Во все тяжкие
Несостоявшаяся поездка в И. стала поворотным пунктом в эмоциональном состоянии Ле. Душа ее напоминала выжженную пустыню - бескрайнюю и бесплодную, в которой не взрастало ничего, да и не могло взрасти, даже самой чахлой растительности. Постоянное самобичевание и непреходящее чувство вины преследовали ее денно и нощно. Особенно - совершенно глупая развязка всей истории с М., вся эта неверная, вернее, лживая трактовка, которая ему была преподнесена, вместе с невозможностью что-либо исправить подавляли и угнетали ее.
Поэтому Ле всеми силами притягивала к себе разные критические, даже опасные ситуации, в надежде, что жизнь сама ее накажет. Безрассудные ночные вояжи с неизвестной целью и незнамо куда, общение с непонятными неадекватными персонажами, постоянная готовность к конфликту - все это говорило о том, что она ходит по краю, одно неосторожное движение и -обрыв. Видимо, ее ангел-хранитель был очень силен, поскольку все эти приключения заканчивались достаточно благополучно. Но она все продолжала и продолжала испытывать судьбу: глухой ночью выходила на улицу, шла неведомо куда, как будто ни о чем не думая и никого не видя; либо, что было еще хуже, без боязни, даже - на каком-то гибельном кураже, садилась в любую остановившуюся машину, создавая небезопасную ситуацию для себя, словно играя, будучи буквально на волоске от беды. Все эти ночные вылазки были чреваты и могли закончиться довольно плачевно. Но Ле, преодолевая любую опасность, испытывая стресс, подавляла в себе другой - более сильный и постоянный.
Под утро, придя в свою комнату, она на два-три часа проваливалась в тяжелый липкий сон, не приносящий никакого отдохновения. Кроме всего этого, она старалась загрузить себя как можно больше, до такой степени, чтобы тело и мозг отключались в ночное время, когда М. особенно мучил ее своим присутствием, отсутствуя при этом физически. Рояль, Дом кино, лекции в доме политпросвещения, приколы с Коротовым, наконец, капустники по стихотворным пьесам, которые она сама писала - все это только на дневное время отодвигало его в дальние закоулки подсознания, а ночью... Ночью он приходил снова.
***
Ты снишься мне уже в который раз,
Преследуешь меня, как рок, как фантом,
И я бегу, бегу от этих глаз -
Во сне жестоких и не импозантных...
И просыпаясь в бешеном поту,
Боюсь пошевелиться, молвить слово,
Чтоб не спугнуть нечаянно мечту -
В подлунном сне тебя увидеть снова
И задохнуться в сладкой глубине
Несуществующего поцелуя,
Пусть горьким пробужденье будет мне
В тот миг, когда целуешь ты другую!
Но все равно, в полубредовом сне -
Горячечном, больном, не безмятежном -
Познаю я, пусть в призрачном огне,
Не грубых рук твоих стальную нежность
И трепет губ, и глаз мужскую власть,
Их страстный омут - жуткий и бездонный,
Услышу, как забьется дико страсть
В твоей груди, из-под моей ладони.
И выпью боль твою и страх, и грусть,
И муку вечную, потом проснусь
И в лихорадке буду повторять -
Приснись, приснись, приснись... Приснись опять...
Ле вдруг пришла в голову нужная и необходимая именно сейчас мысль: "Клин клином вышибают!" И она все чаще стала возвращаться к народной мудрости, пытаясь найти этот нужный клин в своем ближайшем окружении. Ее осенило: "Коротов! Только он! Друг настолько близкий, насколько и безрассудный, такой же, как и она сама. Он поможет, спасет от этого выматывающего наваждения, может, даже как-то утешит." Такие мысли кружились у нее в голове, а затея становилась все более и более привлекательной. При этом ее не особенно заботило то, что в общежитии его ждала беременная жена. Это ей казалось пустой мелочью и просто некой данностью, которую, увы, уже никуда не деть.
Коротов и Ле были очень близки душевно, потому сердечно и по-настоящему привязаны друг к другу. Это, наверное, было связано с тем, что природой был задуман один и тот же человеческий тип, только в двух вариантах- в женском и в мужском. Артистизм и безрассудство, поразительная склонность к авантюрным затеям и в то же время - глубоко спрятанная романтика в характере, ранимость, осознаваемая ими обоими, но незаметная для окружающих - все это роднило их невероятно. Возможно, храня духовное родство, они старались не воспринимать друг друга в чувственном плане. Но, похоже, такая асексуальность по отношению друг к другу была все-таки результатом этих самых стараний. Во всяком случае, такие ощущения были у Ле, которая, пусть и мимолетно, иногда ловила себя на не всегда целомудренных мыслях по отношению к нему. Усилием воли она загоняла это куда-то в глубины подсознания. С его же стороны, она иногда ощущала какой-то собственнический инстинкт в отношении себя, особенно когда рядом находился кто-нибудь из парней, что выражалось, конечно, в шутливой форме:
- Джуди, а почему ты любовную сцену себе с Бурдаком написала? Он тебя волнует как мужчина? - спрашивал Коротов с неизменной улыбкой.
