«А ведь нам суждено стать другими – не такими, какие мы сейчас. Можно родиться в прекрасном уголке природы – и быть равнодушным к её красотам. А можно упасть в каменистую почву – и прорасти, словно из плодородной. Ах, зачем человеку дано сердце! Оно ведь глупое! И, право – слепо, слепо, слепо…»
С такими мыслями Лука возвращался с работы. Кидая взгляды направо и налево, на мимо проходящих людей, он пытался вообразить, будто каждый прохожий знает, о чем он только что подумал. От этой мысли он даже приостановился, слегка поежился, сщурился, но, убедившись, что путникам мало до него заботы, облегченно вздохнул и продолжил свой путь.
«Каждый день, с утра до вечера, я перебираю бумаги, меняя их местожительство – с одного кабинета на другой, а они покорно повинуются моему долгу. Нет, это уж слишком, это чересчур…» Ветер дул легко и тихо – как будто нашептывал бредовые мысли. Деревья обнажили свои кроны, бессовестно хвастаясь девичьей стройностью. И воздух был пьян терпко-медовым запахом. Это была настоящая, по всей вероятности, запоздалая осень. Казалось, еще чуть-чуть – и зимний трамвай оставит её где-то позади.
Во всяком случае, трамвай, которого ожидал Лука, уж точно не спешил приходить вовремя. В теле чувствовалась усталость. В голове бродили, как дрожжи, мысли; пенились, вздувались пузырьками, толкались, суетились, спотыкались и мешали друг другу, – словом, не спешили оставлять путника в покое. А он не смел им сопротивляться: «И все-таки весьма странно: каждое утро я могу столкнуться с теми же лицами, которые видел вчера, но даже не вспомнить о них… А бывает, напротив: увидишь субъект впервые – и баста! Как будто дежавю пройдет перед глазами! Ох уж, эти лица…»
Поток мыслей был прерван случайно услышанным разговором:
- Фу, какие противные эти пешеходы! – проворчал грузный мужчина, средних лет с инеем на висках. – Как можно не приметить слона… Ноги оттопчут так, что никакие костыли потом не помогут!
- Это еще ничего… Слыхали, вчера женщина под трамвай попала. И «скорая» ведь не сразу подоспела… Так и скончалась на месте. – вмешалась какая-то сухонькая старушонка в изысканном осеннем пальто и кружевной шляпе. – Вперед себя надо смотреть, а не под ноги…
- Это с какой стороны посмотреть, – вмешался курчавый, высокий человек с туго набитым портфелем в левой руке. – Бывает, и под ноги смотришь, и – по сторонам, а исход – летальный. Тут дело обычное – кому как повезет.
- Нашли везенье – под колеса попадать, – не уступал грузный. – Лично мне туда не хочется. И без ног тоже не шибко интересно. – Расталкивая собравшийся на остановке люд, он, тяжело дыша и еле протискиваясь, слился в глубине трамвая с толпой.
Между тем Лука продолжал стоять на остановке в ожидании маршрута.
Мирно мыслить ему никто не запрещал. И мерно – тоже. Оказавшись невольным свидетелем диалога, он пытался восстановить сюжет своих разорванных размышлений. Но нахлынувшая волна ускользнула также быстро, как и накрыла. Осталась лишь усталость, обуявшая его после насыщенного трудового дня. «Надо же было такому случиться, - наконец, собрался он. – Больно интересна тема: кто кому на ноги наступил, и, кто куда попал… Они бы еще про «кирпич на голову» вспомнили! Хех. И уж точно бы не промахнулись! Фарисейством каким-то попахивает…»
Однако факт, что его сбили с мысли, огорчал. «Разве я не хозяин себе? – сетовал он, как будто кому-то что-то доказывал. – Разве они вправе сбивать меня с толку? Боже мой, какие идиоты! И как узко мыслят!»
Но тут подоспел запаздывающий рейс. Теперь он ехал более свободным, чем стоял на остановке. Новый поток размышлений охватил его. И, чем дальше уносил его трамвай, тем легче мыслилось, – словно глоток свежего воздуха просочился в душное помещение. «Подумать только! Как жалко человеческое существо против великого участия природы! Ведь, даже, если тебе оттопчут ноги, тем не менее, ты не станешь тем, другим, кто их тебе оттоптал. Или, положим, попадешь под трамвай... И тут ты не станешь более другим, чем останешься сам собой… Разве что – симметрия изуродует твое итак не идеальное при жизни лицо. И уж даже не лицо, но – лик… »
Лука где-то прочел фразу, которая пришлась ему по вкусу: «Умирающий больше похож на себя, чем живущий». И даже немного сконфузился от сладкой мысли, что он, дескать, способен философски рассуждать. Немудрено: кто же готов отказаться от теплого местечка на Парнасе?! И в эти самые минуты он даже не имел сомнений в том, что ему припасено ложе, где неподалеку почивает Гомер или изливает из уст нектар любви Овидий… Стало быть, и он достоин подобных наград!..
Удивительно, но Лука находил своеобразную прелесть в простых, казалось бы, совсем не значительных мыслях… Очевидные умозаключения наполняли его самоотверженной радостью, смешанной с тем детским удивлением, каким обычно бывают охвачены маленькие дети, когда знакомятся с многообразием внешнего мира.
Его волновало каждое приходящее в голову слово, каждый образ, ассоциация… Он был так поглощен своим внутренним диалогом, что не сразу заметил, как трамвай остановился в нужном месте.
Лишь почва под его ногами обрела твердость, он уверено зашагал прочь. Что случилось в его раздвоенном мире – неведомо никому: ни Гомеру, ни Овидию, ни даже ему самому. Однако по сторонам он теперь не оглядывался, о постороннем не задумывался. Траектория его пути определялась известным за много лет маршрутом. Без малого, лет 10 он живет на Дубовой…
…Свежий, уже вечерний, ветерок гладил его щеки, слегка дотрагивался до волос, по-дружески касался руки. Напоминало о себе предвечернее небо, озаренное яркой палитрой красок, предвещая уходящий закат. И даже нагие деревья со стройными формами приветствовали нашего героя, помахивая тонкими пальчиками ветвей-рук. Все казалось прежним – обыденным и в то же время прекрасным, искусно сотворенным тем, кто не раз занимал ум нашего путника.
А он мерно шагал, не замечая, что уже пересек границу: там, где прощальным жестом завершалось бытие, распахивало настежь дверь бытьё. Но это Луку уже не волновало.
Вечерело. Исчезал горизонт. День подошел к концу.