Отец не был фантазёром, а уж хвастуном назвать его было превеликое оскорбление.
То что он видел и потом нам рассказывал, не иначе, как бредом сивой кобылы не назовёшь Конечно, можно было бы эти буйно раскрашенные истории отнести на появление "белочки". Но кому-нибудь другому, не нашему отцу. Будучи фронтовиком и много раз раненным, контуженным вернувшимся с войны, он ни капли не брал в рот даже на день Победы. Это было для него свято и неприкосновенно.
Тем не менее.
По статусу папа являлся инвалидом, а посему с оружием ему работать было ограничено, но сторожем служить позволялось. Только для военного в отставке сторож - это такой же позор, как бы испорченное девке выдавать себя за целомудренную.
Так вот. Определил батю местный военкомат служить при организации "Загот-Зерно". Охранял бывший фронтовик склады, в которых хранился будущий хлеб - рожь и пшеница. Сначала его везли сырым с полей, а потом сушили на особых агрегатах и складировали в помещениях на хранение. Затем, когда наступала весна и начиналось половодье, приходили баржи со всего света и вывозили содержимое.
Производство работало круглые сутки и обслуживало его очень даже не малое количество народу: тут и мастера сушильного дела, подмастерья им помогающие, а иногда и подменяющие на время отсутствия. Возрастной контингент подбирался разный. Конечно, был костяк постоянно работающих, но и сезонников было предостаточно. Временные работяги любили ночные смены, поскольку и глазу со стороны меньше, да и пошалить можно, ведь, многие жили в общежитии подолгу от семей и телесной ласки.
Отец говорил, что ночные смены не так опасны в плане воровства через забор, сколько непредвиденных обстоятельств со стороны сменщиков: были случаи пьянства, разбоя, драк, изнасилования и даже убийства. Многое он повидал за свою жизнь, работая в Загот-Зерне. Но один случай заставил его сменить свою послевоенную профессию и переквалифицироваться сначала в собаковода, а потом и в заведующего конефермой.
Пошёл он как-то на обход складов. По графику это делалось несколько раз с промежутком в три часа. Выход пал на полуночное время. Идёт, значит, связкой ключей побрякивает. Нет, ключи не на брелоке, а на цепи, поскольку величина их не малая, а назывались ключики амбарными. Бывало, так эта цепь по голеням настучит, что синяки остаются, а в ушах звон. Так вот, приближается сторож к самому дальнему складу. Уже и фонарь столбовой плохо светит, пришлось включить переносный. Шум от ключей стал нарастать, что показалось обходчику подозрительным, Цепь отяжелела и он начал даже прихрамывать. Поднявшись кое-как по настилу и потянувшись к связке, мужчина её не обнаружил. Когда и где она могла отвалиться, а, главное, как, ведь всё это крепилось на поясе человека и незаметно не могло исчезнуть априори. Но додумать мысль ему не удалось: двери склада медленно распахнулись и в один миг какая-то сила подхватила отца и забросила внутрь. Мягкого приземления не получился и падающий получил сильный удар в плечо. Затем его ещё несколько раз перевернуло, покатало по полу, приподняло и посадило на транспортёр, который медленно двигался к соплу сушильной печи. Вход в печь открывалась автоматически при приближении груза. Вместо зерна, который транспортировали для просушки в печи, сейчас был живой человек. Но механизму было всё равно, поскольку так работала программа, заложенная в его железных мозгах.
Отец сидел не жив ни мёртв. На фронте он был связистом разведчиком и знал миллион нестандартных ситуаций и как из них выходить. Но это было похоже на концлагерь по рассказам очевидцев.
Ситуация нарочно не придумаешь: ночь, темень, открывшиеся двери, автомат транспортёр и один маленький человечек, которого вот-вот сожрёт раскалённая печь. Где-то метра за три до окончательной точки, ничего не придумавший для своего спасения бедняга, начал читать молитву:
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый.
Сколько раз он повторил текст одному бога известно. Но только откуда-то из-под высокой крыши сильно засвистело, было похоже на хлопанье огромных крыльев и голос:
- Что, догадался, безбожник.
Отцу было недосуг анализировать сказанное, но шестым чувством он понял, что нашёл средство нейтрализации каких-то сил, взявших его в плен. Теперь он занял позицию молящегося по-настоящему: собрав силы, встал на колени, хотя на брезенте было делать это крайне неудобно. Сложил руки по образу и подобию молящегося, поднял взор и направил его вверх. Голос окреп и он уже не шептал, а кричал, как мог, не совсем достоверно передавая текст молитвы.
Лента всё ещё двигалась и оставалось несколько секунд до щелчка затвора. Отец, весь в поту, поднял руку к голове, снял картуз и обезумел. Он был полон седых волос.
- Прости меня, Господи.
Это была последняя его фраза. Движение остановилось перед самой заслонкой и наступила мёртвая тишина. Еле преодолевая боль, сторож сполз на пол и также ползком добрался до ворот, Они были открыты. Связка лежала на снегу по ту сторону двери, с улицы. Уже брезжил рассвет. Зимой зорька встаёт поздно, где-то часов в пять-шесть часов утра.
- В это время и чертям пора на насест,- подумал папа и поковылял в проходную дорабатывать трудовую смену.