На фото: Дома комсостава и их семей.
Незнамов местного разлива.
...Я только что приехал с водой из Локбатана и, поставив водовозку у кухни, зашёл в казарму маленько передохнуть, т.к. мой рабочий день начался с 5 часов утра.
Дежурный по батарее, увидев меня, сказал:
- Тебе велено сегодня в 18 час прибыть в полковой клуб в распоряжение… - он глянул в какую-то бумажку, - Микитюк Валентины Александровны.
Я хохотнул:
- Ты чё, командира полка в женщину переименовал?! Какая ещё Валентина Александровна?! Бестолочь!
Сержант обиженно парировал:
- Это ты – бестолочь! Валентина Александровна Микитюк – жена комполка!...
…Я немало подивившись на такой приказ, решил поступить по одному из армейских законов: «Если ты чего-то не понял в армии – ложись спать!»…
…ОДНАКО, в 18 нуль-нуль я входил в клуб части. Клуб представлял собой скромное сооружение, стандартное для войсковой части. Это был дощатый зал вместимостью человек на триста, с небольшой сценой впереди и кирпичной пристройкой сзади зрительного зала – кинобудкой. Летом он пустовал, т.к. в тёплое время обязательные еженедельные фильмы крутили в летнем кинотеатре под открытым небом, в котором можно было втихиря и курнуть…
…На сцене стояли с пяток стульев, составленных каре, и на них сидели несколько человек, о чём-то тихо беседуя. Когда я зашёл в полутёмный зал, все сидящие обратили свои взгляды на меня, а одна - высокая и статная красивая молодая дама, сказала громко:
- Ну, вот, товарищи, теперь все, наверное, в сборе! Это к нам пришёл новый военнослужащий нашей части Матвей Тукалевский!
И обращаясь ко мне продолжила:
- Матвей! Можно Вас так называть? Разведка донесла, что вы долгое время состояли в любительском драматическом коллективе. Мы тут собираемся создать такой коллектив. Для начала мы решили поставить классику – «Без вины виноватые». Я, как руководитель коллектива и режиссёр по совместительству, предлагаю Вам в этом замечательном спектакле главную роль – Незнамова…
…Так произошло моё знакомство с женой комполка, Валентиной Александровной Микитюк.
Валентина Александровна была профессиональной актрисой. И по образованию, и по складу характера.
В юности она успешно играла в своем театре, пока не появился в её жизни молодой блестящий офицер Андрей Микитюк. После нескольких дней знакомства, он однажды пришёл к Валентине в ее гримёрную, предложил ей руку и сердце, и плацкартный билет в дальний гарнизон в чужом краю. И молодая актриса, успевшая тоже влюбиться в Андрея, согласилась.
Потом было славных шестнадцать лет их совместной жизни. Валентина Александровна бодро преодолевала тяготы и трудности жены военнослужащего. У них подрастала дочь. Андрей Поликарпович весьма успешно продвигался по службе и всё бы хорошо, но Валентина Александровна хоть и была счастлива, но ей, безусловно, не хватало и любимого ею театра, и театрального общества.
И вот она решила создать это общество в воинской части, подчиненной своему мужу…
…Со временем выяснилось, что задумка молодой актрисы удалась на славу. Спектакль долго рождался и в немалых организационных муках, но через полгода наш драм коллектив отпраздновал-таки свое открытие. Премьера прошла блестяще. Зал был набит битком военнослужащими воинской части и членами их семей, которые бурно и сочувствующе переживали все перипетии героев Александра Николаевича Островского, остро жалели Григория Незнамова и его отверженность в обществе того времени.
Неизбалованные такого рода зрелищами военнослужащие этой части, находящейся далеко от родных российских мест, после окончания спектакля бурной и длительной овацией долго не отпускали своих сослуживцев-актёров.
Остались впечатлены и приглашенные на премьеру политработники из политотдела штаба округа.
После премьеры Валентина Александровна пригласила всю труппу на скромный банкет к себе домой. Банкет был с большим количеством сладостей и с малым количеством спиртного. Собственно, из спиртного была только символическая бутылка шампанского, которого досталось по глоточку каждому самодеятельному актёру.
И дело было не в скупости хозяев. Сейчас, когда вседозволенность стала нормой, пожалуй, молодым читателям моим и не понять, что было такое время разумного аскетизма. И что были такие командиры полка, которые не могли себе позволить пьянствовать с подчинёнными, паче чаяния, с рядовыми солдатами своей части.
Андрей Поликарпович был умным командиром, но строгим. Он явно благоволил ко мне. Он даже в те суровые и строгие годы, понимал, что заставлять молодого парня служить в армии на условиях срочнослужащего 6 лет — это очень жестоко.
Он понимал, что мне приходится тяжко и что я, по факту, как бы наказан без моей на то вины. Подозреваю, что комполка тоже считал такое решение, продиктованное демографическим провалом, который нанесла война населению СССР, чрезмерно жестким по отношению к молодому парню, только начинающему жизнь. Действительно, сомнительная справедливость наказывать лишением свободы на три года молодого человека только за то, что он понял, что поступил не в то учебное заведение и пытался изменить свой выбор профессии?!
Я тоже понимал, что вынужденная жестокость моего государства по отношению ко мне продиктована чрезвычайными обстоятельствами.
Это было советское время, когда мы не чувствовали себя рабами в своем народном государстве, как в пост советском царстве-государстве и все советские законы рассматривали с точки зрения их справедливости, их оправданности и полезности их для общества.
Именно поэтому я не мог считать такой закон справедливым, ведь я не был виноват в том, что родился в такое время, что случилась война, что по причине войны случился этот самый демографический провал, который я был вынужден заполнить тремя годами из своей жизни.
Самое горькое, что несправедливость, рожденная пол столетия назад ударила по мне и в наши дни, когда либерасты дорвавшись до власти стали нагло и бесцеремонно экспериментировать с людьми, как с подопытными кроликами. Например, они сочли нужным в закон о пенсии внести пункт о том, что часть военной службы перестала зачитываться в трудовой стаж.
