Картина четвертая. Восстание декабристов. Суд и приговор.
/Из воспоминаний декабристов/
Эпиграф: "Люди 14 декабря, фаланга героев, вскормленная, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя". (А.И. Герцен)
1825 год. Ночь на пятнадцатое декабря. Зимний дворец.
Чернышев. Ваше величество! Господин Блудов обязан представить на установление ваше правительственное заявление. Оно тотчас появиться в "Приложении" к "Санкт-Петербургским ведомостям".
Николай. Читайте, да по быстрей. У нас нынче дел много.
Блудов (читает). "Правительственное заявление от четырнадцатого декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года. Внутренние происшествия. Вчерашний день будет, без сомнения, эпохою в истории России. В оный население столицы узнали с чувством радости, что государь Николай Павлович воспринимает венец своих предков... Но провидению угодно было сей столь великий день ознаменовать для нас и печальным происшествием, которое внезапно, но лишь на несколько часов, возмутило спокойствие в некоторых частях города. Уже в исходе первого часа дошло до сведения его величества, что часть Московского полка со знаменами, провозглашая императором великого князя Константина Павловича, идет на Сенат. Толпы народа сбегались к ней и перед дворцом. Государь император был встречен изъявлениями благоговения и любви: отовсюду раздавались усердные восклицания. Между тем две возмутившиеся роты не смирялись. Они построились в батальон-каре перед Сенатом, ими начальствовали семь или восемь обер-офицеров, к коим присоединились несколько человек во фраках".
Николай. Причем неприятного вида.
Блудов. Именно так, ваше величество. (Внося поправку.) "Несколько человек неприятного вида во фраках. Небольшие толпы черни охватили их и кричали "ура!" (Взглядывает на Николая.)
Николай. Дальше.
Блудов. «Военный генерал-губернатор граф Милорадович, смертельно раненный, умер нынешней ночью... Но государь император был снисходителен над безумцами и лишь при наступлении ночи, когда уже были ослаблены все средства влияния, его величество, наконец, решился, вопреки сердцу своего, употребить силу. Вывезены пушки — и немногие выстрелы в несколько минут очистили Сенат. Таковы были происшествия вчерашнего дня, они, без сомнения, горестны для всех русских. Праведный суд вскоре свершится над преступными участниками беспорядков. Благодаря небу, твердостью правительства они усмирены совершенно: ничто не нарушает спокойствия столицы».
Свет гаснет. Вновь свет. Декабрьская ночь.
Чернышев. Поручик лейб-гвардейского Измайловского полка Гангеблов Александр.
Николай. Где же он? Ввести Александра Гангеблова. Гангеблов, что ж это вы? Я не верю своим глазам.
Гангеблов. Ваше величество, я и сам точно в бреду...
Николай (берет его под руку, водит по залу). Что вы, батюшка, наде-лали? Что это вы только наделали? Вы хоть понимаете, за что арестованы?
Гангеблов. Клянусь, я хотел отечеству блага.
Николай. Блага через бунт? Блага чрез преступление? Опомнитесь, несчастный. Блага чрез страдание вашего государя? Кто вас прельстил? Кто привел на край бездны?
Гангеблов. Ваше величество, уповаю на вашу доброту.
Николай. Я с вами откровенен. Платите мне тем же. Верю, вы напиши-те все, что вам известно. Ступайте. Гангеблова уведите! Где Бестужев?
Чернышев. Он тут, ваше величество! Вводят Бестужева. Капитан-лейтенант Бестужев-первый.
Николай. В этих Бестужевых, как в соснах, заблудишься... (Бестужеву.) Вы, знаете ли, что вы в моих руках? Я могу покарать вас непременно.
Бестужев. Ваше величество, в том и несчастье, что вы все можете сделать, что вы выше закона.
Николай. Зато я могу и простить вам. Но я хочу увериться в том, что впредь буду иметь в вас верного слугу. Один раз вы меня обманули, не вздумайте обмануть во второй.
Бестужев. Государь, может быть, я безумец, но не лжец.
Николай. Ступайте. Бестужева уведите! Я сильно подозреваю, что он и есть убийца бедного Милорадовича. Заковать его в железо.
Чернышев. Будет исполнено, ваше величество. Введите Штейнгеля.
Николай. Штейнгель, и ты тут?
