3-2-36
Полк князя Андрея стоял, как резервом,
В бездействии мирном под сильным огнём,
Какие и сколько иметь нужно нервов,
Стоять под ружьём, находясь долго в нём.
За время стоянки в нём таяли силы,
Уже потерявший двухсот человек,
Полк двинут на поле, «поднять их на вилы»,
Наверно, закончить живущим свой век.
Оно, это поле, утоптанным стало,
Часами на нём продолжались бои,
Убитыми поле уже зарастало:
Чужие лежали и больше — свои.
Не выпустив ни одного там заряда,
В простом ожиданье, теряя людей,
Уже треть полка выбывает из ряда,
Конца в этом нет, в ожиданье смертей.
Весь полк размещён в батальонных колоннах,
Меж ними пространство — по триста шагов,
А над головами неслись, как на волнах,
Гранаты и ядра, железных шаров.
Все люди полка — молчаливы и мрачны,
И редко в рядах возникал разговор,
Но он замолкал, как ядро неудачно,
Внезапно спускалось на этот простор.
Тогда же внезапно и крик раздавался:
«Носилки» — неслось по солдатским рядам,
Но сидя иль лёжа, никто не пугался,
Народ терпелив был и слишком упрям.
Но, чтобы не ждать приближения смерти,
То каждый занятье нашёл по душе,
Одежде, мундирам в такой круговерти
Ремонт всегда нужен, чтоб быть им лучше;.
Кто штык натирал аж до самого блеска,
Портянки мотал, чтоб не стёрлась нога,
Кто ранен, убит был — и не было «всплеска»,
Ни крика, ни ужаса — духа тоска.
Обычным им видеть уже приходилось
И кровь, и носилки, и мёртвых людей,
Вкруг каждого смерть словно облаком вилась,
Не жалко ей было и всех лошадей.
А сам командир полка — хмурый и бледный,
Ходил вдоль овсяного поля и ждал,
И он, в том числе, и судьбою был бедный,
Однако в надежде на случай победный,
Он в мыслях французов уже побеждал.
Во весь рост шагал вдоль овсяного поля,
И мерил, казалось, шагами длину;
Бесстрашья пример, командирскую волю,
Такая его командирская доля,
Солдаты внимали её «глубину».
Однако не мог не следить за полётом,
И ядер, снарядов и мелких гранат,
Он как бы по свисту считал перелёты,
Вот этот — не нам, и другой — невпопад.
Вдруг — свист и удар, и ядро уже рядом,
И врезалось в землю в пяти лишь шагах,
Его всё сковало холодным, как ядом,
Как вкопанный встал и почувствовал страх.
Так просто, без боя, и, как на прогулке,
Ещё шаг — попало б ядро прямо в грудь,
Погибнуть так просто как будто бы в шутке,
Не дав человеку и даже вздохнуть.
Обидно, без дела, шатаясь по полю,
Погибнуть от пули какой-то шальной,
Пополнив судьбу вновь несчастною долей,
Как жить без меня будет мир остальной?
Могло же случиться, так вот и случилось:
Весь полк представлял собой просто мишень,
Мишень без движенья в покое ютилась,
Был весь под огнём он практически — день.
Пока разбирали ядра все «проделки»,
У самых ног князя, шипя и дымясь,
Упала граната, вертясь словно белкой,
Такая бывает в войне неприязнь.
Остался стоять в нерешительной позе;
Стоящий с ним рядом его адъютант,
Успел лечь на землю при этой угрозе,
Тем самым для жизни себе дал презент.
«Неужто на крыльях мне смерть прилетела,
Но я не хочу, не могу умирать,
Стою я живой, и до смерти — нет дела,
Так просто за что же мне жизнь-то отдать?
Взорвался «волчёк», и не вняв мольбам князя,
Упал князь на землю ту, что защищал;
Похоже, что с жизнью непрочною связью,
И, как патриот, он так плохо связал.
