( повесть-воспоминания)
глава 11
АФИНСКИЕ ГОНЦЫ
...И настал этот день, когда начальник нашей учебной заставы вернулся из отпуска.
И помрачнели небеса. И потускнел свет фонарей освещая за окнами крыльцо штаба. И воздух в нашей казарме стал тяжел и поджарен. И холодные капельки пота медленно скользили по нашим спинам и вискам. И настенные часы хладнокровно отмеряли последние мгновения нашей привычной, казалось бы сносной, курсантской повседневности. И всё окружающие нас сейчас в нашем расположении теряло для нас всякий смысл. Шеренга замерла. И в этой тишине подобно метроному стучали в груди наши сердца.
Еще вчера вечером в курилке нам поведали старослужащие о "добром" характере (нашего начальника) майора Сычева. Многие кто услышал эту фамилию, тут же бросали едва прикуренные сигареты и молча возвращались в соседние казармы. И только один из них, с печальным и сожалеющим взглядом обратился к нам, и обращение его было коротким, понятным и пугающим. Мы услышали всего лишь одно слово: "- Молитесь!"
И мы молились. Сейчас стоя в две шеренги на отполированном дневальным ленолиуме, мы вспоминали всех известных и неизвестных нам богов.
И вот, этот момент настал. Двери в расположение распахнулись.
- За...Застава, смирно! Дежурный по...
- Отставить! - суровый, могильный голос прервал дневального и под грузными, медленными шагами заскрепели половые доски. Почти двух метровая мышечная скала проминая пол медленно проплыла мимо нашей шеренги. Сейчас эта "скала" походила на Гоголевского персонажа, где мы трепетали перед обличием ужаса как Хома Брут.
- Товарищь майор, личный состав уч...
- Отставить!- снова прервал каменный голос нашего сержанта.
"Так вот он какой, майор Сычев"- думал я смотря прямо перед собой, боясь шевельнуться.
На огромной голове красовалась сверкающая искусственным мехом шапка с золотистой кокардой. Могучее тело плотно облигал камуфляж "афганской" расцветки и бушлат с пышным воротом вокруг крепкой, как ствол векового дуба, шеи. Фальш-погоны подогнанные под цвет бушлата демонстрировали яркие майорские звезды. Черные высокие берцы плотно облигали сильные накаченные ноги.
Мы стояли не дыша. "Каменная гора" остановилась в центре шеренги и уже обратила на нас суровый взгляд изподлобья. Сейчас в этом взоре читалась какая-то глубокая тоска и безнадежность необратимого, и в то же время суровость с блеском глубокой мысли.
Майор медленно провел взглядом от начала шеренги до конца, тяжело вздохнул и произнес спокойно: - И снова...Сизифов труд! - и скулы в его лице напряглись: - Ну, ничего... Я сделаю из вас Афинских гонцов! - промолвил "каменный великан" и так же медленно и тяжело прошел в канцелярию.
И начались "веселые" будни. С извечными не прекращающимися марафонами.
С появлением майора Сычева, в нашей казарме все передвижения (включая столовую) выполнялись только бегом.
- Бегом марш! - мы слышали утром и снова, в пробежке на питомник оставляли позади себя снежные завихрени.
- Бегом марш!- слышали мы и днем, наворачивая круги вокруг плаца, и вечером, когда снова строились на загородную пробежку. И даже ночью, когда падали замертво, наши ноги казалось бы сами продолжали выполнять громкую, грозную команду нашего "великана".
- С завтрашнего дня бросаем курить войны! - спустя неделю забегов услышали мы из уст нашего "бегуна", когда почти на четвереньках вползали в казарму.
И многие из нас бросали.
Единственной отдушиной для всех в нашем распорядке дня было только время от ужина и до отбоя. Вечерние новости, которые мы почему-то были обязаны смотреть и внимательно слушать, нас мало интересовали. Сменив подворотнички и отметившись на вечерней поверке мы дружной "пятеркой" покинули умывальник и "отбились".
- Парни, еще неделю такой олимпиады и я вздернусь! - признался нам Саня "рыжий".
- Да у меня еще вчера возникло такое желание! - подтвердил Веталик "пузатый".
- А я .... а я завтра... когда на питомник побежим, под машину брошусь! - отозвался Тема "Менделеев"
- А я... фууух... я напишу маме, что бы забрала меня отсюда! - отозвался Серега и засмеялся. И все, кто уже успел вытянуть ноги под верблюжьими одеялами, тоже засмеялись!
- Парни, знаете о чем я сейчас подумал!?- обратился я к своим сослуживцам.
- И о чем же?- отозвался первым "пузатый".
- О дембеле... до которого не доживу!- ответил я и, завернув подушку под голову, перевернулся на бок. Мы все засмеялись. И в смехе этом звенела, какой-то ноткой неизбежности юношеская смиренность.
Через мгновение в кубрике загорелся тусклый, голубоватый свет дежурного освещения и наступила кромешная тишина. Только время от времени скрипели пружины кроватей, раздавались глухие звуки, напоминающие выстрелы сигнальных пистолетов под одеялом и, содрогающий ночную тишину храп.
- Заставааа, подъем! - громкий, протяжный крик дневального снова вырвал меня из объятий моей "Афродиты".
- Форма одежды номер пять! Строимся в расположении части! - Скомандовал наш сержант проходя мимо открытой двери кубрика.
- Живей, живей детушки! Не гневите бога! - поторапливал нас Семеныч, стоя возле двери в оружейную комнату.
