о том, что будет потом...
Я не лёгкая на помине,
я за гранью и за бортом.
Пой мне, дождик, песню о лесе,
обнимай меня, как в кино.
На чужую мельницу лейся,
ведь моей уже нет давно.
Погуляй со мной по аллее,
навевай мне далёкий май.
Пусть от холода околею,
всё равно меня обнимай.
***
Любимый мой, на новом месте,
хоть нет давно тебя пускай, –
из наших лет, где были вместе,
не отпускай, не отпускай.
А ты, лазоревый цветочек,
хранимый бережно в груди,
из жизни, из души, из строчек
не уходи, не уходи.
Любви нельзя не быть бессмертной,
когда о ней лишь все слова.
И с этой нежностью несметной
скорей жива я, чем мертва.
О сколько же тепла и света
даёт невидимый мой скайп...
Моя любовь, и та, и эта,
не уходи, не отпускай!
***
Я зонт беру с собой, чтоб о дожде не думать,
чтоб знать, что от грозы теперь защищена.
А что нам взять, чтоб смерть вдруг не могла бы сдунуть,
чтоб не застигла боль, болезнь или война?
Беру настой стихов, слов золотые слитки,
всё, что взошло в душе и брезжит сквозь туман,
и чей-то глаз прищур, и уголок улыбки,
и давних снов любви заветный талисман.
Не знаешь, где упасть, не подстелить соломку,
не оградят от бурь святые миражи,
но пусть нас бережёт наивная уловка,
храни меня, храни, соломинка души!