«Носилки», — раздался спасительный окрик;
Уже ополченцы несут его в лес,
И вот уже князь в руках крепких и добрых
«Плывёт в мягком ложе», в крови тоже весь.
В лесу разместилось убогое средство,
С названьем его — перевязочный пункт,
С врачебным понятьем — сущее бедствие,
Не в силах избавить от нажитых мук.
В составе «больницы» — всего три палатки,
И транспорт из фур, целый парк лошадей;
Отрезать часть тела, «накладывать латки»,
Такая ждала всех там участь людей.
Вокруг тех палаток лежали и ждали
Десятки промокших от крови солдат,
Они, считай, жизнь за Москву, как отдали,
На вид это был человеческий склад.
Но князя Андрея, полка командира,
Поскольку считался он важный столь чин,
Имея в виду, его честь и мундира,
А он среди всех был таким лишь одним.
Уже пред палаткой, придя он в сознанье,
Открывши глаза, но не мог всё понять,
И где он, за что ему то наказанье,
И что теперь делать, кого обвинять?
Он слышал солдатскую речь о победе:
«Его мы оттеда да как усекли,
Не видывал даже никто и на свете,
Как мы короля их с собой увели!»
От этой приятной для слуха всей речи,
У всех, кто был рядом, его окружал,
«Зажглись в утешенье в глазах словно свечи»,
И князь к ним причастным себя посчитал.
«Но разве теперь мне не всё равно это?
Как жалко покинуть навек этот свет!
Я что-то у жизни не понял «либретто»,
И вот — перед жизнью держу я ответ!»
3-2-37
Один только доктор царил в той «больнице»;
И целая очередь свежих калек,
С палатками рядом смогли разместиться,
И ожидать на себе скальпеля след.
Однако часы непрерывной работы,
В купе с постоянным виденьем крови,
Создали проблему для новой заботы:
Ведь нужен же отдых; и в этой связи,
Он вышёл с палатки, вдохнуть свежий воздух,
Заядлый курильщик, с сигарой во рту,
Он кровью залит, и ему нужен отдых,
Чтоб сбросить с себя вида ран «дурноту».
Но фельдшер прервал его это блаженство,
Ему, указав на носилки рукой,
Где в них князь Андрей, пребывая в главенстве,
Лежал искалечен проклятой войной.
Когда же его вперёд всех ожидавших,
В палатку несли, ибо важный он чин,
То ропот поднялся средь тех же несчастных,
И ярко так вымолвил и;з них один:
— Похоже, что даже на том свете тоже,
Одним господам бог дарует житьё,
Ах, как же порядок везде этот сложен,
Над нами витает одно вороньё!»
В считавшейся царством хирурга палатке,
Стояли «разделочных» пара столов,
И в том примитивном, казалось, порядке,
Из раненых каждый уже «стал здоров».
Его возложили в «целебное ложе»;
Снимая с носилок, вновь страшная боль
Пронзила всё тело, как взрыв там, под кожей,
Как будто на рану насыпали соль.
Соседний был стол перед ним уже занят,
Знакомый казался на нём человек,
Похоже, что он без ноги уже станет,
Калекою жизнь продолжать будет век.
Движеньем руки он ощупывал рану,
И вновь «всполошилась» та страшная боль,
Сознанье исчезло, без чувств он — «в нирвану»
Как будто от боли имелся пароль.
Когда он очнулся, разбитые кости
Бедра и груди были удалены,
Отрезаны мягкие тела те части,
Которые вместе и по;вреждены.
Почувствовал вновь он всей жизни блаженство,
Все лучшие годы проплыли в уме,
И даже «залез» князь до самого детства,
Хотя находился здоровьем «в тюрьме».
Но взгляд на соседа казался знакомым;
«Хочу посмотреть», — слышен жалобный стон,
И стон прерывался рыданьем «здоровым»,
Просящим ему отдавался тот звон.