Экономия пенсионного фонда была микроскопическая, а несправедливость и обида огромная…
А во все этих попытках государства мало было логики, потому что параллельно шло хрущевское сокращение численности армии, и на фоне его этот жестокий и непродуманный закон бил по моим сверстникам, у которых и так уже детство и юность забрала война, делая нас безвинно пострадавшими…
…Как я понимаю сейчас Андрей Поликарпович хотел и стремился максимально облегчить эту мою беду, мою неоправданно длительную службу, но он не мог и никогда бы не пошёл на те шаги, которые ему не предписывали или запрещали воинские Уставы. В этом отношении он был жесткий службист.
Ещё когда он ознакомился с моим личным делом, он понял весь трагизм моего положения. Именно поэтому он сразу еще при моем прибытии в часть предложил меня поставить на младшую командирскую должность. Он был умным и дальновидным. Позже я согласился с его предложением. Но в первый день, ещё пришибленный всеми горькими новшествами, свалившимися на меня за последнее время я с юношеским апломбом, отказался…
…После спектакля Андрей Поликарпович предложил мне приходить в их дом без приглашения, в свободное время. Это было максимальное послабление, которое этот строгий служака мог себе позволить по отношению ко мне. Я, конечно, стеснялся этот шанс использовать, но Валентина Александровна стала меня часто приглашать.
Если в мой приход комполка был дома и свободен, то зачастую он предлагал мне сыграть партию в шахматы. Но я, полагая, что я ему был мало интересен как партнёр, увиливал от этого. Шахматы я не любил и больших успехов в них мне ждать с моей нетерпеливой натурой и никудышной усидчивостью не приходилось.
Обычным противником Бати бывал мой сослуживец и сотоварищ по драмколлективу, Игорь Агарумов. После того, как он в нашем спектакле сыграл Шмагу, мы невольно с ним сблизились. Игорь был молчаливым, терпеливым, усидчивым и старательным парнем, из тех, которые рано приобретают солидность и смотрятся гораздо старше своих лет.
По какой-то причине он был призван в армию с большим опозданием. Он был бакинец, то есть служил, практически, дома. В семье командира полка он был как бы ординарцем, если использовать понятие отменённой после войны должности при старших офицерах. Но, скорее ординарцем жены комполка, а не самого комполка.
Он часто помогал Валентине Александровне по хозяйству и был, что называется своим человеком в ее семье.
Говоря о том, что Валентина Александровна была настоящей актрисой, я имел ввиду не только её профессиональное образование и несомненный сценический талант, но и характерные для этой профессии профессиональные привычки и даже черты характера. Именно этот факт и сыграл позже со мной злую шутку, но об этом я расскажу несколько позже…
…С этим спектаклем мы объехали почти все сцены воинских частей Бакинского гарнизона.
Потом Валентина Александровна поставила второй спектакль – «Барабанщица» А.Салынского, где я сыграл роль Фёдора Абрамова, а она роль Нилы Снежко.
Потом мы осилили еще одну классику – поставили спектакль А.Островского «Последняя жертва», где я, набив оскому на ролях положительных героев, с удовольствием сыграл безжалостного пройдоху эгоиста Дульчина.
Это театральная страда принесла мне солидную славу не только в нашем маленьком полку, ни и семьях наших офицеров. И частично отвлекала меня от горестных мыслей по поводу своего невольного заточения.
Женитьба.
Андрей Поликарпович был очень строгим командиром, преданным исполнителем воинских законов и уставов и, несмотря на то, что он имел добрую душу и справедливый ум, послаблений, которые он считал, как офицер и комполка неуставными и потому недопустимыми, он ни себе, ни своим подчиненным не позволял.
Он по-своему сочувствовал мне и где мог и считал допустимым, содействовал. Так проходила моя служба, в которой были взлеты и падения, радости и огорчения.
Конечно, я тосковал…
Иногда очень сильно и тяжело…
Моя ленинградская безответная любовь начисто забыла о моем существовании и от нее не приходило ни одной весточки в ответ на мои послания.
Не знаю, как сейчас, в век взрыва технологий сообщения и повальной компьютеризации, но в 60-е годы прошлого века во времена, которые я описываю, для юноши, оторванного от своего привычного мира на долгие года службы, почта была единственной отдушиной и единственной связью с его прежним миром. Тогда в армии письма писали все, даже те, кто никогда не любил писать их. Вспоминались давно забытые адресаты родственники и друзья и солдатские письма-треугольники летели к ним. Потому что получить письмецо в армии было праздником для солдата…
…Я не был исключением из этих правил и тогда, в то сложное и, порой, невыносимое для меня время я вспомнил своих самых дальних родственников и самых давних товарищей и писал им письма, продиктованные моей неизбывной тоской по вольной гражданской жизни.
Мать, всегда тонко сердцем чувствовавшая все мои переживания, понимала все это и как могла меня успокаивала и умиротворяла.
Однажды она, очевидно в ответ на моё особо тоскливого и упаднического тона послание написала мне, что ее соседка, девушка Валя, с которой я познакомился в один из курсантских отпусков и с которой я иногда перебрасывался коротким и невесомым письмецом «часто спрашивает обо мне и птицей бы полетела ко мне, позови я ее».
Это письмо, учитывая мое унылое душевное состояние, повлияло на меня так, что я, махнув на всё рукой, однажды побежал на поселковую почту и послал этой, фактически малознакомой мне девушке, взрывчатую телеграмму: «Приезжай. Жду. Женюсь.»
Потом, раздумывая над содеянным, пошел в казарму и внезапно рванул назад на почту, чтобы забрать телеграмму.
Но было уже поздно. Телеграмма улетела к адресату.
Я хотел дать отменяющую телеграмму, но потом раздумал. Во-первых, у солдата каждая копейка на счету. Во-вторых, я успокаивал себя тем, что прилететь из Сочи в Баку на так уж просто. Что, возможно, работа и сдержанность в средствах само собой отменит эту поездку…
…Какое же у меня было удивление, когда несколько дней спустя в период сеанса кино в зале раздался крик дневального по КПП:
- Тукалевский - на выход! На КПП ждет вас жена!...
