Как же интересно оказываться по другие стороны давно знакомых баррикад! Ещё недавно я – школьница – страшно округлив глаза хвастливо жаловалась, что «нам задали стооолько» (не уточняя, конечно, что это «стооолько» я и не собираюсь делать). Теперь же я – новообращенный член сообщества деспотов, заставляющих детей мыть руки и ложиться спать в 9 (эх, кого я обманываю) вечера. И мне предстоит отвечать на вопрос своих детей: «Зачем нам, мама, это всё?» И, отвечая на вопрос «зачем», предлагать им (по-крайней мере, на первых доподростковых порах) ответ на вопрос «как»...
Недавно (в июне, ироничное прим. авт.), листая на Валдбериз ассортимент моего любимого православного издательства «Никея», я спонтанно купила (вообще я против спонтанных покупок, но книги – это же другое, да?) книгу «Школьные траектории». Начала читать, как обычно, скептически (лучше же разочаровываться в лучшую сторону, а не в худшую?), но книжка меня захватила, унесла в школьные воспоминания, открывшиеся с какого-то неожиданного ракурса, а ещё избавила от кое-каких переживаний. Не буду писать рецензию в классическом смысле этого слова, лишь поделюсь кое-какими мыслями на тему.
Моя школьная жизнь прошла в самоощущении «я сама». Я сама – первоклассница – ходила в школу (по дороге иногда отводя трёхлетнюю сестрёнку в садик). Со второго класса сама ездила на маршрутках в другой конец города. Сама записывалась и ходила на кружки. Сама делала (или не делала домашки) и разбиралась с учителями. Сама, разумеется, решала, с кем общаться, где гулять и во сколько приходить домой. Сама подделывала подписи в дневнике – не в значении «скрываю оценки», а в значении «мам, я за тебя расписалась, ещё там родительское собрание, но можешь не ходить, что ничего интересного». Сама строила траекторию своего образования, назначая (как я сейчас понимаю, не всегда успешно) «важное» и «не важное».
При этом – с удивлением осознаю я уже сейчас – родители держали руку на пульсе. Не в мелочках – на мелочи не было времени и сил, – но в масштабных событиях они были рядом, оценивали ситуацию и вносили свои коррективы.
Например, такой поправкой в образовательный маршрут был мой перевод после первого класса из ближайшей с домом школы в физико-математический Лицей. Причина перевода, если сказать одиним словом, звучала бы так: «Среда». То есть, на фоне других детей я была супер-пупер-отличницей. В этой школе я бы, скорее всего, деградировала в значении «не развиваюсь в подходящем темпе». Слишком лёгкая штанга, слишком низкие требования. Зачем стараться, если ты уже – гений?
Наверное, мой первый класс был весьма расслабленным (хорошо это или плохо – судить вам), потому что я хорошо запомнила свой вступительный экзамен в Лицей, где, в числе прочего, было задание нарисовать два пересекающихся отрезка такой-то длины. Поскольку в школе мы рисовали просто отрезки, я не стала их пересекать, а нарисовала рядышком.
– Почему ты нарисовала отрезки рядышком, а не пересекающимися? – спросила меня вторая-первая, впоследствии горячо любимая учительница.
– Потому что мы так не делали, – ответила законопослушная я.
– А ты можешь так сделать?
– Могу, – удивилась я, – это ведь просто.
– Ну так сделай!
Почему-то это вызвало у меня восторг: можно делать даже то, что вы не проходили! Можно делать творческие открытия прежде, чем это разрешит учитель! Не знаю, с тех пор или не с тех, но я всегда позволяла себе в учёбе много свободолюбивых раскованных вольностей, эксперементируя прямо на ЕГЭ, потому что это же так весело – сдавать экзамены, это же творчество, да? (Объявляю минуту молчания, посвящённую детской наивности).
Итак, я попала в сферу элитного образования. Конечно, я не рассуждала в таких категориях, для меня это было просто моей обычной школой, и штанга лицейской учёбы никогда не казалась мне тяжёлой. Возможно, потому что мы – мой класс – были искренними пофигистами, от них же первый есмь аз. Школа была для меня обязанностью, которую я безо всякого бунта принимала и местами любила. У меня, в отличии, например, от моей продвинутой младшей сестры, никогда не было мыслей о домашнем обучении. Надо – хожу. Какие проблемы? Да, местами скучно, но тогда можно развлечься написанием стихов или бумажных писем (о блаженное время, когда Интернет был сугубо домашним мало изученным зверьком). В каждую свободную от учёбы и общения минуту я писала, писала, писала, из-за чего мой любопытный одноклассник однажды спросил: «Что ты всё время пишешь? Письма? У тебя что, кто-то в тюрьме сидит?»
Моей основной учебной мотивацией всегда был бескорыстный интерес. Думать о будущем в значении «успешная работа» мне казалось таким же циничным, как выходить замуж из-за денег или социального положения. Сейчас я не совсем согласна с прошлой собой, но моя жизнь складывалась и, наверное, будет продолжать складываться в таком вот романтично-непрактичном русле. «Я девочка, мне простительно».
Учёба всегда давалась мне легко, и я училась играючи, будто бы в перерыве между главными (как я их ощущала) делами, которых у меня было великое множество. При этом школа (особенно на уроках математики, но об этом – чуть позже) научила меня трудиться. Как оказалось во взрослой жизни – исключительно интеллектуально. У меня есть навык писать тексты и решать уравнения – это монотонно, кропотливо и, если задуматься, совершенно бесполезно с практическо-бытовой точки зрения. Но для меня это проще (подчеркну, сильно проще) труда бытового – такого же монотонного и кропотливого, но при этом лишённого азарта учебно-творческих открытий. Да, учиться этому тихому женскому труду мне придётся ещё долго...
Так получилось, что школа не была основным местом моей социализации. Не в значении «в школе всё плохо», а в значении «за её пределами всё ещё лучше». Я по-своему любила школьное общение и на разных этапах передружилась с половиной класса. Причём дружбы эти были личными и сокровенными, исповедальными. Я никогда не умела общаться в компании: мне горько смотреть, как люди надевают защитные социальные маски, как агрессивно шутят, как ставят друг друга в неловкое положение… Нет-нет, это всё не для меня. Я люблю общаться наедине, глаза в глаза. Моя одноклассница выразила это словами: «С тобой не дружится поверхностно, только глубоко».
При этом я ощущала себя инаковым отщепенцем, не добавленным в классный (матный-перематный) чат. Тогда мне казалось, что это из-за веры, взрослости и высоконравственных идеалов. Сейчас я думаю, что каждый из нас ощущал свою инаковость, потому что... Покажите мне подростка, который «такой, как все». У каждого за колючей улыбкой какая-то уникальная трагедия, – так и есть, так и должно быть.
Моя драма заключалась в борьбе за чистоту тела, мыслей и речи. В невозможности объяснить кому-то из класса, что, когда на последнем звонке все отрепетированно кричат «ни пуха, ни пера, к тому самому», мне больно и одиноко. Под конец учёбы я очень устала быть культурно-нравственным иностранцем, говорящим на языке других ценностей. Я устала, я хотела «к своим».
Но я ни секунды не сожалею, что моя образовательная тректория получилась вот такой. И, хотя мне невероятно симпатична идея альтернативных видов образования, описанных в книге (вы ещё помните, что вся эта долгая история началась из-за прочитанной книги?), я рада, что прожила вот-это-вот-всё, местами безусловно хорошее, местами – спорное. Всё это – моя драгоценная копилка опыта. Всё это – я.