Мужики в Старобухаловке всегда были прямо-таки золотыми – и добрые-то они, и работящие, и умелые. И местным бабам могли бы позавидовать все женщины мира, если бы не один малюсенький нюансик – мужики выпивали. Причём все. До единого. И не абы как, а качественно, я бы даже сказал, вдохновенно, с полной самоотдачей, до размазанных в порыве вселенской любви соплей и расквашенных в ходе бескомпромиссной схватки за мировую справедливость носов. И пили мужики отнюдь не изредка, не от случая к случаю, а гораздо чаще, как будто на работу ходили. А, пожалуй, даже чаще – на работе бывают выходные, праздники, отпуска, наконец, а в употреблении горячительных напитков старобухаловцы перерывов себе делать не позволяли. Бабы, конечно, от такого нюансика были не в восторге, но мирились – других-то мужиков в деревне отродясь не водилось.
И тут вдруг – оба-на! Стёпка Любобабов, сорокатрёхлетний механик МТС (холостой между прочим) бросил пить! День не пьёт, два, неделю. Незамужние сельчанки встрепенулись, но на амбразуру широкой механиковой груди бросаться не спешили, выжидали, боясь поверить в чудо. Правда, не все, одна решительная всё ж нашлась – в мужика мёртвой хваткой хорошо натренированного питбуля вцепилась Лилька-продавщица. И уже к середине второй недели Стёпкиной трезвости бабы своими глазами могли лицезреть, как механик фланирует по деревенскому «бродвею» под ручку с нахалкой, лузгая семечки и не отрывая масляных глаз от аппетитных форм своей пассии, сияющей блаженно-шальной победной улыбкой. Бабы зверели, кляли себя за медлительность, брызгали ядовитой слюной, глядя на счастливую Лилькину рожу, да на по-хозяйски развалившуюся на её заднице мозолистую Стёпкину лапу. Ну и, по чисто человеческим традициям, исключительно из чувства справедливости строили коварные планы по возврату деревенского достояния в общее пользование. Лилька, конечно, о миролюбивых намерениях товарок догадывалась (чай, не первый год по земле грешной ходила) и решила подстраховаться.
А тут как раз в соседней Новобухаловке обосновалась новая жилица – заведующая библиотекой в местном клубе (видать, не дошли руки районных властей до новобухаловских печатных сокровищ, а может, бумажки какие при оптимизации культурной жизни затерялись, не важно, факт тот, что и клуб, и библиотека в деревне имелись) Надежда Сергеевна Загадкина. Может, из-за фамилии, а может потому, что библиотекарша вид имела строгий, взгляд внимательный, а голос хоть и негромкий, но твёрдый, пошли вскорости про неё шепотки, что она, дескать, чернокнижиями балуется, всякими магиями владеет и в разных зельях толк знает. Вот к ней-то Лилька и направила свои стопы.
Надежда встретила продавщицу пронзительным строгим взглядом и словами, произнесёнными голосом с металлическими блёстками: «Знаю про твой страх. Степана приворожить хочешь». От такой прозорливости Лилькина челюсть с лязгом свалилась на грудь 4-го размера. Женщина остолбенела, прониклась и окончательно уверовала в могущество колдуньи. А библиотекарша дала ей пакетик с каким-то вкусно пахнущим чем-то весенним порошком, рассказала, что и как надо сделать и отправила продавщицу восвояси.
Лилька всё сделала так, как велела ворожея – высыпала порошок в чай, дождалась, пока Степан всё выпьет. А потом упёрла кулачки в бока, победно вздёрнула нос и ликующим звонким голосом воскликнула: «Всё! Теперь ты мой навеки! Глянешь на другую бабу – помрёшь! Я тебя приворожила!»
Стёпка вытаращил глаза. Затем последовал вкрадчиво-ласковый разговор с «навечной» подругой, выдержанный по всем канонам драматического жанра, с изменяющимися по ходу тембром, количеством децибел, наполненный интонационными и филологическими изысками. Впрочем, длился он не сильно долго и закончился вполне мирно там, где заканчивались все их разговоры независимо от темы – на пуховой перине широкой Лилькиной кровати.
