2-4-6б
— Ату-Ату! — вдруг крик протяжный
Раздался, как охоты знак,
Что означало — заяц важный
Лежит и «ждёт» атак собак.
Пока готовилась охота
Русак не вылежал, вскочил,
И гончая, собачья «рота»…
Весь дух погони вновь ожил.
Вся кавалерия охоты,
И графы, бары, господа,
Как руководство «гончей роты»,
Неслись за зайцем, кто куда.
Чтоб зайца не терять из вида,
И мчащихся за ним собак,
Им всем маячила обида,
Ежели всё пойдёт не так:
Один, как крошка, заяц бедный,
Был против всех людей, собак,
И он, как зверь, всем людям вредный,
Не даст поймать себя никак.
Вскочив, он побежал не сразу,
Прислушался, откуда шум,
Повёл ушами, по;ддав га;зу,
Как будто есть у зайца ум.
Его настигла первой Ёрза,
Нацелившись ему на хвост,
В прыжке на зайца просто сверглась,
Но заяц был совсем не прост.
Прыжок собаки был не точен,
И он остался снова цел,
«Но он стал вновь, как озабочен»,
Возьмут другие на прицел.
Зверь выгнул спину, поддав газу,
Настал и Милкин уж черёд,
Почти догнав, но заяц сразу
Присел, не стал бежать вперёд.
Пёс по инерции промчался,
А зверь сменил прыжками путь,
В труднодоступном — оказался,
Ещё мгновение — чуть, чуть…
И он попал бы Милке в лапы…
Но, как на зависть прежним псам,
Что оказались как бы слабы,
Ругай покрыл весь гончий срам.
Ругай — весь красный и горбатый,
Он дядюшкиным был кобель,
Азартом гонки весь объятый,
Настиг желанную всем цель.
И, утопая по колена,
По грязным, топким зеленям,
Он как бы вырвался из плена,
Он преподал урок всем псам.
С зажатым в пасти «страшным зверем»,
Он покатился по грязи,
Зато он дядюшке стал верен,
В сравненье с гончими, в связи;
И с Милкой, Ёрзой и другими,
Всех дорогих красивых псов,
Хотя и бывших столь лихими,
Но лишь Ругай принёс улов.
Гордился дядюшка Ругаем,
Счастливым дядя слез с коня,
Своей победой был снедаем,
Своих друзей всех не щадя.
В руках, потряхивая зверя,
С него стекала чтобы кровь,
Как бы глазам своим не веря,
Он повторял всё вновь и вновь:
— Вот это дело, вот собака,
Он, как герой среди собак,
Его мгновенная атака —
И стал уже повержен враг.
Так говорил он, задыхаясь,
Как будто он кого ругал,
От счастья чуть и заикаясь,
Что он им всем, как фору дал.
В душе «гуляла» даже злоба,
Как будто рядом все враги,
Его душевная утроба
Всем видом делала шаги;
Шаги — над всеми превосходства,
Обижен был он среди них,
Достигший будто бы господства
Над всеми гончими других.
Илагин — красный от волненья,
Переводя от скачки дух…
Наташин визг от впечатленья,
У всех он раздражал их слух.
А дядюшка своим всем видом,
На лошадь вскинув рысака,
Дав волю всем своим обидам,
«Как засучивши рукава»;
Он говорить ни с кем не хочет,
Взобрался снова на коня,
Поехал прочь, но всё лопочет,
«Всех лучше свора у меня»..
Понурые все неудачей,
Что заяц не достался им,
Ростов с Илагиным на сдачу —
Обидно стало им двоим.
2-4-7а
На зайце стал конец охоты,
Ростовых дом был далеко,
Возникла новая забота:
Домой добраться — нелегко.
Гостеприимство предлагая,
Недолог был сей уговор,
Ростовы здраво понимая,
И не вступали в этот спор.
Почти что пол деревни вышло
Встречать охотников-гостей,
Им ранее не было слышно,
И даже более — не видно,
Баб, оседлавших лошадей.
Верхом присутствие Наташи,
Графини и столь молодой,
Вызва;ло удивленье даже,
Нарушив женский весь покой.
— Аринка, глянь-ка, как сидит-то,
Сидит красотка на «бочкю»,
Сидеть-то так же ей неловко,
Подол болтается вовсю…
Шеф, оглянувши всех домашних
И, разогнавши всех зевак,
Как кавалер, приличья знавший,
Мужской исполнил чести знак;
Помог слезть с лошади Наташе,
Провёл по шатким ступеня;м,
Мол, знай гостеприимство наше,
Мы рады графским всем гостям.
