Кафтаны, в них полы до самых колен,
С цветного холста, на добротной подкладке.
Атласам, шелкам и парчовым взамен,
Она для себя выбирала украдкой.
В ту пору крестьянин их шил – из сермяг.
Цари и бояре – поярче одежку.
На ком-то небрежно, сидев кое-как,
Морщинили складки, торчали застежки.
Лишь в царской семье был для женщин кафтан.
Но чаще мужчины носили, вельможи.
Считалось, что тонкий изысканный стан
В кафтан облачаться… ну просто не может.
Царевна одна своевольной росла.
Но многих в округе себе подчинила.
Манеры вельмож от себя отмела,
И смысла жеманничать не находила.
Свой стиль обрела от младенческих лет.
Все мамки да няньки всплеснули руками,
Когда она ночью сбежала рассвет
Встречать на пригорок, что был за полями.
Оборки от платья мешали идти,
И локоны падали с ветром на щеки.
- Я краски на холст собирала, учти! –
Звенел в оправдание голос высокий.
А живопись была, казалось, внутри.
Восторг пробирал созерцавших до дрожи.
Шептались в сторонке: «Mon cher, посмотри,
Совсем ведь девчушка, а славно как может!»
Творила картины… На жестком холсте
Внезапно являлось какое-то чудо.
То сад, то река. По своей красоте
С природой сравнялись бы эти этюды.
А краше всего получался рассвет.
Заря ей дарила подсказку, быть может.
Ведь в жизни совсем невозможного нет,
Коль взгляд и мечту кто-то вдруг перемножит.
Румянец со щек забегал в небеса,
Искрились глаза, отражаясь в картине.
Она рисовала свои чудеса.
И те чудеса существуют поныне.
Но в ком проявляется чудо? Изволь,
Тебе расскажу, но не прямо, намеком.
И ямочки щек, и изогнута бровь –
Красиво, конечно, но мало в них проку.
Кому перепало – тот видит рассвет,
В тот миг улыбается небу, похоже.
Глаза излучают таинственный свет,
И блики мелькают по спинам прохожих.
Никак не узнаешь ее ты в толпе,
Не выдаст ничем себя в новых обличьях.
Лишь чудо таланта сравнимо волшбе,
Да возраст всегда по поступкам девИчий.
Но так повелось издавна, испокон,
Что есть все же верная в этом примета…
Ей точно приснится когда-нибудь сон,
В котором в кафтан, не по моде, одета.
* * *