В армии частыми были розыгрыши, когда вот так под надуманным ложным предлогом вызывался из зала военнослужащий, хорошее место которого сразу же занималось предприимчивым лгуном, поэтому я во всеуслышание ответил со смехом:
- Хоть придумай чего-нибудь пореальнее! Я не женат!
И в ответ получил недовольное бурчание дневального:
- Стоит там блондинка и утверждает, что жена, а там жена или нет, разбирайтесь сами!...
И тут я вспомнил о своей телеграмме и похолодел, ибо слабость моя та, минутная, прошла, а теперь я не знал, честно говоря, как мне выкручиваться, жениться мне на Вале вовсе не хотелось…
…Так я стал женатым. Батя мне дал трое суток увольнения. Свадьбу нам сыграли семья Рыбянцевых, дальних наших родственников, проживающих в Баку, устроив нам торжественный ужин. После представления комполка брачного свидетельства, выданного мне в связи с обстоятельствами немедленно, Вале была выделена комнатка в маленькой гостинице воинской части, где она пробыла пять дней своего свадебного отпуска…
…Батя был больше человеком дела, чем слова. Так он, сочувствуя моему положению, старался как-то облегчить мой срок приговора.
В Советской армии, которая являлась частицей народного хозяйства, существовал твердый обычай; армия помогала крестьянам страны в уборке урожая, посылая в помощь колхозам и свои кадры, и свою транспортную технику.
И когда нашей части пришла разнарядка на несколько автомашин и водителей, то комполка к моей вящей радости командиром этого подразделения отправил меня. На три месяца на любимую мной Украину. В поселок Тростянец. На уборку сахарной свеклы…
…После возвращения в часть, по ходатайству колхоза, мне Батя предоставил десятидневный отпуск, который я провел с молодой женой…
…Все хорошее когда-либо кончается. По законам ротации, действующим в Советской армии, командование меняло условия службы офицеров, меняя им место службы.
Служба в ЗакВо, а тем паче в чуждом русской душе Азербайджану, была нелюбима офицерами. Так и полковнику Микитюк предстояло «отбыть» несколько лет в этом неприветливом чуждом краю. После чего ему была обещана служба в самом шикарном месте, в группе войск в Германии.
Приближался конец его «ссылки» и его должны были перевести. Как-то мы с Батей сидели за шахматной доской, и он мне сообщил об этом. Увидев мое явное огорчение, Валентина Александровна заговорщицки сообщила мне:
- Матвей! Андрею Поликарповичу разрешено с собой взять двух человек; шофера и офицера. Он собирается взять тебя! Честно говоря, меня это сообщение сильно обрадовало, ибо служить мне надо было еще два года, и я готов был по русскому фольклору «на любое безобразие, чтобы прогнать однообразие»
К этому времени я был уже на младшей командирской должности – в моем распоряжении были все водители транспортники…
В армии есть техника трех видов.
Боевые. Это те, которые стоят на колодках, закрытые в боксах, которые периодически обслуживают их водители, но которые предназначены для военного времени. Они выходят крайне редко. Если их и привлекают на учения, то только особо важные и крупные.
Строевые. Эта техника выходят на все учения, начиная с полковых, а вне учений они тоже томится в закрытых ангарах.
Обеспечивают полнокровную ежедневную жизнь воинской части третий вид машин – транспортные. Эти трудяги выполняют все ежедневные перевозки огромного хозяйства воинской части. Водители транспортных автомашин, по сути дела, обыкновенные шофера. Только носят военную форму и называются солдатами. Вот как раз все водители транспортных машин нашей воинской части и были объединены в одно подразделение, которым я и командовал. В транспортный взвод. Вначале командиром взвода у нас был сверхсрочник – старшина. Но вскоре он демобилизовался и мной закрыли брешь, поставив меня заместителем командира этого взвода с исполнением обязанностей командира взвода.
Командир полка «прозондировал почву» в штабе округа как относиться в каких пределах с таким вот «отказником» как я. Но это было дело новое. Кто-то из министерства обороны, видимо, больше от минутного порыва «заткнуть брешь» провала демографии и недобора новобранцев, не подумав ни о минусах, ни о деталях службы таких парней, которые «тянули двойной срок» поэтому даже в штабе округа отмахнулись от уточнений комполка и сказали, что точных указаний нет, и чтобы он сам решал по своему усмотрению.
…Пока я учился в нашем училище были организованы «скорострельные» офицерские курсы. В основном для вьетнамцев. Там из новобранцев за 6 месяцев клепали «ночных майоров», как в армии не без юмора называли младших лейтенантов, очевидно, пошучивая над тем, что ночью одинокую маленькую звездочку младшего лейтенанта можно принять за большую майорскую звезду.
Вот комполка попытался уточнить, может ли он, присвоив мне младшее офицерское звание, поставить командиром транспортного взвода на правах вольнонаёмного? Но военные чиновники штаба округа, вдвое большие перестраховщики, чем штатские, ему сказали, что никаких уточнений пока по поводу таких «отказников» нет. И посоветовали Бате «не рисковать в преддверии перевода о ГСВГ»…
…Вообще-то, меня устраивало мое положение. Из всех плохих положений оно было лучшее. Кадрированные части — это особенность армии мирного времени, когда значительная часть держится в сокращённом штате, лишь обозначена. То есть, имеется номер части, значительная часть вооружения, на складе лежит все, что солдату на войне положено. Но служит в той части очень мало народу. Причём по «обратной пирамиде», то есть, чем ниже звание, тем меньше процент служащих от положенного штата. Начальство имеется полностью, старших офицеров тоже хватает, а младших уже сильный некомплект.
И мой взвод имел те привилегии и послабления, которые не имеет солдат, но имеет трудяга. Тут армейские законы уже работали на нас. То есть, положен солдату 8-ми часовый ночной сон, значит надо ему набрать их. И, если он встал по производственной необходимости ранее общего подъема, то должен доспать днем. Поэтому у многих трудяг нашего взвода обслуживания был как бы довольно свободный график…
Клавдия.
…Я подъехал к КПП, направляясь за водой в соседний городок. Подошел дежурный по КПП:
- Подвези жену начштаба.