Штейнгель. Ваше величество, я только был знаком с Рылеевым. Мог ли я участвовать, имея кучу детей?! Мысль об их участи невыносима.
Николай. Об этом не беспокойся, ваши дети будут мои дети.
Штейнгель. Государь, вы меня воскресили!
Николай. Так Вы знали об их замыслах?
Штейнгель. Знал, государь, от Рылеева.
Николай. Знали и не сказали, не стыдно ли?
Штейнгель. Государь, я не мог дать право называть меня подлецом!
Николай. А теперь как Вас назовут? Пауза. Ну, прошу не прогневаться, вы видите, что и мое положение незавидно. Отвести его в крепость. Штейнгеля уведите! Признаюсь, когда предатели своего государя толкуют о чести, это не столько смешно, сколь отвратно.
Чернышев. Государь, доброта ваша к преступникам чрезмерна.
Николай. Александр Иванович, доброта в монархе быть чрезмерной не может. Кому бог даровал власть, обязан быть больше обычного добр, дабы не употребить ее во зло. Где Булатов?
Чернышев. Он здесь, ваше величество. Введите Булатова.
Николай. Булатов, и вы против меня? Булатов, ответь чистосердечно, по-солдатски это?
Булатов. Государь, я пришел сам. К смерти готов.
Николай. Что вы, бог с тобой. Кто же отнимет отца у детей? Я ведь знаю, вы честен, душа ваша злу служить не станет. Вы, можете быть, сами обмануты, но обмануть не сможете.
Булатов. Истинно так, государь. Я зла не хотел.
Николай. Так чтоб его пресечь, объяви все, что знаешь. Я велю дать вам бумаги. Пиши. Я верю тебе. Скажу более — для вас, как прежде, в моем сердце есть место. (Целует его.) Иди...
Булатов. Пойми, государь...
Николай. Иди, полковник. Мы солдаты с тобой. Нам целоваться не к лицу. (Улыбается) Булатова уведите!
Чернышев. Государь, вы устали, вы бледны. Душа ваша всего этого вынести не может. (Тянется за платком.)
Николай (кричит). Где Трубецкой? Введите Трубецкого! А-а... вот и вы... изменник! Человек без чести, без правил! Что было в вашей голове, когда вы с вашим именем, с вашей фамилией вошли в такое дело?! Гвардии полковник! Князь Трубецкой! Вы — вместе с такими мыслями! Где ваш стыд? Ваша участь будет печальна!
Трубецкой. La vie, Sire, la vie! [1]
[1] Жизнь, государь, жизнь! (франц.)
Николай. А-а! Теперь вы молите о жизни?! Да разве вы стоите того, чтобы жить? Да и как вы смеете жить?! Вы, поднявший руку на своего государя?! На свою родину! Как вы сможете глядеть в лицо народу России! Вы были не только преступником! Вы были их лидером!
Трубецкой. Государь! Это Пестель. Он всему виной. Я сам ездил на юг, чтоб его обуздать. Мне это не удалось — все были покорны его влиянию.
Николай. Идите и изложите письменно. Увидим, осталась ли в вас хоть капля правды.
Трубецкой (на коленях). Великодушный государь, молю вас! Простите!
Николай. Встаньте! Мне стыдно за вас. Ступайте, говорят вам. Стойте. Напишите письмо жене. Припишите: здоров и буду здоров.
Трубецкой. О государь! Ваша доброта равна лишь вашему вели-чию. Трубецкого уведите!
Николай. Введите Якушкина. Якушкина вводят. Вы нарушили присягу.
Якушкин (пожав плечами). Виноват, государь.
Николай. Что вас ожидает на том свете? Проклятие. Мнения людей вы можете презирать, но суд Бога вас опечалит. Что вы ничего не отвечаете?
Якушкин. Что вам угодно, государь, от меня?
Николай. Я, кажется, говорю вам довольно ясно. Если вы не хотите губить ваше семейство, и чтобы с вами не говорили, как со свиньей, то вы обязаны во всем, признаться.
Якушкин. Я дал слово не называть никого. Все же, что знал про себя, я уже сказал его превосходительству. (Кивает на Чернышева.)
Николай. Что вы мне — все — с его превосходительством и вашим мерзким честным словом?!
Якушкин. Назвать, государь, я никого не могу.
Николай. Слушайте, что вы тут все финтите?
Якушкин. Государь, я в первый раз слышу это слово.
