Не оскверняя доблестным копьем седые нивы слов...

Не оскверняя доблестным копьем седые нивы слов в морщинах пашен земной коры, безлик, обезображен, мой голос смолк – но ширится жнивье голодной ночи, и к ее столу, строка к строке, плоды иного сада (увы, в конверте, пусть без адресата). Безвольно оплывающий во мглу далекий город кажется знакомым. Их было много – все наперечет, но камень тот же воск, а жизнь печет, и улицы кипят глумливым комом, и вереницы пройденных шагов, фарватер и пунктир пережитого, ложатся снятым швом в пучину стога. Вдохнув огонь в змеящийся фагот сердечных труб, горнило не растратит в стволе патрон: над ним небесный лук, пронзает, указуя, звездный луг и белый храм стоит, как строгий прадед. Пусть замирает в гулкой пустоте небрежный звук, и в зарослях шалфея погаснут копья, медленно ржавея – и я расстанусь с бременем потерь.