Сперва обширная цитата из главы, с очень весомым названием "Бесёнок":
— Очень вам рада.
Как хорошо, что я вам отказала и не буду вашей женой. Вы в мужья не годитесь: я за вас выйду, и вдруг дам вам записку, чтобы снести тому, которого полюблю после вас, вы возьмете и непременно отнесете, да еще ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы всё так же будете мои такие записки носить...
— В вас что-то злобное и в то же время что-то простодушное, — улыбнулся ей Алеша.
— Простодушное это то, что я вас не стыжусь. Мало того, что не стыжусь, да и не хочу стыдиться, именно пред вами, именно вас я не уважаю?
Я вас очень люблю, но я вас не уважаю. Если б уважала, ведь не говорила бы не стыдясь, ведь так?
Я вас ужасно буду любить за то, что вы так скоро позволили мне вас не любить.
— Вы для чего меня сегодня звали, Lise?
— Мне хотелось вам сообщить одно мое желание. Я хочу, чтобы меня кто-нибудь истерзал, женился на мне, а потом истерзал, обманул, ушел и уехал. Я не хочу быть счастливою!
Ах, я хочу беспорядка. Я хочу зажечь дом. Я воображаю, как это я подойду и зажгу потихоньку, непременно чтобы потихоньку. Они-то тушат, а он-то горит. А я знаю, да молчу. Ах, глупости! И как скучно! Она с отвращением махнула ручкой.
— Богато живете, — тихо проговорил Алеша.
— Лучше, что ль, бедной-то быть?
Пусть я богата, а все бедные, я буду конфеты есть и сливки пить, а никому не дам. Если я буду бедная, я кого-нибудь убью, да и богата если буду, может быть, убью!
Вам не стыдно со мной сидеть?
Вы ужасно сердитесь, что я не про святое говорю. Я не хочу быть святою. Что сделают на том свете за самый большой грех? Вам это должно быть в точности известно.
— Бог осудит, — пристально вглядывался в нее Алеша.
— Вот так я и хочу. Я бы пришла, а меня бы и осудили, а я бы вдруг всем им и засмеялась в глаза. Я ужасно хочу зажечь наш дом!
— Вы злое принимаете за доброе: это минутный кризис, в этом ваша прежняя болезнь, может быть, виновата.
— Я просто не хочу делать доброе, я хочу делать злое, а никакой тут болезни нет.
Ах, как бы хорошо, кабы ничего не осталось! Знаете, Алеша, я иногда думаю наделать ужасно много зла и всего скверного, и долго буду тихонько делать, и вдруг все узнают. Все меня обступят и будут показывать на меня пальцами, а я буду на всех смотреть. Это очень приятно. Почему это так приятно, Алеша?
— Так. Потребность раздавить что-нибудь хорошее али вот, как вы говорили, зажечь. Это тоже бывает.
— Я ведь не то что говорила, я ведь и сделаю.
— Верю.
Есть минуты, когда люди любят преступление, — задумчиво проговорил Алеша.
— Я хочу себя разрушать.
И вас совсем не стыжусь.
Алеша, правда ли, что жиды на пасху детей крадут и режут?
— Не знаю.
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, всё стонал, а тот стоял и на него любовался.
Это хорошо!
Я иногда думаю, что это я сама распяла.
Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот.
Бледно-желтое лицо ее вдруг исказилось, глаза загорелись.
— Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребеночек кричит и стонет (ведь четырехлетние мальчики понимают), а у меня всё эта мысль про компот не отстает.
Это хорошо, — как-то проскрежетала Лиза — и мальчик с отрезанными пальчиками хорошо, и в презрении быть хорошо...И она как-то злобно и воспаленно засмеялась Алеше в глаза.
— А ведь я правду, правду, правду говорила! Я убью себя, потому что мне всё гадко! Я не хочу жить, потому что мне всё гадко!
Мне только ваших слез надо. А все остальные пусть казнят меня и раздавят ногой, все, все, не исключая никого! Потому что я не люблю никого. Слышите, ни-ко-го! Напротив, ненавижу!
— Ступайте!
И она с силой почти выпихнула Алешу в двери, быстро захлопнула за ним, а как толоько он удалился, тотчас же отвернула щеколду, приотворила капельку дверь, вложила в щель свой палец и, захлопнув дверь, изо всей силы придавила его. Секунд через десять, высвободив руку, она тихо, медленно прошла на свое кресло, села, вся выпрямившись, и стала пристально смотреть на свой почерневший пальчик и на выдавившуюся из-под ногтя кровь. Губы ее дрожали, и она быстро, быстро шептала про себя:— Подлая, подлая, подлая, подлая!"
Коровьев утверждал: " Чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, возьмите любых пять страниц из любого его романа, и вы убедитесь, что имеете дело с писателем."
А Бегемот - тот в запальчивости настаивал на том, что Достоевский и вовсе БЕССМЕРТЕН!
Я взял не более полутора страниц из одного его романа и этого, полагаю, вполне достаточно, чтобы согласиться как минимум с мнением гаера Коровьева.
Но каковы темы, сентенции, герои - вдумайтесь!
Ещё не достигшая и 14 лет вздорная, взбалмошная чертовка, смесь ереси, садизма, садомазохизма,цинизма,пещерного антисемитизма, дури, зачатков сумасшествия и греховности и её визави, ушедший из скита в мир, расстрига, пытающийся примирить бога и дьявола, предтеча нигилизма, народовольчества, нечаевщины и социалистических бредней.
А ведь в этом диапазоне и умещается весь мир Достоевского, в котором вполне уживаются особи от городской дурочки Лизаветы Смердящей, её отпрыска - бастарда и эпилептика Смердякова, сладострастника и срамника Фёдор Палыча, истеричного буяна Мити, свихнувшегося на идее отрицания бога циника-атеиста Ивана и великого примиренца добра со злом - богоискателя Алёши!