Николай. Заковать его так, чтобы он пошевелиться не мог! Якушкина уведите!
Чернышев. Признаюсь, ваше величество, не верю, чтоб женщина могла произвести на свет такого человека.
Николай. Пусть введут Рылеева. Ты начни, Александр Иванович, я после войду.
(Заходит за портьеру.) Введите Рылеева.
Чернышев. Откровенность, господин Рылеев, полная откровенность. И будьте, возможно, более точны в показаниях. Надеюсь, вы хотите вернуться к жене и дочери?
Рылеев. Ваше превосходительство, умоляю вас не говорить о них. Сердце мое разрывается.
Чернышев. Следственно, вы их хотите увидеть?
Рылеев. На это я утратил веру.
Чернышев. И напрасно, совсем напрасно. И ваша и их судьба — в ваших руках. Вы человек из ряда вон, вы это обязаны понимать. Неужели вы думаете, что государь хочет мести? На такой высоте, на коей он стоит, ему важно не столько карать, сколько понять причины. Ведь были же они, коли могли увлечь такую массу людей, вопреки личным их интересам.
Рылеев. Ах, ваше превосходительство, спасибо, что вы это поняли. Ка-кие уж личные интересы могли тут быть? Мы знали, что нас ждет, мы думали об отчизне.
Чернышев. Я уверен, что вам будет амнистия. Государь выразился, что удивит Россию и Европу.
Рылеев. О, так начать царствование было бы достойно Траяна.
Чернышев. Но государь хочет быть уверен, что и пред ним благородные люди. Вы не смеете допустить нового кровопролития. Между тем оно может случиться завтра же, и лишь ваше молчание будет тому виной. Выходит, из-за портьеры Николай. Ваше величество! (Вытягивается.)
Николай (Чернышеву). Здравствуй, Александр Иванович. Здравствуй, Рылеев! Что скажешь? Весь Сенат в русской крови.
Рылеев. Государь, я сам оттого в смертной тоске. Мог ли я быть кровопролитен? Я отец семейства.
Николай. Я также — отец семейства. И жену свою люблю не менее, чем вы свою. И сын мой дорог мне не менее, чем вам ваша Настенька. Но во-лей бога я стал отцом для России. Вся наша родина теперь мое семейство. Что ж должен чувствовать глава семьи, видя, как его дети идут на него с восстанием?
Рылеев. Государь, дух времени таков, что противостоять ему свыше сил, коли ты гражданин и патриот. Что было нашей мечтой? Представительный образ правления. Свобода книгопечатания. Открытое судопроизводство. Личная безопасность. Это ль мечта злодеев?
Николай. Вы — поэт! Что знают поэты в государственном деле?! Что вы знаете все? Возомнившие, грешные люди! Какая гордыня! Какое безмерное ослепление!
Рылеев. Клянусь, государь, мы хотели России счастья.
Николай. Стало, вы одни страдаете о России? Одни граждане и патриоты! Одни знаете, в чем ей спасенье? Так мое сердце не болит при виде неустройства? И я не хочу исправления всех зол? Нет, моя боль сильней, мой крест весомее, и вам его не поднять.
Рылеев. Государь, мы мало вас знали. Прошу вас, будьте милосерднее к моим друзьям. Они все люди с отличными дарованиями и прекрасными качествами.
Николай (с горькой улыбкой). О, в том я мог убедиться.
Рылеев. Государь, они не преступники, не кровопийцы.
Николай. Тогда ответьте: где кровь снова прольется? Иль вы способны покойно ждать новой крови? Вам их мало? Рылеев, взволнованный, молчит. Иль жизнь человеческая ничто в глазах ваших? Короткая пауза. Рыле-ев! У убитых могут быть дети!
Рылеев (потрясен, еле слышно). Долгом совести почитаю объявить: около Киева в полках есть организация.
Николай. Это Пестель? Рылеев молчит. Вы были с ним близок?
Рылеев. Нет, государь. Он был совершенно против конституции, писанной Никитою Муравьевым.
Николай. Пишите все, что знаете, и не вздумайте утаивать.
Рылеев. На это я не способен вовсе.
Николай. О семье не печалься. Я послал жене вашей две тысячи рублей.
Рылеев. Государь, мысль об их бедственном состоянии не давала мне минуты покоя.
Николай. Ступай! Рылеева уведите!
Свет гаснет. Звучит музыка. Занавес.