ДЕТСКИЕ ФОТОГРАФИИ Алексей Дидуров
Какое счастье в детстве умереть -
Заснуть под слезы мамы, как бывало,
Уже обжитую смягчая твердь
Под завыванье отчего подвала,
И не принять иных земных даров,
Полученных помимо, вечных кроме,
Как-то: конфет от сводней и воров,
Да жидкой манны, да битья до крови
В луче, что небесами спущен мне,
Да на дверях дыры, где жил-был Гешка,
"Орла" на пластилиновом пятне...
Не так всем, впрочем, важного, как "решка"...
Я в преисподней жил. Я видел ад,
Я в нем ловил мокриц, и в их извивах
Прочел я жажду жизни - жизнь назад
В родимых недрах, темных и червивых,
Я видел быль и прах добра и зла
На срезе грунта перед самой рамой.
От газа греясь, резались в "козла"
На кухне черт-те кто с моею мамой.
Мать вышла замуж. Выхрип: "Лучше спи!"
Поспишь тут - в темноте толчется семя...
Родился спутник. Делает "пи-пи".
Вода в подвале. Время каплет в темя.
Загадка жизни... Да в конце ль ответ?
И детская считалка про мочало
Спроста ль кончалась: "Начинай сначала"?
Уста младенца выдали завет,
Который не идет из головы
С расцветкой первопахнущего лета,
С парижским ветерком на дне Москвы:
"Из крепдешина шьешь?" - "Из крепжоржета".
Прошаркали над мальчиком года
Компашкой фестивальною хмельною.
Я снизу вверх смотрел на них. За мною
Сюда им не спуститься никогда.
Пустырь на месте детства. Щебень, гниль.
Здесь жизнь была, бельишко колыхалось.
Могила первой из моих могил,
В каких душа дышала, задыхалась,
Ни Богу и ни черту не нужна,
Посколь обоим до зачатья мамы
Отвесили свинцового рожна
В кожанках тертых Евы и Адамы,
А смертным и совсем не до души -
Десятка лет с войны не пролетело,
И наш Мансур безногий тешит тело
В горячке белой: "Ой, якши... Якши..."
Линялый фотоснимок - двор, скамья,
Пикало, Клепа, Чекануха-Рая...
Вот я. Вот боль грядущая моя -
Насупленная пигалица с краю...
Она потом сломает сердце мне,
И я, как инвалид любви, пребуду
Не на коне — и все же на коне,
И сей феномен уподоблю чуду...
А кто-то осквернит ее подъезд
И матом на стене про нас расскажет
Святое... Нет стены. Нет дома. Есть
Крест от оконной рамы — руки мажет...
Давным-давно, до передачи "Время",
Не то, что нынче, было, братцы, время!
И первая любовь моя, братва,
Сараями и лестницами пахла,
И солнышко садилось в область паха,
И было просто все, как дважды два,
И девочка моя дышала в ухо,
И ухали в подъездах двери глухо,
И мы на самом пятом этаже
Вдоль пополам с испугом разрывались,
А если рядом двери открывались...
Но это я не выдержу уже...
Земли так много было во дворах,
Что мне асфальт на улице казался
Другой планеты твердью: я касался
Его - и возникал неясный страх
Или тревога... В этих двух мирах
И проходило детство, и прошло.
Когда ушла ты. Ни к кому. Без ссоры.
А просто. В мир и город повлекло.
Туда, где сталь, асфальт, бетон, стекло...
И то, что мне глаза заволокло,
В пол земляной двора ушло, как в поры
Самой Земли... Но разве что взошло?
У Клепы нос немного набекрень...
Сейчас он - тучный бармен в "Эрмитаже".
Пикало мертв. Я помню этот день -
Он забежал к Авдеевой Наташе,
Которая женой жила с отцом,
А тот был не в духах, они сцепились,
Хрыч трость метнул отточенным концом.
Мы на поминках с Клепой в смерть упились...
Он мне писал туда, где я - "ать-два":
Наташа съехала из страха мести...
Вернулся на пустырь. Мы однова
Руины мирные смочили вместе.
