ultima thule

Кира Астанин
я любил тебя, и не игрой воображенья,
хоть, [воображая], обожаю говорить, когда
всё и так уж без обид, тоски, прощенья.
слеза к лицу, повтор, повтор, но да,
мне не забыть тот жар, что пломбы плавил
в пасти страстью и желаньем, а правил
и границ [не] обозначить, раз ты в пустоте,
даже если только тень на простыне,
твоя проявленная ночью явь, пока во рту
голосит язык безумно имя, имя, только мы
— нечаянно, делим [проспекта] широту,
что утерялся, на сезон, среди зимы.

но время, это ретушь нашего календаря.
волапюк — любая речь. скажи, чего угодно!
ты дойдёшь, к заветной всуе, зря, и зря.
кажись за вздохом, пусто и безродно;
спущенной попытки быть кому-то близким,
в объятье душном, тесном, — склизким
по делёжке чувстве, то рекурсия сознанья,
неуловимый остров, света замыканья,
точки А, и точки Б, которых нет в помине,
ведь, в один момент, там холодно, и горячо,
нигде сквозь дым я вижу вновь, но ныне,
через своё отражённое в воде плечо.

вот, вечер, соскользнул, с эмали судна.
я благодарен тебе, — что я, теперь не слеп!
облака окрашены морем, и подспудна
память в расставанье, то на след
напасть в пути. мой голос, цветом янтаря,
палитра для истории; однако, вовне говоря,
— я проявляю дурацкую рекурсию ума,
ведь я, не нужен: ни тебе, (и верно, весьма
произносить то миражу), ни горизонту,
чем я ближе, тем ты дальше, лик простора!
что оставленному далее и далее понту,
скользь водоёма шумного раздора!

я счастливчик, без дураков и сюрпризов!
почти живой, почти настоящий. достойный
поминок в колыбели меж капризов
скорби, боли и террора, где спокойный
окутывает сон. я закрываю глаза, ниоткуда
продолжая видеть свет, и чуда
слышать добрый шёпот; и корабль тлеет,
парус ласточкой мелькает и белеет,
прочь увиваясь средь ничто. скрипят борта
за пеной дней, где только дом родной,
и, жаль, но я не вспомню, (стёрто навсегда
и не крикнуть заново постой).

2021 — 2024