- Конечно, он ведь совершенно в моем вкусе - высок, силен, красноречив, -говорила она в ответ, подстраиваясь под его тон.
- Коза! Нет, чтобы нам вдвоем...
После вечерних занятий в консерватории, не заходя домой на третий этаж, Коротов первым делом шел в комнату к Ле с Ларой, задерживаясь там до предельно возможного времени, обычно, часов до двенадцати, а то и до часу ночи. Наверное, ему не стоило так волновать свою жену, впрочем, его это мало заботило. Рутине своей пока еще недолгой семейной жизни он безоговорочно предпочитал безудержные полеты фантазии с Ле и компанией. Вот и в тот день, когда Ле, наконец, завершила свою пьесу об итальянской мафии, в дверь постучали узнаваемой коротовской морзянкой.
- Открыто, Бабс! - крикнула Ле, назвав Коротова по имени персонажа и отрываясь от своей писанины. И вдруг подумала: "Сейчас или никогда!" Она резво вскочила, сама открыла ему дверь.
Он моментально среагировал на театральное имя:
- Боже, Джуди! Вы так возбуждены, отчего... - но не успел договорить...
- Бабс, я умру без Вашего поцелуя! - воскликнула Ле и, с размаху бросившись к нему на грудь, буквально впилась в его губы требовательно и яростно.
Не ожидавший подобного поворота, он чуть было не рухнул на пороге от внезапности такого порыва, слегка задохнувшись, как будто его накрыло волной. А потом неожиданно для себя ответил на поцелуй, чуть притянув к себе Ле и закрывая дверь. С силой шлепнув на стол сумку с нотами, он сбил двухъярусную сушилку, кое-как закрепленную над ним, которая с невероятным грохотом рухнула вместе со всеми тарелками на ноты шумановской токкаты, торчавшие из сумки. Это был единственный момент для диалога.
- Сказать, что я потрясен... - начал он, но Ле не дала ему договорить:
- Молчи! Ты нужен мне... Мне нужен клин! - возбужденно произнесла она.
- Какой еще клин? - спросил он хрипловато.
- Ну клин, тот, которым вышибают!
- А... - протянул он изумленно и добавил, - чтобы выбить другой?
- Да, да... помоги мне, ну будь другом!
- А ты уверена, что мой клин тебе подойдет? - немного нервозно, но со смешком произнес он.
- Дурак! Только твой клин и подойдет! - ответила она в их привычной манере и с придыханием спросила, - ну так что, продолжим? Страсть забила горло... Быстрее!
- А почему нет... Мне нравится ход твоих мыслей, это тебе ответка, - торопливо пробормотал он уже себе, по-мужски и без лишних вопросов беря инициативу в свои руки. Одной рукой легко приподняв Ле и запрокинув ей голову, он слишком порывисто для друга приник к ней долгим и чувственным поцелуем, продолжая удерживать ее на весу. Ле, не ожидая подобного огня, слегка уперлась руками ему в грудь, он, как будто и не заметив этого, в два своих шага очутился у кровати, на которую они тут же и рухнули... Но вместе с ними, к несчастью или к счастью, рухнула и кровать, вероятно, не выдержав такого гибельного накала страстей. Все вокруг рушилось в эти минуты: откуда-то сверху на них посыпались книги с изящной, но ненадежной полки, висящей над кроватью.
- Боже, судьба этого не хочет, - немного истерично хихикнула Ле.
- Я хочу, черт! - нецензурно выругался Коротов.
В эту самую секунду в комнату вошла Лара и в изумлении замерла от представшей ее взору картины: Ле в неудобной позе - голова внизу, а ноги вверху - лежала на обломках железа под пригвоздившим ее Коротовым в окружении Бунина и Куприна. Взглянув на стол, где на распластанных нотах в беспорядке были разбросаны осколки, еще утром бывшие посудой, она произнесла в полном замешательстве:
- Вы что, офонарели? Что здесь происходит?
Их одновременно накрыло совершенно неуправляемым приступом истерического смеха буквально до слез и до икоты. С трудом поднявшись из неудобной позы, Коротов помог подняться Ле и сказал обескураженной Ларе, слегка заикаясь от смеха:
- Мы репетировали... Свою сцену... Сцену драки...
- И как, удачно? - справившись с шоком, засмеялась Лара.
- Как видишь, пока не очень, - ответил он, жестом указывая на сломанную кровать.
- Господи, спасибо тебе, что не испортил нашу дружбу! - воскликнула Ле куда-то в потемневшее окно.
- Ладно, подруга, жди! Я сейчас приду, здесь без плоскогубцев и молотка не обойтись, - сказал он и, повернувшись к Ле, тихонько добавил ей на ухо:
- А чей клин я должен был выбить? Расскажешь?
Ле легонько оттолкнула его:
- Иди уже, тебя жена заждалась!