Олимп разглядывал Афон,
томясь от зависти и грусти,
звучал в таверне патефон
и ты всё ждал: авось попустит.
Ты пил чужой страны шмурдяк,
ты жрал чужой державы мясо
и наточить не мог никак
свои, в чужой беседе, лясы.
Ни ностальгия, ни беда,
ни голод, ни смурная трезвость
тебя не брали никогда,
но кто же знал, мой друг, тогда,
что так безмерен счёт за дерзость…