Я в твоей жизни занимаю уголок
за занавеской ситцевой залатанной.
В нём пол в мозолях и в морщинах потолок,
а под подушкой столько слёз припрятано.
И ходики на выцветшей стене
идут, минуты, точно ноги волоча,
с отдышкой старческой бормочут в спину мне
как им тревожно стало по ночам,
когда в печи поскуливает вьюга,
попав негаданно в случайное тепло.
Проснёшься от неясного испуга:
неужто ангел бьется крыльями в стекло,
приметив у божницы свет лампады
по ризам золотом, мерцающим разлитый,
где лики строгие надменно прячут взгляды,
заслышав шёпот сбивчивой молитвы.
И с каждой ночью громче ход часов,
и реже скрип истёртых половиц,
бледнее звук полузабытых голосов
и череда почти забытых лиц.
Но в уголке пока ещё тепло
и воск свечей с уютным треском тает,
и бьётся крыльями в замёрзшее стекло
не падший ангел, а отбившийся от стаи.