смотрит в амбразуру окна целиком
полощет немытые стёкла сырость,
куда идти – ногами вперёд,
или ещё живых выплакать,
бумажный нарост искусственного взгляда,
стеклянный глаз и провал эрудиции
как истинные и глубоко поверхностные,
сентиментальные и чуточку нервные
в искрах унылой песни обнаруженным голосом хора
шли одинокие ни на кого не похожие…
шли в начало ненужному дальним,
шли, а рядом маршировали
(твёрже алмазной топи в понимании)
сердцебиения,
нелепые,
одинокие,
ни на кого не похожие,
в руках каждый зажал картины хны,
их лица повёрнуты, головы прямо,
переступая следы паучьей поэзии
губы шёпота накрывали их губы маской наркоза,
небо мыслями о них отдыхало стоя…
в них неуверенность – это личное,
невнятные краски холстов отвергали кисти,
портились снимки не снятые близко,
и нет объективной оценки,
кто из них за,
кто, собственно кто,
они сами себе одиноки, не похожи ни на кого…
привыкли не думать долго, если следует быстро идти,
они состригали пальцы, а ногти имели узлы,
они не жили у моря, потому узлы стали морскими,
они бы и дальше не жили у моря
но встали и пошли…
абсолютно все одиноки,
абсолютно ни на кого не похожи,
каждый раз вспоминали что будет,
каждый раз забывали, будет тоже,
их цветы – пластмассовый вторник,
а день подносить цветы – сороковой,
их одежды – цитаты из библии,
а библия их из сомнений…
а там, где серебро потемнело
туда все они и пришли,
в коридорах открытых окон
соль моря встала трупом на якорь,
обозначила себя на цепи,
и грязные пятна в чистых узорах
давали возможность невозможно давать,
там и остались одинокие, не похожие
в морские узлы соль на цепи вплетать.