Ко мне в кабинку забралась молодая красивая женщина. Она игриво сверкнула на меня карими глазами:
- Вы не против? – уселась на сиденье поудобнее и попыталась натянуть свое короткое летнее платьице на красивые загорелые, округлые шелковистой кожи коленки…
…Мы проговорили всю дорогу. Потом я ее подождал, пока она ходила по своим делам и потом мы ехали обратно, уже как старые добрые знакомые.
Клава, так звали мою пассажирку, была веселая и озорная по сути почти еще девчонка. Мы были с ней ровесники и весело болтали о каких-то мелочах, и оба как-то мгновенно почувствовали, что между нами проскочила та искорка заинтересованности, что мгновенно сближает и соединяет людей…
Потом мы стали взаимно искать «случайных» встреч. Если сказать точнее, то встречи активировала Клава, т.к. у меня для этого не было никаких возможностей.
Наш гражданский городок был в центре части недалеко от штаба. Военнослужащим срочной службы, практически, ничто не мешало попасть на территорию городка, но они там появлялись редко и только по необходимости. Собственно, называть его городком не очень точно: там стояло три кирпичных двухэтажных многоквартирных дома, да несколько домиков поменьше.
Отделить гражданский городок нашей части и изолировать было невозможно, т.к. разнузданность и наглость местных «джигитов» зашкаливала, а малочисленность и бедность части не позволяла установить ни стоящую ограду, ни достаточно надежную его охрану.
По этим причинам, даже в поселковый магазин женщины из семей военнослужащих не ходили, обходились магазином «Военторг», находящимся в самой части, где продавались и продукты, и промтовары первой необходимости. А свежий хлеб ежедневно в военторг завозила наша автомашина хлебовозка, которая поставляла хлеб и в солдатскую столовую.
Поэтому члены офицерских семей, если приходила нужда, выезжали за товарами, которых не поставлял Военторг в близлежащий городок Локбатан, где существовала цивилизация и относительный порядок. Ещё реже, как правило с оказией, члены офицерских семей выезжали в столицу Баку, благо она была в пределах автобусного обслуживания…
…Я заметил, что Клавдия зачастила в Локбатан. Причем, чаще всего она попадала под время моего выезда. Я чувствовал, что мы оба взаимно радуемся нашим встречам. Едва мы отъезжали от КПП части, как начинали наперебой делиться своими новостями, рассказывая друг другу накопившееся. Я все сильнее чувствовал влечение к Клавдии.
В жаркие южные дни, когда температура воздуха достигала 30-ти градусов, Клавдия, как правило, была в ситцевых платьицах, туго обтягивающих ее молодое налитое тело. Сквозь тонкую, едва ли не прозрачную ткань выделялись детали ее нижней одежды, волнующие детали ее туго натянутого бюстгальтера, силуэт ее коротких трусиков…
Водовозка моя была стареньким повидавшем виды грузовичком ЗИС-151. Из-за нестерпимой жары все окна вплоть до лобового стекла были распахнуты настежь и ветер гулял по кабине, обдавая меня прекрасными запахами молодого женского тела, развевая одеяние моей пассажирки и этим взвинчивая меня до невозможности.
Я предполагал, что и Клава испытывает нечто подобное, мы внезапно замолкали и ехали в полной тишине, хотя наши тела не говорили, а прямо-таки, вопили о желании слиться в едином порыве…
Мы были настолько юными, что оба мучились этой близостью… без близости, хоть и ясно чувствовали это, боялись и не знали, как сделать первый шаг.
Мой сексуальный стаж насчитывал с десяток дней, Клава была замужем три года и, по сути, мы были оба абсолютно неискушенными в амурных делах.
Скорее всего, эта мука против естества, наверное, бы продолжалась долго или природа бы разъединила нас, не дождавшись разрядки…
Однажды у Клавдии распахнулась дверка и она никак не могла ее захлопнуть. Я через нее потянулся к дверке и захлопнул ее.
По сути я почти обнял эту молодую девушку, чувствуя каждой клеточкой своего напрягшегося тела и ее колени, и ее тело, и ее грудь. И тут нас прорвало. Мы в каком-то беспамятстве и отрешенности от окружающего мира бросились в объятья друг другу, жадно и жарко ласкали друг друга и целовали все, до чего дотягивались наши губы…
Сколько времени продолжалось это безумство чувств, я не знаю. В этот взрыв чувств, который классик назвал очень точно – «солнечный удар» - время потеряло всякий смысл, и мы с Клавдией потеряли чувство контроля над собой…
…Когда я пришел в себя и стал ощущать себя в пространстве и времени, машина наша заглохла и стояла по диагонали дороги, перегородив оба направления. И наше счастье, что по ней в это время не было движения…
…С этого «солнечного удара» наше сближение пошло бешеными темпами к кульминации влечения полов. Мы об этой кульминации и старались не думать, и не могли не мечтать…
…Даже сегодня из зарослей моих лет, я не могу понять, что руководило Клавдией и что ее толкало к такому взрывчатому сближению со мной?!
Байрон, наверное, о таких минутах написал:
«И в жизни женщин тоже есть приливы,
Влекущие к неслыханным делам,
И дерзок тот моряк нетерпеливый,
Который доверяет их волнам!»
Правда, даже английский поэт-романтик, очевидно, слишком хорошего был мнения о рассудительности мужчин, утверждая:
«Мужчина головою рассуждает,
А женщин сердце в бездны увлекает.»
Скорее всего, ни я, ни моя женщина не рассуждали на эту тему. Просто нам обоим до смерти захотелось этого контакта, этой взаимной близости, этого взрыва чувств
Наверное, Клава что-то рассказывала о своей жизни, на что-то жаловалась, чем-то оправдывала свою страстность и измену мужу, но в моей памяти этого не осталось.
Помню, что она рассказывала, что замуж она вышла рано - в 18 лет. И не по любви, а потому, что ей страшно хотелось уехать в большой мир из своего Саранска. Который только именуется столицей, а на самом деле самый заштатный город на окраине огромной Руси.