Хотел тоже плакать князь, слушая стоны,
Быть может, причиной — возможная смерть,
Задеты в нём были забытые «струны»:
Без славы покинуть жизнь, просто сгореть.
Соседу решили уважить всю просьбу:
Блеснул перед ним весь отрезок ноги,
Ещё в сапоге и с запекшейся кровью,
Врачи показались ему, как враги.
О! Оооо! — зарыдал он уже в полный голос,
И доктор, стоящий пред ним, отошёл,
И вдруг перед князем возник этот «колосс»,
И он с облегченьем: «Теперь вот — нашёл!»
— О, бог же ты мой! Вот какая вдруг встреча!
Несчастным рождён я злодейкой судьбой,
Под самый конец моей жизни, «под вечер»,
В «больнице я дал ему мщения бой!»
Какая насмешка над бедной судьбою,
Когда ты не можешь ему отомстить,
А, впрочем, обоим нам с этой войною
На свете недолго осталось и жить.
И вновь навалились все воспоминанья:
Он вспомнил Наташу и их первый бал,
Но вместе с любовью «зажглись» вновь стенанья,
Ах, как же теперь он по жизни страдал!
И ненависть, злость, как к врагу, Анатолю,
Сменились на жалость, стремленьем прощать,
Ведь он, как и я, получил свою долю,
Придётся обоим нам жизнь коротать!
Любовь, состраданье и даже прощенье —
Вот ценности те, что вещает нам бог,
Он вспомнил слова сестры, их повторенье,
Подумал, напрасно он был с ними строг.
3-2-38
Один страшный вид всего поля сраженья:
Убитых и раненых — весь «урожай»,
Нарушил ЕМУ всю надежду, терпенье,
Иметь на душе победный весь рай.
Ужасный сей вид победил в НЁМ всю силу,
В которой ОН черпал величье своё,
«Неужто нашёл под Москвой я могилу,
Бесславно закончив своё торжество?»
Опухлый и жёлтый, с мутны;ми глазами,
Сидел ОН на стуле, но звуки пальбы,
Неслись до НЕГО с силой ветра-цунами,
Как длившейся бойни и страшной войны.
Себе ОН приписывал тяжесть сраженья,
За всё возлагал на себя ОН вину,
И чувство тяжёлое от пораженья
Так прочно засело в нутро, в глубину.
Но, что ОН мог сделать, заранее сдаться,
Бесславно закончить свой жизненный путь?
Не только ЕМУ это всё не удастся,
Солдатская масса не даст повернуть!
Вся тяжесть в груди, в голове от страданий,
Затмили желание славы, побед,
Спокойствие, отдых лишь стали желаньем,
ЕГО унести далеко от всех бед.
Ещё когда ОН, объезжая позиции,
Стоял на Семёновской той высоте;
Начальник всех пушек, щадя все амбиции,
В своей к НЕМУ признанной всей правоте;
ЕМУ предложил батареи поставить
На эти высоты, усилить огонь,
На русское войско, и тем их заставить
Бежать иль ослабить защитную бронь.
И ОН согласился на это решенье,
Просил доложить ЕМУ тот результат,
Но вскоре пришло от них вновь донесенье,
Что двести орудий по русским палят.
Огонь вырывает их, косит рядами,
Они, как ни в чём не бывало — стоят,
«Похоже, на них это наше цунами,
Ещё недостаточен в нём этот яд!»
— Но, если им мало, добавьте им яда,
Создайте со смертью им чёртовый ад;
Однако в НЕГО вновь вселилась досада,
Что не помогает ЕГО «снегопад».
Вот то, что хотел, без ЕГО приказаний,
Вершилось само к достиженью побед,
ОН вновь перенёсся в мир свой пониманья
Величия, оставить в истории след.
И ОН продолжал исполнять роль владыки,
Жестокую, тяжкую эту всем боль,
Чтоб люди признали и даже привыкли,
Какую займёт ОН в истории роль.
