Мария Ватутина. Стихотворения. – М.: Эксмо, 2016.
Распространённое убеждение в том, что нет поэзии мужской или женской, а есть поэзия и непоэзия, верно только отчасти. Конечно, когда мы оцениваем конкретное стихотворение, нас меньше всего волнует половая принадлежность автора. Но значит ли это, что настоящие стихи пишутся бесполыми существами? Что нет относительно устойчивых особенностей, которые позволяют выделять, например, женскую поэзию внутри поэзии как таковой? Неужели гендерная характеристика совсем не влияет на выбор темы и особенности повествования?
Одно из бесчисленных чудес поэзии состоит в том, что она объединяет людей. Дает редкую возможность лучше понять друг друга, в том числе нам, мужчинам, – женщин (насколько это вообще достижимо и не противоречит «общему замыслу»).
Новая книжка стихов Марии Ватутиной – одна из таких возможностей. Здесь собрано лучшее, написанное автором за многие годы. С отбором отдельных стихов можно поспорить, но в целом, эта «попытка избранного», безусловно, удалась – книга содержит 39 стихотворений*, которые уже постигла или наверняка постигнет наилучшая участь для литературного произведения – их запомнят. Читатель видит в них настоящего поэта, видит женщину и многое из того, что получается, когда эти мощные ипостаси (поклон Сергею Довлатову) сходятся. Словом, здесь виден целый ряд особенностей женской поэзии.
Эмоциональность. Чувства и чувственность нередко бьют через край. Однако стихотворение у Ватутиной – это не фиксация, а точка возникновения чувства. Переживания автора не до, а во время творческого процесса вдруг становятся общедоступными. Мы перечитываем стихотворение, которое вновь и вновь рождается на наших глазах. «Из меня человека вырвали. Зверь сильнее любить горазд». Или «Я влюбилась, порадуйся, любимый, за меня. Вот этим я делюсь, вот этим вот. Такая новость, страх бежит по венам. А то, что ты причастен к переменам – вторая новость, не бери в расчёт».
Интуитивное внимание к деталям. Какие мелочи могут быть у человека, задача которого испокон веку – выживать? А здесь второстепенного не бывает. «Половинка у дивана не налёжена./ Это значит, жизнь у спящей на налажена».
Смешение «высокого» и «низкого». Разрываясь между предназначением и повседневностью, женщина-поэт должна успевать всё: и писать, и грудью кормить, и рефлексировать по поводу того, что к другой груди уже кто-то тянется (не тянется). «Ну, куда мне – усвоить, дурашке,/ Сколько ликов у женщины есть». Конституция и севрюга с хреном так мирно уживаются на крохотной площадке стихотворения, что нельзя не заметить, как точно это повторяет нашу общую жизнь.
В нумизматике все маразматики, кто не шпана.
Дали мне половину моей зарплаты за её ордена.
И я купила ей: палочку колбасы, мяса и молока.
Девяностый холст. Краснохолмский мост. Река.
Так и дожили до зарплаты, съели суп, закусили хлебом.
Только мне всё никак не рассчитаться с небом.
Пристальное внимание к противоположному полу. Если в «мужских» стихах оно, как правило, ограничивается любовным объяснением, то в «женских» столь постоянно, что трансформируется в отношение к жизни вообще, и вместе с этой жизнью (и автором) меняется. В стихах Ватутиной, например, от чуть ли неприятия всего мужского («Слава богу, шепчет бабушка,/ Что живем без мужиков», «Так благостно, как будто бог мужчин/ не создал вовсе»), до преклонения («Страшно, ангел мой, сойтись с такою?», «Ты – самая огромная потеря –/ Стоишь и просишь время повернуть»).
И здесь нельзя не обратить внимания на тематический скачок, отраженный в книге, – от любви как высшей стадии отношений между мужчиной и женщиной к любви как основе мироздания. Подобное есть почти у каждого большого поэта. Так, у Валентина Берестова, например, в стихотворении «Вот двое влюбленных на лоне природы». У Марии Ватутиной это «Любовь Патрикеевна моя спит в ледяной избушке»: «Для того, чтоб любить, не нужен никто всерьез,/ Ни мертвые, ни живые».
И вот так же в книге виден еще один переход, рывок – преодоление автором гендерной принадлежности. Как мощно ни раскрывалось бы женское начало, автор, прежде всего поэт – во-первых и в-последних, в начале и в конце. Во «Внесении младенца в дом» так и говорится: «Вначале я была письмом». Затем, после зрелых размышлений («…но чем бы откупиться от распада/ И длиться долго?»), приходит понимание – «всё – поэзия,/ В активе лишь поэзия, мой свет», «поэзия без политики». И, наконец, вершина, желанный итог для любого, кто посвятил себя Слову – «Теперь я книжка, нужная в быту».
Вот так, через максимальное выявление индивидуального, в том числе сокровенного, женского, поэт дорастает до главного, которое выше всех отличительных признаков.
Здесь интересно всё – и результат, и процесс.
(«Независимая газета», в сокращении, 26.01.2017 г.)