Что все ее родственники считали, что ее жених молодой многообещающий старлей – хорошая партия для девчонки и за ним она будет «как за каменной стеной». Никто не подумал, что в своей покойности каменная стена желанна разве что старику, а не юной девчонке…
Потом как-то сразу она родила, не успев почувствовать себя ни замужней женщиной, ни матерью. Не успев повидать тот «МИР», который, по мнению их родственников, «огромный распахнется перед ней» после ее замужества.
«Перспективный старлей» получил направление на службу в одно из самых паршивых мест в СССР, в которых ссылали провинившихся или неудачников – в Закавказский военный округ. А в этом округе – в одно из самых захудалых мест. В Азербайджан. Где преобладает грязно-желтый глинозем с ничтожной и блеклой растительностью, да и та выгорает уже к концу июня. Где редки деревца. Где, практически, нет воды. А если выкопать в три-четыре штыка лопаты ямку, то на ее донышке вскоре соберется лужица газолина – конденсата газа. Где хоть и есть море, да и оно настолько богато нефтью, что, если ветер с моря, то купаться нельзя, ибо все тело купающегося покрывается мазутом…
…Старлей, вскоре получив капитанские погоны и отличную перспективную для молодого офицера подполковничью должность начальника штаба полка, с головой и с энтузиазмом окунулся в службу, которая была ему и интересна, и забирала все его силы.
Клава стала еще более одинокой, чем до замужества. И муж- азартный службист, пропадающий в своем рабочем кабинете по десять часов все будние, да и в выходные дни, в то время как она, молодая красивая женщина, была постоянно закрыта в четырех стенах и предоставлена сама себе, конечно, не был пределом ее девичьих мечтаний.
Это мне было понятно. Меньше всего я понимал почему выбор этой красивой молодой женщины пал на меня, как ее избранника!? Вероятно, в этом выборе основную роль сыграли мои главные роли в спектаклях Валентины Александровны. Или, что скорее всего, просто закон «на безрыбье и рак – рыба». А, скорее всего, Молодость потянулась к Молодости. А уж сказку себе придумывать Молодость умеет! Сладкую и красивую…
…Единственная возможность наша на встречи была при ее поездках в соседний город. И я, подъезжая к КПП, с радостно забившимся сердцем наблюдал ее фигурку, маячившую у шлагбаума КПП. Мы едва выезжали за пределы видимости дороги из части, я останавливал водовозку, и мы жадно бросались друг другу в объятья…
…Но влечение полов имеет тенденцию к быстрому прогрессу в отношениях. Пока природа не получит своего полного насыщения. И мы вскоре стали уставать от таких поверхностных ласк. Природа с каждым днем все настойчивее требовала нашего полного слияния. Мы уже были к нему готовы и морально, и физически, да не было необходимых для этого условий. И в конце концов наступила время, когда этот вопрос стал просто неотвратимо.
…Клава жила в трехкомнатной квартире на втором этаже. Они с мужем занимали две комнатки, а в третьей жила военнослужащая сверхсрочной службы сержант Тамара. Это была крупная бабища, русской стати, которой даже в той ситуации было весьма проблематично найти себе мужчину. Да, насколько я помню, ее это и не очень заботило. При этом, как это зачастую бывает с абсолютно некрасивыми женщинами, она была молчалива, сдержана и незлобива в общении. Она была добрым человеком и часто выступала поверенной среди женщин в их делах, заботах и секретах. С Клавдией ее сближала дружба. Она часто оставалась нянькой с ребенком Клавдии. И без сомнения была доверенной подружкой Клавы.
Влечение полов отчаянно смело. Желание близости толкает людей на любой риск с ничтожным процентом благополучного исхода.
Пришло время, когда Клава решила приять меня у себя дома.
Однажды ко мне подошла Тамара и отвела меня в сторону:
- Тебе просили передать, что будут ждать тебя сегодня в час ночи. Я ровно в час открою дверь нашей квартиры, и ты заходи… Только потише… Под нами квартира замполита… А у его жены, как правило, чуткий сон…
…Замполита и жену его знали все в полку. Знали и уважали. Сам подполковник Николай Михайлович Корниенко был ветераном войны. Высокий и грузный увалень, он начал войну младшим политруком, а закончил майором. Он был очень добрым и человечным. Ругать или даже жестко отчитывать подчиненных он просто не умел. Он мог только СОПЕРЕЖИВАТЬ с ними их же проступки. Он никогда ни на кого не повышал голос. И никогда ни на кого не сердился. И за это его любил каждый человек в полку.
По закону – «муж и жена – одна сатана» была ему под стать и его жена Евдокия Ивановна, тоже крупной кости женщина, родом из трудолюбивых крестьян – хохлушек, навеки и неразрывно связанных с землей. Они дослуживали до своего пенсионного возраста, дети их давно выросли и разлетелись, и они жили тихо и спокойно, Относясь ко всем окружающим, как к своим детям, уважая и любя всех; от командира полка до солдата – первогодка.
Евдокия Ивановна была знаменита еще и тем, что на этой скупой и бесплодной земле, она, разбила под окнами своей квартиры небольшой палисадник, в котором она вырастила замечательные цветы. Но особой любовью и страстью Евдокии Ивановны были высокие кусты огромных роз, которые она выпестовала благодаря своим титаническим усилиям и пристрастию к земле. Эта старая украинка своими трудолюбивыми руками перебрала и удобрила каждую пядь земли своего маленького садика.
И этот ее меленький украинский оазис на бесплодной азербайджанской земле был и ее последней страстью, и ее гордостью…
…Когда мне Тамара передала приглашение Клавдии, я как мог подготовился к нашему первому интимному свиданию. Подготовил свой новый спортивный костюм. И посетил своего друга Николая Ганнова в его клетушке – полковом ручном коммутаторе.
Оказалось, что Колин сменщик заболел и Николай эту неделю бессменно дневал и ночевал в своем коммутаторе. Правда, работа на коммутаторе была в основном только в дневное время. После отбоя, как правило к 24 нуль нуль, звонки на коммутатор сходили на нет.
Не вдаваясь в подробности, я попросил Колю позвонить на квартиру начальника штаба, если тот после часа ночи направится вдруг домой.