Надо сказать, что Степан был человек прагматичный, относился ко всему с изрядной доли скепсиса и в угрозы подруги поверил слабо. И пару дней спустя по дороге с работы он «поиграл» словами со «случайно» встретившейся фельдшерицей Анькой, живущей по соседству. А потом, уплетая приготовленный заботливой продавщицей ужин, вспоминал ухмыляясь, Анькин грудной смешок, её блестящие остренькие зубки и шальные бесстыжие глаза. И всё было хорошо, как вдруг Стёпкину челюсть пронзила звенящая боль. Мужик аж на стуле подпрыгнул, ухватившись за щёку пятернёй. Зуб ныл безбожно, визжал и скулил, как выброшенный из тёплой избы под ноябрьский дождь щенок. Стёпка промучался пол-ночи, боль утихла лишь под утро, а к обеду исчезла совсем, будто её и не было никогда. В работе механик вообще и думать о ней забыл. Но вечером, когда, шлёпая из МТС домой, он снова столкнулся на улице с фельдшерицей, в первую секунду аж вздрогнул и с опаской прислушался к происходящему во рту – а вдруг Лилька не врала насчёт последствий от заигрываний с другими бабами?! Но все зубы вели себя достойно и воспитанно, а Анька зазывно улыбалась, блестя глазами, и Стёпка, отбросив суеверия, приободрился, взфорсился - и снова полились рискованные слова, двусмысленные намёки, нагловатые шуточки. А фельдшерица заливалась грудным смехом, от которого Степану становилось жарко в животе (и не только), да словно бы ненароком прижималась крутым бедром к его мосластой ляжке.
Вечером механик был в раздрае: три силы терзали и растаскивали его в разные стороны – ждущие Лилькины глаза, хриплый Анькин смех и звенящая игла зубной боли (слава Богу, не наяву!)
Прошло несколько дней. Глаза продавщицы становились всё более ждущими, смех фельдшерицы – всё более зазывным, зубная боль не возвращалась. И вот как-то в воскресный день сидел Стёпка в гордом одиночестве (Лилька торговала в магазине) перед телевизором, глядел трезвыми до отвращения глазами какую-то медицинско-психологическую нудятину, когда вдруг услыхал, как говорящая телевизионная голова радостным голосом вещает про мужскую полигамию. Степан прислушался, проникся, посуровел взглядом, решительно встал с дивана, пробормотал: «А чё? Я чё, не мужик, чё ли?» - и ушёл к Аньке. А вечером, когда расслабленный и удовлетворённый, хлебал он наваристый Анькин борщ, вдруг громом грянул над его башкой торжествующий грудной голос фельдшерицы: «Вот теперь ты навеки мой! Я тебя приворожила! Глянешь на другую бабу – сдохнешь!»
Перед внутренним взором бедного механика блеснули укоризненной слезой ждущие Лилькины глаза. На лбу выступила испарина. Стёпка как ошпаренный вскочил из-за стола… и рухнул от пронзившей поясницу боли (мужика первый раз в жизни «посетил» радикулит). Два дня бедняга валялся, не в силах встать с дивана. Анька пичкала его таблетками, дырявила задницу уколами, гладила поясницу горячим утюгом… На третий день мужик с грехом пополам поднялся. Радостная фельдшерица помчалась в магазин, а когда вернулась с тортиком, Степана в доме уже не было…
Искали Стёпку долго. Лилька с Анькой, забыв о вражде, без устали обходили злачные места и загашники Старобухаловки. На четвёртый день женщины обнаружили пьяного «в стельку» «потеряшку» на чердаке у старухи Евдохи, в силу чрезвычайно преклонного возраста, сопровождавшегося изрядно потухшим зрением и почти исчезнувшим слухом, даже не подозревавшей о наличии на её подворье здоровенного мужика. Бабы, хоть и не сразу, привели механика в чувство, не стесняясь в выражениях высказали ему все свои претензии, потребовали определённости и клятвенных обещаний. Стёпка глядел на расплывающихся перед глазами красавиц, мало что соображая, моргая противно скрипящими веками и натужно сглатывая тягучую похмельную слюну. Выкричавшись, но ничего вразумительного так и не добившись, Лилька с Анькой потащили мужика в Новобухаловку, на разборки к проклятой колдунье, так жестоко обманувшей их надежды на счастливую замужнюю жизнь…
Неделю спустя старобухаловцы перестали удивляться скорбно поджатым губам и сверкающим яростью глазам работниц шприца и прилавка, и только злорадно ухмылялись, разглядывая появившуюся на информационных досках деревенского магазина и фельдшерского пункта красочно оформленную цитату из воровских заповедей: «Никому не верь!!!»
А Стёпка копошился на кухне, накрывая на стол, нарезая хлеб и поминутно взглядывая на висевшие на стены часы, чтобы не пропустить момент, когда из библиотеки придёт домой его Надежда. И с улыбкой посматривал на шкафчик, в котором стояла баночка с пахнущими чем-то весенним порошками, оказавшимися обыкновенной аскорбинкой…