Не только сейчас, в этой гибельной битве,
В НЁМ по;мрачены ЕГО совесть и ум,
Но ОН никогда не нуждался в молитве,
И не утруждал ОН своих прочих дум;
Понять ни добра, красоты нашей жизни,
Отрёкся от всех человеческих чувств,
И вряд на своей ОН, возможно, и тризне,
Покинет сей мир, но останется пуст.
Когда объезжал ОН всё поле сраженья,
Считал «урожай», как итог этих битв,
И счёт вызывал у НЕГО вдохновенье,
Без всяких ненужных ЕМУ в том молитв.
Пропорцья смертей была в пользу французам,
Примерно такой: их — один, как — к пяти,
Свои выделялись по синим рейтузам,
Легко ЕМУ было своих всех найти.
ОН «великолепным» назвал поле сраженья,
В нём боле ста тысяч «валялось» людей,
А после, в тени уже уединенья,
(С Елены Святой своего заточенья),
Досуг посвящал описанью целе;й.
И целей, и планов устройства Европы,
Но их не достигнуть всех было без войн,
Война, как известные миру те тропы,
Потом успокоит людской этот рой.
«С Россией война должна быть популярной
В новейшие с вами у нас времена,
Со здравым смыслом и нужной, наглядной,
Россия — отставшая в мире страна.
Война нужна эта с великою целью,
Открыть пред народом другой горизонт,
Систему всей власти растить с колыбели,
Открыть для народа весь жизненный фронт.
Я был бы спокоен во всех тех вопросах,
Имел бы я тоже конгресс и союз,
В кругу государей, во всех интересах,
Мы все обсуждали бы тяжесть обуз.
В Европе создались такие условия,
В ней жил бы спокойно единый народ,
В ней не было б места любому злословию,
Она б стала общим для всех — как приход.
Чтоб реки, моря стали всем судоходны,
До гвардий уменьшено армий число,
И все государства должны быть спокойны,
Не гоже растить друг на друга всё зло.
Я сыну доверю всю власть над империей,
И я, как диктатор, со сцены уйду,
Конституционным назвать бы правление
На общую пользу и всем — в угоду;.
А я, на досуге и вместе с супругой
Намерены ездить везде по стране,
И стать для людей всех любимым их другом,
Препятствовать всякой возможной войне».
И ОН, предназначенный как бы всевышним,
На роль палача покорённых им стран,
Всех уверял, что совсем в том нелишне,
Устроить в Европе такой «балаган».
И ради, на благо живущих народов,
Чтоб мог управлять ОН судьба;ми людей,
Такая родилась в нём мыслей природа,
Подобна была она чувствам зверей.
Продолжив писать, перечислил потери;
«Форсировав Вислу, французское войско
Четыреста тысяч имело солдат,
Из них половина, а, может и больше,
Всего — иностранцев, какой-то «салат».
А тех, кто французским свободно владеет,
Так тысяч сто сорок, и то — разных стран;
А русская армия в битвах редеет:
Убитых, калек от полученных ран;
В ней раза в четыре, чем больше французов;
Сто тысяч унёс их московский пожар,
Для них наступленье явилось обузой,
К приходу их в Вильну, «из них вышел пар».
Всего пятьдесят тысяч русских осталось,
А в Ка;лаше — даже чуть меньше того»;
Война тяжким бременем всем отозвалась,
И всё по вине лишь ЕГО, одного.
Но ужас войны не трепал ЕМУ душу,
ОН сам признавал всю вину за войну,
И ум помрачневший в нём «вылез наружу»:
Французов убитых всех меньше в бою.
3-2-39
Нельзя вновь не вспомнить итоги сраженья:
Где более сотни тыся;ч человек,
Нашли своё место для погребенья,
Закончив на поле свой жизненный век.
Трава и земля, всё пропитано кровью,
Мгла сырости, дыма покрыла поля,
Которые раньше с крестьянской любовью,
Пахали и сеяли, труд ей даря.
