Шесть месяцев минуло с лета,
Когда тополя зеленели.
Мы, словно чужие,
Шли площадью, улицей, Римом.
И тонкая вязь несказанного белого света
То напрягалась, то таяла, то запевала, то пела.
Был праздник, и то, что вовек нестерпимо,
Сплеталось в венок, и цветы осыпались живые.
И ты произнёс: «Нам пора!».
Нам пора за вокзалы, за скверы,
От улиц в грядущее, что никогда не отторгнуть,
Оно не наступит без нас, со щитом, на щите ли.
Безлунною ночью нет времени,
Дождь абсолютный.
В гостинице рядом с мостом и судами,
Чью ржавость, как кровь, лижут ночи туманы,
Тебя я спросила: «Пора? А теперь что расскажешь?».
Античная аристократичность
Весовщицы Немезиды за окнами.
Что будет, что будет? Вот это нисколько не важно.
Всё лучшее рядом и в даль,
В неизвестность, в наивность стихии открыто.
И ты мне ответил: «Я завтра надолго уеду.
Полгода и год будут разные разности сниться…»
И нам оставалось замять умолчаний беседу,
И с комнатой, с воздухом, с грустью и таяньем
Слиться, о жизненном и не мечтая.
Ты взмыл, улетел, а ребёнок в роддоме родился,
Что рядом с гостиницей, на Чудотворской.
Сверхкрупный ребёнок родился
В ту ночь у одной стюардессы.
Его налетала она меж Москвой и Пекином.
Они не слыхали о нас,
И событий особых в тот день не бывало,
Отлёт и рожденье.
И вот, Шереметьево, чудо о граде и змее.
Громада на суше, а змей глубоко в подземелье;
Метро, на Лаврушинский выход.
Безмолвствуют многие тысячи вёрст,
Разгружая звучанье заводов.
Мильарды деревьев и пашен застыли.
Над ними метель кисеёй металлической машет.
Ты тёпел один для меня.
Говоришь: «Мне пора!».
Нам пора за вокзалы, за скверы,
От улиц в грядущее, что никогда не отторгнуть,
Оно не наступит без нас, со щитом, на щите ли.
Отпеты картины и книги
Стовёрстной молитвой незримых,
Ты тёпел один для меня.