Лотта, Лотта, я больше не в силах терпеть,
я любил этот мир, но он дарит нам смерть,
каждый день предлагает игриво.
От неё не укроешься в Рио.
Нам уже никогда не вернуться домой,
что там, Лотта? Февраль, тот же сорок второй…
Где родные места, где язык мой и речь?
Всё сгорает в едином костре.
Лотта, Лотта, я видел и пепел и дым,
и оттуда никто не вернётся живым,
я не то, что не верю – я знаю.
Выход только один, дорогая.
Эта чёрная тень мне стреляет в висок,
я-то думал, смогу, только всё же не смог
пережить этой боли и краха,
и зимы небывалого страха.
Я уже написал и родным, и друзьям.
Всё, что я так любил, всё рассыпалось в хлам,
ничего не вернуть – ни свободы, ни дней –
этот ужас со мной и во мне.
Нет надежд у меня на рассвет и весну,
дорогая, не плачь, я сегодня усну,
всё на свете уже отпуская.
Наконец-то усну, дорогая.
…Обнимает её… догорает свеча.
Ненадолго прощаясь, стоят и молчат.
Ночь уже их накрыла своей пеленой
у черты, на черте, за чертой.
* * *
22 февраля 1942 года в одном из пригородных районов Рио-де-Жанейро Стефан Цвейг и его жена Шарлотта Альтман (Лотта) покончили с собой, приняв смертельную дозу снотворного.
Цвейг не выдерживает скитаний и невозможности вернуться домой в Австрию, он теряет надежду на быстрый исход войны и более не может мириться с миром, ставшим «жестоким и безумным»
Их тела обнаружили 23 февраля – тщательно одетые, они лежали в обнимку в своей кровати. Рядом на тумбочке находилось тринадцать писем для друзей и близких, и одно – для всех:
«Я ухожу добровольно в твердом уме и памяти…
<…> мир моего родного языка для меня погиб, а Европа – моя духовная родина – истребила сама себя. …Мои силы иссякли. Поэтому я счёл правильным честно прекратить эту жизнь, в которой самой высокой радостью был для меня духовный труд и наивысшим благом – личная свобода.
Всем моим друзьям привет! Пусть они увидят рассвет после долгой ночи. У меня не хватило терпения, и я ухожу первым…»