Жил старик со своею старухою
У самого синего моря…
( А. Пушкин)
Перевёрнута жизнь, перекована,
и не жизнь называется - «жись».
То метелью закружит, то вороном,
и носильщик кричит: «Берегись!»
Дай дорогу греховью да каянью,
только Бог знает истый предел,
оттого агасферы да каины
до сих пор пребывают у дел.
Монотонно отстукает маятник
все тревоги до Судного дня,
мужичонку, изношенный валенок,
подберёт золотая родня.
Клёны, вязы, дождями омытые,
бересклета пылающий куст,
богоданные дни незабытые
да снегов оседающих хруст.
Так и будет: то жечь, то потряхивать.
Что ты, сердце? О чём горевать?
Похоронена мать, поле вспахано.
Только всё ещё дыбится гать
полновесным своим пропитанием:
цепкой грязью да жалкой молвой.
Не пригнуть её смертным дыханием,
не послать всем чертям в упокой.
Дорогие мои да сердешные,
не успевшие слова сказать,
без грехов затвердившие грешные,
что спокойнее им умирать
с покаянием свету господнему
да с молитвой за други своя,
хоть землица, на вкус преисподняя,-
та ж крещенская боль-полынья.
Пострадать - это русская вольница
и промчать по судьбе с матерком.
Непролазна родная околица:
вкруг да около, камень да лом.
Смотрят в окна лабазник да мятлица,
только нынче пустынно в дому:
старика схоронили на пятницу-
без старухи не жить одному.
Нахлебался под горько-солёную,
под метели отчаянный свист.
головёнку склонил забубённую
и отчалил… Свободен и чист.
Посудачат: отжил да отмучился,
где-то светит ему благодать.
- Ну, а жизнь?
- Эх, милок, как получится.
Всё кудахчет. Да что с неё взять.