И когда головою пшенично-ржаной закивает со сцены Курт,
Призывая к Хель, погружая в болотную ряску и топь дивана,
Притворившись тотемным животным и бирюзой нирваны,-
Обратится кардиограмма смерти в песенную строку.
Повисаешь тенью на Иггдрас'иле, ногами кверху. И нем, и глух,
Принимая с небес зефиры субстанций, слепящих глаза, как манну,
И не важно, орлом или решкой упал, лягушонок души карманный,-
Всё одно- препарирует боженька скальпелем сирый и скорбный дух.
Вот тогда поделом воздастся тебе оглашенному, за дела твоя,
Словесами рыдать, читая тропарь и кондак, поминая всуе,
Поспешает Мефисто, крапленые карты грехов, второпях, тасуя,
Чтоб тебе, дураку, прокутившему право на жизнь, строгача впаять.
Замечтался Курт, и в жилах его забродила кровь молодым вином.
- До свиданья,- Земле не сказав, он ушел, певец и паяц пропащий.
Благолепствует звук семиструнный в трущобах и райских чащах,
И стихи осыпаются строчками, буквами и золотым руном.