Снова слаженная шеренга выстроилась на длинной пролетке.
-Застава, смирно! Дежур....
- Вольно! - могучий майор поднялся по бетонным ступеням от тумбочки дневального и прошел в начало шеренги:
- Здраствуйте, товарищи курсанты! - сурово обратился к нам "великан".
- Здравия желаю, товарищ майор! - многоголосое эхо содрагнуло оконные стекла.
- Значит так...сейчас подходим по одному к оружейной комнате. Получаем оружие, подсумки, "ОЗК", противогазы и строимся возле казармы!- скомандовал он грозно и решительно.
Мы переглянулись и глазами поделились друг с другом общей мыслью : - "****ец!"
- В три шеренги становись! - громкий голос раздался возле нашей казармы: - Бегоом марш!
Снова распахнулись ворота КПП и горожане расступались по сторонам от грохочащей и лязгающей лавины, которая стремительно неслась через весь город, минуя бетонный мост через реку в заснеженные поля.
- ****ный насрать...Вовааан! - обратился ко мне запыханный, бегущий рядом "Менделеев": - Если выживу... напишу маме письмо и спрошу...почему она не родила меня девочкой?! - сейчас его лицо выражало абсолютную серьезность сказанного.
- Так это... ты тогда... лучше у папы спроси! -произнес я урывками.
- Ага, он то меня сюда и отправил! - блеснули сквозь смех "Менделеевские" белые зубы!
- Разговорчики! Ускорились!- послышалась команда впереди.
Деревянные приклады АКМов врезались ремнями в наши бушлаты, мешки с "ОЗК" оттягивали под своим весом наши юношеские плечи. Подсумки сползали с ремней к бляшкам и колотили своим содержимым наше мужское достоинство. Сапоги утопали по щиколотку в грязи в перемешку с мокрым снегом расхлябанной полевой дороги. Подобно Неогарскому водопаду стекал по нашим лицам соленый, остывающий на ветру пот.
Около восьми километров "Афинского" забега были позади.
И сейчас, финишировав возле железных ворот пограничной заставы, мы жадно глотали ртами воздух. Облако пара поднималось над нашим вооруженным "воинством". Сердца под бушлатами выдавали пулеметную очередь.
Следующие два часа мы стреляли по мишеням. Полевое Учебное Стрельбище ( ПУЦ) разносило на всю округу громкое длительное эхо автоматных выстрелов.
Так мы впервые выполняли упражнение "А-100", где каждый получал по 10 патронов, и в положении лежа пытался поразить фанерные цели на расстоянии ста метров от дощатого брюстера.
Стрельбы закончились и снова нашему взору предстало открытое широкое поле. Нам предстояла обратная дорога.
Через полтора часа, наши грязные и потные тела заползали в расположение казармы.
Кто-то припадал спиной к стене и сползал вниз на пол. Кто-то падал прямо на пролетке. А некоторые "марафонцы" вползали в умывальник, где подобно африканским животным, засунув головы в раковины жадно хлебали холодную воду.
Сейчас привалившись спиной к стене, сидя на холодном линолиуме, мы с Серегой молчали. А на против нас, закрыв глаза и тяжело дыша, сидел Леша Блинов по прозвищу "Пушкин". Вот и сейчас, из его еле шевелящихся обветренных уст, звучали едва разборчиво строки из знаменитой Байронской мистерии:
- И это жизнь! Трудись, трудись! Но почему я должен трудиться? - крупная слеза набухла в ложбинке между веками и сорвалась стремительно вниз по раскаленной щеке: - Потому, что мой отец утратил рай. Но в чем же...я виновен?- Лешка раскрыл глаза и помутненным взором смотрел куда-то поверх наших голов, отрешенный:- В те дни я не рожден был, - не стремился рожденным быть! - он замер на мгновенье, облизнул алые трещинки на губах: - Родившись не люблю, того, что мне дало моё рожденье!..
- Слышь, Пушкин! Харош умирать! И без того ***во! - Серега стянул с себя насквозь пропитанную потом ушанку и запустил в Леху.
До вечера молчали. Многие отказались и от принятия пищи. Выпив из желтых железных кружек чай с бромом, мы медленно переживовывали бутерброды с маленьким кругляшком сливочного масла.
- Масло съел, и день прошел! - произес Серега по пути из столовой.
- Два яйца - конец недели! - подхватил позади меня "рыжий"
- Чтоб еще такого съесть...- отозвался Тема, шагающий рядом в соседней шеренге. И уже вместе смеясь подытожили: - Чтоб два года пролетели!!!
Дни шли своим чередом в привычном для нас распорядке. "Рыжий" и "пузатый" так и не решились на суицидальную слабость. Тема "Менделеев" не бросился туда, куда хотел. И за Серегой так и не приехала его мама. А может он ее и не просил. А мой вопрос, пока так и оставался открытым.
Уже не столь невыносимыми казались для нас пробежки на питомник, не так тяжело уже давались марш броски до учебного стрельбища. Давно отгремели кремлевские новогодние куранты. Уже позади осталось принятие присяги. И не таким строгим и могучим уже казался для нас наш "каменный великан". Да и мы сами не замечали за собой, как крепли не только телом, но и духом. Но все так же, периодически просыпаясь по малой нужде, доносилось из дальнего угла кубрика, где спал Леха "Пушкин", едва разборчивые отрывки из знакомой нам Байронской мистерии:
- Живя... я проклинаю час рожденья...
И презираю самого себя...
( продолжение следует)