когда пилили небо напополам,
выходил мерить стружку электрический ливень,
плакал бог и клялся ложью,
а люди шли срывать цвет воды,
смеялись хмурыми лицами,
и вытягивалось на возврат сегодня,
день оставался целиком сосредоточен наружу…
а на улице теней горевали недогоревавшие,
а варварская песнь безумна в безумии,
превращался иней на стёклах в поэзию,
сестра дожидалась ребёнка от незапланированного брата,
это особый сбой, –
неметь частью воздуха в кашле иммунитета,
бог тщательно втёр узор в отпечаток следа…
а на плоскость вращения глаз попадает пыль,
материю жжёт холод потухшего солнца,
и только скрипичные бабочки
летят модулировать шеренги изломанным светом,
босиком доверить траве вытертые проспекты,
а я вижу углы, не касаясь татуировок панков,
худощавая сырость английской спички, держась зажжёно,
лязгает осколками свинцовой выносливости…
мои зрачки, только мои зрачки,
другим скребут с чешуи безвкусную воду,
впускаю в нутро голос воздуха,
плед тумана укрывает краску радио,
это мои объятия камертона,
это меня чистый лист бесит, а грязный кроет…
осень,
слякоть одеяния на голое тело,
месиво под ногами,
ступни в меховом провале утреннего,
кофе убегает за огнём повторного сна,
снимает камера окна явь,
и наросли на глаза шипы бить копытами стадом роз,
взгляды сравнить с клыками волчьей любви до воя…
парализовано бродят тени мыслями,
меняют местами ток ливня,
сырость механического электричества плесень крыс вылавливают,
раздвоенный язык благодушно опирается на трость,
след повреждений принял участие в метастазах,
губами цепляет воздух за зубы,
пилили небо напополам,
маленькие унижено гнулись,
большие важно покачивались,
электрический ливень мерил стружку,
жёлтый трамвай потухшего солнца приглаживал рельсы.