В бревенчатом и скромном доме,
Всё отличалось простотой,
В нём лишнего не было, кроме
Необходимых — на постой.
В сенях был запах яблок свежий,
Висели шкуры лис, волков,
Но запах был приятен, нежный,
От всех у дома уголков.
Он через маленькую залу,
(Складной в ней размещался стол),
Провёл в гостиную сначала,
В сей деревенский малый холл.
В нём — стол берёзовый с диваном…
Потом провёл в свой кабинет,
С диваном в нём и даже рваном,
С ковром, которому сто лет.
На стенах — множество портретов,
Родных, Суворова, он — сам,
Его, возможно, даже дедов,
В мундирах — по лихим годам.
Он попросил расположиться,
Но, тут же, грязный весь Ругай,
Лёг на диван, начав чисти;ться,
Издав приветливый им лай.
Расселись гости на диване,
Сидели молча, голодны,
И после скачек — как в нирване,
Но, всё же, были веселы.
Переодевшись, в казакине
И в панталонах, сапогах,
Смотрелся он не хуже ныне,
Чем при костюмах, галстука;х.
Он тоже — беспричинно весел,
И не обиделся на смех,
Напротив сел в одно из кресел,
Не доставляя им помех.
Он восхищался всё Наташей,
Она — от скачек и езды,
И не устала, стала краше,
Удобства ей и не нужны.
Ростову дядя подал трубку,
Другую — заправляя сам,
Чрез трубку дядя словно в рубку,
Свой бас передавал гостям.
За дядюшкой с большим подносом,
Румяная, лет сорока,
Вошла — красивая и с торсом,
Её — обширные её бока.
Она — с румяными губами,
С приветливостью во глазах,
С улыбкой, с чудными глазами,
С приветным словом на устах.
Она служила экономкой,
И, несмотря на полноту,
Легко ступала очень ловко,
С подносом подошла к столу.
Гостям расставив угощенья,
Заполнив ими весь их стол,
С улыбкой доброй насыщенья,
У две;ри встала на поклон.
В умах Ростова и Наташи
Вдруг понимание росло:
Явленье частое в том даже,
Что холостой мужчина каждый,
Природой в жизнь людей вошло;
Иметь по дому и хозяйству,
Как женщину во цвете лет,
Могла бы приготовить ча;йку,
И озаряла в доме свет.
Как можно не понять им дядю,
Улыбкой дядюшка сиял,
Он на свою Анисью, глядя,
Так просто счастье излучал.
Стол просто яствами завален,
Наливки, травник и грибки,
Мёд сотовый, шипучим сварен,
Лепёшки из черно;й муки.
Орехи всякие, варенье,
Вдобавок — куры, ветчина,
Для всех всё это вдохновенье,
И, в том числе, и для веселья,
И всё— Анисьюшка одна.
Наташа ела с аппетитом,
Другая курица совсем,
В неё как будто что-то влито,
— Я с удовольствием всё ем.
Мужчины запивали ужин
Наливкой местной и вином,
Их тоже аппетит разбужен,
Их разговор был об одном.
Всё — о прошедшей, об охоте,
А также будущих шагах,
Где гончие, они в чьей «роте»,
И скорость бега в их ногах.
— Вот, занимаюсь я охотой,
Так доживаю я свой век,
Живу одной лишь я заботой,
Старею я, как человек.
Лицо — значительно, красиво,
Отец всегда его хвалил,
Он слыл в губернии, как диво,
Он бескорыстнейшим и был.
Его и выбирали в судьи,
Судить семейные дела,
Ему все в тягость их все будни,
Противны все людские блудни,
Охотой вся душа жила.
2-4-7б
Второй был выход «с кабинета»,
Проход был как бы — коридор,
За дверью — словно «чудо света»,
Жил свой охотничий «простор».
Была людская для охоты,
В ней жил охотничий отряд,
Без дела не было заботы,
Как музыкальный слушать яд.
Оттуда звуки балалайки
Слышны гостям уже давно,
Наташа, не терпя утайки,
«Открыла в коридор окно».
— Мой Митька-кучер — это мастер
На инструменте сим игры,
Охотничей всей после страсти,
Мне звуки музыки — милы.
— Так это, дядя, просто прелесть,
Всегда мечтала я о том,
У нас, в Отрадном чтоб имелось,
Такой струноподобный дом.