Я пионер. Юннат. Хитрец. Спортсмен.
На рукаве нашивки предотряда.
Уста педагогических сирен
Моим примером утомляют стадо.
Я прихожу из школы — галстук прочь,
В карман - кастет и между пальцев - бритву,
Вернусь домой, когда вернется ночь -
Крутить на потолке подвала битву.
"Опять курил?" - спросонок в темноту
Уронит мать. Вздохну и не отвечу.
Засну. И побреду себе навстречу.
Как поздно я проснусь — и не дойду...
А Чекануха-Рая нам была
Родней родных с прогулок без мамаши -
Умом слаба, как мы малым-мала
(А с ней играли в детстве мамки наши!),
Она весь день пылила средь ребят:
Гипофиз, что ли, — не росла, не зрела...
Однажды отчим драл меня за мат -
Она его большой доской огрела!..
Мне бабка рассказала, отчего
Осталась Рая умственно отсталой:
У Господа, мол, детства своего
Не забирать просила — тот воздал ей...
О, как уютно было быть своим
В любом дворе, проулке и трущобе -
Во встречных взглядах тот же сизый дым,
Сталь в говорке и мягкотелость в злобе,
Спрессованная каша в котелке -
Где бы ни жил любой и каждый, ибо
Тут и на самом высшем чердаке -
Небес российских ледяная глыба...
А встреть я не таких тогда — на них
Смотрел бы с мукой зависти недоброй
И рогом, сообразно с местной догмой,
На них попер... Но не видать иных.
Пер через двор многоголосый ор
Динамиков - Билл Хейли, рок-детина,
Затеивал громоподобный спор
С девчачьим голосочком Робертино,
Меж лагерями наводя мосты,
Премьер в ООН ботинком бил в трибуну,
Как негритос в там-там, Я жег хвосты
Пуховым вьюгам, вторя Пэту Буну,
А мать под "Хаз Булата" дома пьет -
Нас отчим обокрал до крох - и ходу
В просторы, где Гагарину поет
Трансляция неумолчную оду...
Спасибо, детство, азбуке твоей,
Ускоренному методу прозренья!
Нет зрения зрелее и верней,
Чем зренье отрезвленья и презренья!
И отчимщины перегар густой,
И глыба кулака, что пышет жаром, -
Все гнало в ночь — подмигивать Стожарам
И пить всей грудью липовый настой!
Я куковал один в дыре двора,
Я видел: "завтра" льется из "вчера",
Я слушал стук насосика грудного,
С тех самых пор, действительно- родного...
Прости мне, детство, злость и худобу,
Плешь авитаминозную под кепкой,
Тоску по пионерской дружбе крепкой,
Зуд знамя подхватить, вопить в трубу,
Обиду на судьбу, открытый рот
Над книжкой "Девяносто третий год",
Со склада спертой на Новослободской
(Обложка и рисунки - Савва Бродский) -
Там в барабан бил маленький валлон,
И под его растреск рождалась эра...
Зато я на Кольце смотрел Насера
Меж стерегущих двух мотоколонн!
Вот школьный фотоснимок - Томка Д.
Обнявшись на уроках, мы балдели.
Она ушла с восьмого в Дом моделей -
Моделью. "Слущай, малчик, быть бидэ!" -
Я слышу год спустя в ее дворе
Кавказский бас. Их двое. Все в джинсовом.
И третий в "Волге". Видно по игре,
Мне лучше делать ноги. Сделал, словом.
Я знал, как бить, но я не знал, как быть -
Я испугался их богатства, мощи.
С тех пор я ненавижу это. Проще -
Я не могу Тамару Д. забыть...
Остаток улицы. Фрагмент любви.
Вот здесь ступали классные твои.
Вон там висело: "Покупайте джем!"
Я бы остался, но зачем? Зачем?
Песчаный ветер взялся завывать.
Как я забыл уменье забывать?
И рай, и ад — все бренно на земле.
Стою на пустыре. Навеселе.
День ослепителен. В глазах темно.
Пью теплое крепленое вино.
Сдержаться - молод. Плакать - староват.
Пошли, пошли. Никто не виноват.
1976 год