На мою просьбу Николай удивился:
- Так капитан Мовшович сегодня ответственный дежурный по полку! Вряд ли он после часа ночи пойдет домой!...
- А ты подстрахуй!, - повторил я.
До Николая в конце концов дошло;
- Ааааа… - сообразив что-то, прогудел он и сказал, - Сделаю! Спокоен будь… будьте!
И подмигнул…
…В 24:55 я, одетый в спортивный костюм, выскользнул из казармы. Кеды мои ступали бесшумно и дневальный, отошедший от своего поста у тумбочки и читающий какую-то книгу в Ленкомнате, меня даже не услышал.
Тёмно-синий костюм сливался с темнотой на улице и меня не демаскировал. Мягкой и бесшумной поступью я, соблюдая осторожность и обходя светлые пятна уличных фонарей пробрался в Клавин подъезд, тенью проскользнул на второй этаж и приник к двери Клавиной квартиры.
Кругом царила полная тишина. Я осторожно отжал дверную ручку и потянул дверь на себя.
Дверь не поддалась. Я глянул на наручные часы – было две минуты второго. Я растерялся и задумался. Решил подождать пару минут. И дождался. В двери скрипнул замок и приоткрылась дверь. Я проскользнул в темный коридор квартиры и увидел тень на фоне неверного света оконного окна. Тень приблизилась ко мне, и я понял, что это соседка Клавдии Тамара. Она в ухо прошептала мне:
- Проходи в ее спальню. Если что – перебежишь в мою комнатку…,- и тень Томы растаяла в темноте…
…Я приблизился к указанной двери и тихонько её открыл. В комнате было немного светлей, чем в коридоре из-за открытой балконной двери, и я увидел кровать Клавы и на кровати силуэт ее фигуры.
У меня в голове все помутилось, и я как будто оглох и ослеп. Я видел только этот так желанный мне силуэт, неподвижный и наполовину прикрытый простынею. Клава, видимо ожидая меня, задремала. Я приблизился к кровати, наклонился и стал осторожно целовать спящую женщину в голову, в шею, в грудь…
Я покрывал ее частыми и жаркими поцелуями, и она шевельнулась и глубоко вздохнув, проснулась:
- Господи! Это ты! А меня сморило ожидание, и я постыдно заснула! - извиняющимся тоном едва слышно прошептала она и протянула ко мне руки. Я встал на колени у кровати и стал все жарче и поспешнее покрывать поцелуями ее давно желанное тело. Легкий ситцевый халатик ее распахнулся и под ним в слабом свете дальнего уличного фонаря я впервые увидел всю ее нагую. Её красивую девственную фигуру, изгиб ее матового бедра, темную плоскость её живота и ее пышную налитую грудь. Я покрывал все это жаркими поцелуями и она, застонав, откинула одну руку за голову на подушку, легла на спину и выгнулась всем телом мне навстречу.
Я увидел темный мыс ее подмышки, и моя рука скользнула вниз, лаская нежный пух заветного и недоступного прежде мне места.
Клавдия, опять тихо застонав, потянулась ко мне обоими руками и притянула меня к себе…
Я не помня себя рухнул на нее и…
…и в это время, как нам показалось, громыхнул, ударил набатом, загремел на весь дом, на всю улицу… телефонный вызов.
С нас обоих мгновенно спала пелена чувственности и в голове завыл сигнал тревоги…
- Господи! Что это?!, - вскинулась Клавдия испуганно и растеряно и секунду спустя потянулась к трубке и сняла ее.
В полной тишине, мы услышали оба тревожный голос моего друга Николая Ганнова, почти шёпот:
- Мовшович идёт домой! У тебя три минуты!...
…Клавдия испуганно вскочила с кровати и прошептала:
- Господи! Что теперь будет!...
И повернулась ко мне:
- Уходи немедленно! Если он тебя здесь застанет… - охнула она.
Но уходить было некуда. Если бы я выскочил из квартиры, я бы обязательно столкнулся с ним!
Спрятаться в комантушке Тамары было поздно, в двери заворочался ключ. - Моя мысль лихорадочно работала:
-«Что делать?!»
Внезапно мой взгляд упал на раскрытую дверь балкона. Времени не оставалось на раздумья оставались секунды, и я рванул к балкону, выскочил на него, перекинул тело через его ограду и спрыгнул вниз прямо в палисадник жены замполита Евдокии Ивановны.
Приземлился я, видимо, на розовый куст, так как почувствовал, как спину и ягодицы полоснуло болью…
…Через десяток минут я лежал на одном из столов Ленинской комнаты, а сержант, дежурный по батарее, пинцетом мне вытаскивал колючки из спины и мягкого места. Мой коллега причмокивал языком и, вытаскивая колючки, приговаривал:
- И где это ты, Матюха, нашел такой колючий куст?! Угораздило же тебя! – И в его голосе мне послышались смешинки…
А я молчал, превозмогая боль и грустно думал:
«- И греха-то не случилось, а воздаяние за него не заставило себя ждать!...»
Крушение.
Видимо, события этой памятной ночи, конечно, не прошли незамеченными в маленьком коллективе гражданских поселенцев, членов семей комсостава.
Не могу знать что и как судачили кумушки из этих семей. Но новости мне передавал Колька Ганнов, подслушивая телефонные переговоры. Конечно, эта ночь обсуждалась, в основном из-за переполоха, который подняла Евдокия Ивановна, причитая над своим любимым кустом и во всеуслышание обсуждая урон, который ему принесла моя спина. Хоть последняя и получила карму по заслугам.
Больше всего интриговало жену замполита та загадка, что она никак не могла понять, кто это и отчего рухнул на ее палисадник. Удивительно, но Евдокию Ивановну не разбудили события той ночи и мой бесславный полёт в ночи. А поскольку все дорожки проходили вдалеке от ее палисадника, то больше всего она недоумевала по вопросу виновника.
Николай, слушая переговоры, посчитал нужным отвести подозрения подальше от истинного виновника. Он, оказывается, переговорил с собаководом и был пущен слух, что ночью с привязи сорвалась сторожевая овчарка и это она бегала по части, пока ее не словили дежурные собаководы.