Играй, играй, не прекращая, —
Просила Ната через дверь,
И Митька вновь всё начиная,
Под барыню вёл «карусель».
— Вот в том колене не так слышно,
Тут надо как-то «рассыпать», —
По слуху дядя так поспешно,
Дал замечанье, как играть.
Наташа с бо;льшим удивленьем:
— Вы тоже можете играть?
На что он с бо;льшим вдоховеньем,
Не стал особо возражать:
— А ну, Анисьюшка, поди-ка,
Взгляни-ка, струны ли целы!
Давно живу я как-то дико,
А мне они всегда милы.
И вот уже в руках гитара,
Идёт минутный ей настрой;
Не ожидала Ната дара,
Узнать, что дядюшка — такой.
Спокойно, мерно взял он чисто,
Созвучный песенный аккорд,
Мотив налаживая быстро…
Стал дядюшка особо горд.
Любимую настроил песню:
«По у-ли-це той мостовой…»;
Всё складно стало и чудесно
И всё пошло само собой…
— Ну, просто, дядя, это — прелесть!
Хочу я вновь ещё, ещё! —
Откуда взялась в ней вся смелость,
Его, обнявши горячо.
— Николенька, — глядя на брата,
Как вопрошая у него:
— Я необычно здесь так рада,
В простом сим доме от всего!
И Николай сам был в восторге…
А дядя снова заиграл:
«За холодной ключевой,
Кричит девица, постой! — »
Как ожиданья были долги,
Желаньям графов срок настал.
Любимая, вперёд, охота,
Её удачливый итог,
И дядюшкина вся забота:
Еды, веселия — залог.
А дядюшка не мог смириться,
Играл, и ловкий перебор…
Уже не мог остановиться,
В душе рождался весь задор.
Он встал и по;дал знак Наташе,
Взмахнув играющей рукой,
Готовой к пляске здесь стать даже,
И вечер стал совсем другой.
Наташа встала, руки в боки,
Движенье сделала плечом;
Но где, когда, какие токи?
Пошла по кругу в пляс, бочком.
Так где, откуда те приёмы,
Кто русской пляске научил?
Когда с француженкою дома,
Французский дух её пронзил.
Когда успела насладиться?
Той русской пляской, что народ,
Веками ими он гордится,
Весельем потчуя весь род.
Она всё выполняла точно,
Анисья ей дала платок,
И этим танцем правомочно,
Она всех возвела в восторг.
— Ай, да, графинюшка-племяшка,
Танцует, как честной народ,
Ей наша пляска и не тяжка,
Любой под силу хоровод.
Тебе пора бы выбрать друга!..
— Уж выбран, — молвил Николай;
«Да, жду уже давно супруга», —
Кивнула Ната, невзначай.
Мгновенно мысли по Андрею,
Как пронеслись, оставив след:
«Ему, Андрею, я всё верю,
Мы одолеем с ним ряд бед».
Но мысль уже вернулась к дяде,
Прося его ещё играть,
И дядя для Наташи, ради,
Вальс начал мастерски бренчать.
Потом, себя сопровождая,
Свою любимую стал петь:
«Как со вечера пороша
Выпадала хороша…»
Наташа, пенье обожая,
Уже и не могла терпеть.
Сменить она решила арфу,
Гитара — больше по душе,
Освоить надо ей гитару,
Она — «народней и ярче;».
И, попросив у дяди струны,
Успешно набрала мотив,
Хотя шаги и были трудны,
Но, в общем — выдержан курсив.
Уже в часу этак в десятом,
Прибыли трое верховых,
Линейка, дрожки с ними взяты,
Домой везти детей троих.
В линейку Петю уложили,
Уселись в дрожки брат с сестрой,
Прощанье тёплое свершили,
Им дядя сделался родной.
Тепло укутывал Наташу,
Пешком провёл их до моста,
Объехать вброд мост надо даже,
Дорога слишком уж плоха.
Охотникам он с фонарями,
Велел им ехать впереди,
Чтоб объезжать ухабы, ямы,
До тракта им успеть пройти.
В дороге больше всё молчали,
Сырая выдалась им ночь,
И лошадей не замечали,
Их темнота накрыла прочь.
Они счастливы были оба,
Не знали дядюшкин настрой,
Он — интересная особа,
Весёлый, умный, им — родной.
Охота, а потом веселье
По духу сблизили детей,
Всех вместе будто бы, как зелье,
Их сделало ещё родней.