Сушились фартуки домов на проводах,
в пыли времён в ряды развешанные городом,
вовне топорщились карманами балконными,
цвета «цемент», «мокрый асфальт», «туман» впитав.
Я продиралась мимо них на каблуках,
стремясь быть выше крыш их, краше общей серости... —
Устав прилично от моей высокомерности,
ОН мрачно следовал за мной, весьма отстав.
А было время, ОН всегда был за спиной —
помог родителей мне выбрать до рождения
и приземлял на четвереньки при падениях,
лесной тропой бродил с пытливой елозой:
хрустя валежником, сгонял от волчьей ягоды,
от рысей жилистых мой млечный запах скрадывал,
за поясок держал, минуя мост худой...
Но стёр себя из тонкотканной детской памяти
до исполнения мне пяти, одним касанием
окутав глаз в надбровьи сонной пеленой.
С тех пор скрыт в тонком плане, ролью наделён
лишь наблюдать, запасшись Ангельским терпением,
как принялся́ очередной потомок Евы
рубить свой сук, ломать дрова, играть с огнём;
холмы рубцов, овраги ссадин в карту боли
вносить швом кожным, путь в обход вслепую строя,
пока не вызреет духовный перелом... —
Непроницаемость слезами растворив
без обвинительной пальбы, взрывной реакции,
пробив пузырь самонадеянной реальности,
вдруг «помоги» прорвётся в скрытые миры. —
И ОН откликнется, метнувшись в прошлый миг,
где я петляла [отчего сборит материя,
и оголённый нерв искрит, и вся вселенная
моя сейчас из-за погрешности сбоит], —
в струне событий ОН подправит код кривой, —
для переменных допустимые значения
откалибруются, — и в настоящем времени
волнистость сгладится
сама собой...
* * *
Дубеют фартуки домов от холодов,
подошв протекторы похрустывают инеем...
Я привыкаю к мысли, что мой Друг невидимый
чуть что — под локоть поддержать меня готов.