На невинную псину с свалили вину за разор палисадника Евдокии Ивановны.
Видимо, эта сказочка была принята обществом кумушек, т.к. никаких больше россказней, касающихся Клавдии и ее мужа, а так же садика Евдокии Ивановны не родилось.
И пересуды по поводу розового куста сошли на нет.
…Но, видимо, благосклонность Неба я с той поры потерял. Потому что с этого дня неприятности посыпались на меня, как из прохудившегося мешка мусор.
Я и до этого редко бывал у Микитюков в гостях. Как правило, по приглашению Валентины Александровны. И по случаю праздников.
Но через какое-то время после описанных событий, приглашения жены комполка стали частыми, и какими-то непонятными мне.
Однажды среди дня меня подозвал к телефону дневальный. Говорила Валентина Александровна:
- Матвей… Приходи немедленно… Очень прошу… Мне очень плохо!
Голос ее при этом был какой-то театрально трагический и одновременно томный. Я удивился, но тут же побежал к Микитюкам, раз я был нужен.
…Валентна Александровна встретила меня почему-то в спальне, в которой я до этого ни разу не был. Гардины на окнах были задернуты и в спальне царил интимный полумрак.
Валентина Александровна лежала на подушках в ярком цветастом шелковом длиннополом халате и несколько картинно, театральным голосом стала что-то говорить о том, как ей тоскливо, как болит у нее душа и пр.
При этом, поправляя халат, она как-то так его шевельнула, что из-под халата была видна почти вся ее нога…
…Имей я сегодняшний жизненный опыт, я бы правильно понял ее многозначительные мизансцены, но тогда я был немало удивлен и пытался ее успокоить, менял ей влажный платок на голове, говорил какие-то успокоительные слова, а сам думал, что мне уже полчаса, как надо было ехать за водой для кухни…
Однако, подобные вызовы стали более частыми и более назойливыми для меня.
Представь, читатель, пацана в 22 года. Для меня женщина в возрасте «слегка за сорок» казалась материнского возраста. Тем паче, что первая сыгранная моя роль сына в пьесе «Без вины виноватые», в которой Валентина Александровна играла роль моей матери, как-то приучила меня смотреть на нее, как на мать.
Но со временем мне эти мизансцены тоскующей барыньки стали надоедать. Я толком не мог понять, что от меня требуется. Где-то умом я понимал, что эта наигранная театральность очень смахивает на примитивное соблазнение, но поверить этому не мог и не хотел.
А мизансцены становились все активнее и откровеннее.
И когда мне как-то было предложено:
- Послушай как у меня бьется сердце!
И при этом моя рука была ею приложена к ее груди, я заволновался.
Нет, Валентина Александровна не была стара и некрасива. Она была красива, и я бы сказал даже прекрасна в расцвете своей женской красоты. Правда, меня коробил театрализм положения, намеренно соблазнительные позы, трагический театральный шёпот и вздохи и т.п.
Но я и намертво видел в ней мать, и глубоко уважал Андрея Поликарповича, чтобы сделать что-то неприятное ему.
Я старался себя убедить, что Валентина Александровна родом из театральной богемы. Там приняты вот такие сцены играть и в жизни, без всякого сексуального подтекста, только из своей актерской сущности, но такие вызовы меня очень напрягали.
И пришло время, когда я однажды не выдержал и выдал ей тираду:
- Валентина Александровна! Вы прекрасны и соблазнительны, честное слово! Но я никогда не увижу в Вас женщину, потому, что я глубоко уважаю Андрея Поликаповича!
Сейчас, умом старого человека я понимаю, что это была фраза, которую ни одна женщина не простит и которая превратит любую женщину в непримиримого врага.
Однако, не думаю, что в создавшейся ситуации, я мог бы даже сегодня придумать какую-то другую фразу, которая бы отрезвила женщину и не оскорбила ее!
Видимо, у меня была в любом случае проигрышная карта…
А в тот день, Валентина Александровна замерев выслушала меня, откинула зло мою руку, которая до этого была ею взята в свои руки, резко запахнув наглухо халат, встала с кровати, уже не заботясь о красивой театральности, зло блеснула на меня ледяными глазами и не сказала, а прошипела:
- Пшшшёл вон! - И ушла в другую комнату…
…Я думал, что знал на что иду, продумывая эту свою, как мне казалось увещевающую и объясняющую фразу - отповедь.
Но, оказалось, что ничего я не знал…
…С той поры доброе отношение ко мне в этом доме было похоронено навеки!
Понятно, что меня перестали приглашать в этот дом. Но я думал, что, остынув, жена комполка сумеет хоть частично меня понять и простить, но, видимо, я не разбирался тогда в логике женщин.
Впрочем, не возьму на себя смелость утверждать, что разбираюсь в этой логике хоть сейчас, когда пишу эти строки…
Одно, что сейчас я твердо знаю, что отвергнутая мужчиной женщина, не важно, как отвергнута и чем это мотивируется, это кровный враг на всю оставшуюся жизнь…
С того события неудачи посыпались на меня как из рога изобилия. Комполка ко мне внезапно и непримиримо посуровел. Я не сразу это понял. А когда понял, не сразу поверил. Ибо это означало крушение сразу двух образов этих людей, которые я себе составил.
Какое-то время, почувствовав ко мне нескрываемую неприязнь комполка, я даже вынашивал мысль переговорить с ним и все ему объяснить.
Но чем больше я думал о предстоящем мнимом объяснении, тем все больше понимал, что это во всех случаях проигрышная фишка. Нет таких слов, чтобы заставить даже самого умного и славного человека поверить в то, во что он ни за что не хотел бы верить!
В любом случае, вероятно, любой человек в этой ситуации одарил бы доверием жену, а не постороннего человека. Хотя бы в силу, высказанной в известном мультике алогичности, что он «выбирает жену, так как ее дольше знает»…
Так я и не решился поговорить с этим, глубоко уважаемым мной, порядочным и мужественным человеком. Он и остался таким в моей памяти, несмотря на то, что я узнал о его «ахиллесовой пятке»...
