В 1971 году за мной уже было зарезервировано место в аспирантуре, но при выполнении одного условия. Я должен был после окончания университета стать вторым секретарём комитета ВЛКСМ СГУ. На первого секретаря планировался молодой учёный, будущий доктор наук и директор очень крупного Института АН, а в то время аспирант на предзащите и комсомольский секретарь химфака Сергей Щёголев. Мы с ним прекрасно знали друг друга, поскольку я был у него два года замом. Правда, в науку меня не тянуло, поскольку я уже несколько лет составлял конкуренцию поэтам-филологам. Не берусь судить каким я был поэтом, но довольно чёткая жизненная позиция у меня была. Я жаждал живого реального дела, а протирать штаны, составляя комсомольские отчёты и скучая в президиумах конференций, мне не хотелось. Конечно, в советское время в 25 лет стать фактически вторым секретарём райкома (комитет был на правах райкома, то есть подчинялся обкому!) перспектива была заманчивая очень. Вряд ли я добровольно отказался бы от неё в то время. Помог мне, как ни странно, мой завкафедрой Арлен Леонидович Львов, у которого я писал диплом и который, естественно, при моём поступлении в аспирантуру должен был стать моим научным руководителем. Система университетской науки в то время была похожа на сборочный конвейер, в котором дипломники писали свои научные работы под руководством аспирантов, из которых потом под руководством более крупных учёных рождались кандидатские, а иногда и докторские диссертации. Ничего плохого в этом не было, если только дипломников и аспирантов не превращали в научных роботов. К сожалению, именно такая участь ожидала меня. Это я понял после разговора с моим будущим руководителем о моих перспективах. Возможно, ничего экстраординарного Арлен Леонидович мне не сказал, сказал то, что до меня говорили сотням аспирантов по всей стране. Но у меня как будто открылись глаза. Потратить пять лет на выполнение чужих планов, не имея надежды на реализацию собственных научных идей, это было как-то очень по-маяковски: наступить на горло собственной песне. А кое-какие идеи у меня были, да и апломба хватало. Да и привык я уже всё делать так, как задумал, что в комсомольской работе, что в поэзии. И, как ни странно, советская власть мне не мешала. И ничего, кроме благодарностей, мои инициативы мне не приносили. Подумав после нашей встречи три дня, я мужественно отказался от аспирантуры в обмен на свободный диплом. Уже осенью я работал в отраслевом НИИ микроэлектроники и печатных плат Минсудпрома, которому от роду было две недели. Возможно, это был первый в стране отраслевой институт, в котором можно было увидеть своими глазами процесс изготовления первых советских интегральных схем. Правда были они частного применения, то есть, поставить их на поток было невозможно. Но 10-12 таких ГИС ЧП, размещённые на многослойной печатной плате размером с большую коробку конфет, заменяли блок управления боевой ракеты сравнимый с письменным столом. На это я и купился. А ещё полная свобода в реализации научных идей, поскольку никаких кандидатов, а тем более докторов наук в институте не было. В этом институте я и проработал неполных 20 лет, пройдя путь от инженера до главного технолога отрасли. Мне удалось, как и моему учителю, реализовать свои научные идеи, или, как говорили в наше время, воплотить их в жизнь. Были и авторские свидетельства, и статьи в журналах, и выступления на конференциях, конечно же, научно-технических. Всё как у всех. И только награды Золотая медаль Выставки достижений народного хозяйства СССР удостоились за всё это время разработки только двух выпускников родной кафедры физхимии СГУ: моего учителя Львова Арлен Леонидовича и моя. Правда, узнал я об этом только недавно.
Спасибо Вам, Арлен Леонидович!
Можно учить,
переливая знаний излишек,
как жидкость,
из одного сосуда в другой...
Но тогда
один из них должен быть выше
и заполнен живою водой.
А можно продавать знания,
как книги, оптом,
не скажу, чтоб из этого
получалось что-то хорошее,
но кто-то узнает,
как и почему черна копоть
и чем она отличается
от молока или пороши.
А можно всю жизнь учить
только себя самого,
не навязывая никому
полученных результатов,
чтобы через полвека сказать себе:
«Жить легко,
если ещё хочешь узнать то,
что знает каждый атом».
Docendo discimus (лат.) - уча, мы сами учимся.