Росли урожай, скот пасли на равнинах,
Как кладбищем стала вся местность за день,
Погиб урожай, весь взорвавшись на минах,
Казалось, нависла зловещая тень.
Разрозненны толпы калек, всех несчастных,
Тянулись к Можайску с одной стороны,
С другой — на Валуево, «тоже от счастья»,
Хотя и калеки, но всё же — живы;.
А те, что остались ещё там живыми,
Голодные и из последних всех сил,
С одной стороны — они в бой вновь гонимы,
С другой — всё стреляли, и ждали могил.
Собрались и тучи, накрапывал дождик,
Дождю всё равно ведь, какой «урожай»,
Любому из них дождь всегда был помощник,
Однако иной в этот раз был случа;й:
Но дождь запоздал, «урожай весь «валялся»,
Он вырос на крови погибших в бою,
И он под дождём так лежать и остался,
На тех же полях и дорогах в Москву.
А дождик всё капал, и в капельном звуке
Слышны стали ясно такие слова:
«Так что же вы, люди, рождаете муки,
Пора прекратить, вас прокляла молва!»
Измученным людям приходит сомненье,
А нужна ли им и зачем та война?
Зачем им друг друга нужно истребленье,
И ради чего меня смерть ждать должна?
Усталость и голод, и близость их смерти,
Хотя и «бродили» в тревожных умах,
Но некогда было в такой круговерти
Оставшимся думать о прочих делах.
Оставшись один на три пушки прислугой,
Работал за всех словно тот автомат,
Здесь каждый был связан военной порукой,
И чувствовал, он есть защитник-солдат!
Уже ряды армий обеих ослабли,
Немного усилий с одной стороны,
Как будто из сил не хватает лишь капли,
Победу чтоб вырвать для каждой страны.
Однако подобных последних усилий,
Уже не могло быть с обеих сторон;
Заняв оборону, мы их «пригласили»
В атаках держать свой «воинственный трон».
Но русское войско разбито в сраженье,
И, всё оставаясь на прежних местах,
Поэтому терпит оно пораженье,
Пол армии вышло из строя в боях.
Уже было не кем вести наступленье,
Важнее держать оборону в бою,
Играть роль барьера, стены загражденья,
И не пропустить всех французов в Москву.
Однако французы, имея победы,
В теченье последних пятнадцати лет,
Хотя четверть армии была лишь «раздета»,
Могли здесь «оставить последний свой след».
Ведь цель не достигнута в этом сраженье,
И надо бы сделать последний бросок,
Тем более гвардия вся в ожиданье,
Победа маячит «чуть на волосок».
Тем боле усилья пропали все даром,
И гвардия полностью бы;ла цела,
Но ОН считал гвардию божеским даром,
Не стал рисковать, она очень нужна.
Французы морально померкли в сраженье,
Был стойкостью русских весь сломлен их дух,
Ни пяди земли, ни на шаг продвиженья,
И призрак победы летал словно пух.
Мы нравственную; одержали победу,
Та, что; силой духа была так важна,
Когда враг победу свою на потребу,
Бессилием встретил, хотя — быть должна.
Французское войско и вождь их великий,
В агрессии всей, как разъяренный зверь,
Они посчитали, что край этот дикий,
Затопчем его без особых потерь.
Они здесь не ждали такого подарка,
В разбеге своём все учуяли смерть,
Им в Бородино стало «чуточку жарко»,
Их по человечески — «чуточку жалко»,
Но все понимали, что нужно терпеть.
Никто из сторон не мог о;становиться:
Француз, потому что — заветная цель,
Она им в сраженьях всегда будет сниться,
В конце концов «сядут они там на мель».
Но главный итог Бородинского боя:
Назад «победителей» бегство с Москвы,
Страны пораженье, несчастная доля
И Франции всей, по погибшим тоски.
Никто победить не смог Наполеона,
И только в России «нашёл тяжкий кров»,
И весь полководческий гений «барона»,
Разбился о стойкость всех русских штыков.