…Когда его переводили в Германию, и он сдавал полк, он меня вызвал к себе в кабинет и сказал, не глядя мне в глаза деревянным голосом;
- Я вас вызвал, потому что я обещал вас забрать с собой при переводе, а я привык свои обещания выполнять. Но я вас не возьму с собой, потому что я не уважаю человека, который пользуется тем, что жены офицеров находятся в таких жестких условиях и ловит их на слабости! Вы – свободны!
Что ж, классик сказал «На всякого мудреца довольно простоты!»
И я сегодня 80-летний мужчина, не уверен, что я мог бы поступить на его месте по другому, поверив чужому в сущности пацану и тем самым разрушив всю свою судьбу и свою семью. К тому же на рубеже нового назначения – за границу холостых и разведенных не направляли….
Осмыслив это, я его продолжал уважать. И немного жалеть, ибо в его умной голове, несомненно хорошо знающей сильные и слабые стороны своей жены, теперь угнездился червячок недоверия. А он, этот червячок когда-то да прогрызет себе выход на свободу…
…По российскому закону: «Пришла беда – открывай ворота!» Плохие времена, в отличие от хороших, наваливаются кучей.
Умного и вдумчивого, справедливого службиста Микитюк, сменил полковник Беспалько. Личность из семейства унтер-пришибеевых, из-за обилия и процветания которых в армии, я и разочаровался в выборе военной профессии.
«Открытые ворота беды» меня и тут подкараулили, и я «познакомился» с этим самодуром ещё на первом полковом смотре.
Дело в том, что армия самая забюрократизированная отрасль государства. И нам в училище выдавали теплые шапки офицерские. А они выдаются на четыре года. И моей шапке, к моменту прибытия этого Беспалько в полк, срок ношения еще не закончился. И выдать мне новую просто не имели снабженцы права. А старую выдать тоже «уставы не велят, как пел В.Высоцкий.
Поэтому я в строю выделялся как тополь на Плющихе. Правда, нашу батарею обслуживания не считали строевым подразделением и редко вызывали в полном составе на строевой смотр. Да и если бы нас и одели всех с иголочки в офицерские даже мундиры, наши бы «нестроевые орлы» ничуть лучше не выглядели бы.
Но из-за чертовой шапки я бросился в глаза этому придурку с полковничьими погонами, который с недовольным лицом обходил строй. Вероятно, ему изначально не нравилось назначение в наш полк, кому оно могло понравится – служить в дикой нерусской глубинке с погодой от +40 до -40!?
Позже сарафанное радио разнесло шепоток о том, что этого Беспалько сослали сюда как альтернативу судебному сроку, за какие-то там нешуточные растраты…
Он тогда подошел ко мне и ощутимо тыкая указательным пальцем меня в лоб, спрашивал сопровождающего его замполита Костенко, максимально презрительным тоном:
- А это что ещё за чучело?! –и смотрел на меня, выпучив свои белесые бесцветные глаза, ожидая ответа.
Я, выполняя уставные требования вытянулся и отрапортовал:
- Заместитель командира транспортного взвода, батареи обслуживания, старшина Тукалевский Матвей Игоревич.
И, наткнувшись на офицерское хамство, против которого я всегда бунтовал и которое меня всегда бесило и взрывало, уже тише тоном, но непреклонно добавил:
- Прошу, товарищ полковник, обращаться ко мне по Уставу!
Его белесые глаза стали увеличиваться и прямо-таки вылезли из орбит;
- Чтооооо, - взревел он и задохнулся в злобе. Но тут наш славный, наш добрейший замполит подполковник Костенко, умело включил свой «громоотвод» и стал что-то тихо почти на ухо докладывать обо мне.
Самодур в погонах полковника слушал замполита, время от времени «выпуская пар» зычными выкриками:
- …да я его воспитаю… он у меня эти года будет в дисбате дослуживать… говно такое…
Но обороты его явно спадали. И до этого Барана дошло, видимо, что ему не следует сейчас раздувать какое-то дело, пока не забылись его персональное...
Так я и дослуживал 18 месяцев под пристрастным и ненавидящим надзором этого Самодура…
…Ничего хорошего у нас уже в полку не происходило за это время. И моя служба мне хоть и раньше не казалась медом, но стала вообще в непомерную тяжесть.
Все эти годы я приходил в Ленкомнату, где висели портреты наших руководителей от генсека Хрущева до последнего кандидата в члены ЦК КПСС, и, отводя душу писал очередное письмо-жалобу этим людям.
Я им сетовал я на то, что нельзя вырывать из жизни молодого человека самые плодотворные три года, наказывая его только за то, что он не захотел посвящать свою жизнь службе в армии. Что не он виноват в том, что в армии как нигде много самодуров, отбивающих желание выбирать военную профессию.
Я писал о том, что драконий закон, под который я попал: «Отчисленному из военного училища по нежеланию учиться срок учебы в училище в срок действительной службы не зачитывать», продиктован, как мне поясняли в ответах тем, что мы – дети войны, начало демографического провала, оттого и меры к нам такие жесткие.
Я писал этим людям, что, родившись в товарном поезде в эвакуацию под бомбежкой фашистских стервятников, переболев брюшным тифом в 6 месяцев от роду, не имея достойных ни детства, ни юности, я и так уже наказан был судьбой, за что же меня добивать.
Я писал этим властным людям о том, что неразумно меня держать, как бы закрывая брешь, если наш генсек Никита Сергеевич Хрущев и так сокращает армию значительно и логики нет в моем задержании в армии никакой!
Что в СССР не наказывают же студента гражданского ВУЗа годами лишней службы за то, что он подал заявление на отчисление из ВУЗа?!...
Что моя мать бьется как рыба об лед, вытаскивая мою младшую сестренку одна, что они бедуют, а я, кормилец, в армии пропадаю уже 6 лет…
Но кому были важны мои доводы?! К сожалению эти высокие люди ни тогда, ни сейчас нас, простолюдинов, не слышали и не принимали к сердцу наши треволнения и заботы.
И очень горько, что не играет роли при этом какой они партии; ленинской коммунистической или олигархической карманной единороссов!
Всегда страдали и страдают люди, как
БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ!