3-2-15
Кутузов, ставши вновь главкомом,
Опять Болконский, князь Андрей,
Был приглашён им, как истома,
Иметь толковых круг людей.
Князь прибыл в главную квартиру
В тот самый день и время дня,
Когда главкомовскому миру,
И все традиции храня;
Войскам был первый смотр устроен;
Светлейшего пред домом ждал,
Он словно гордостью напоен,
Всегда главкома уважал.
Ещё один участник бывший,
Сражений прошлых, и — гусар,
Себя во многом отличивший,
Он подполковником уж стал.
Явился тоже он к главкому,
В надежде снова будет толк,
Как будто к дому он родному,
Решил вернуться снова в полк.
— Я рад, князь, нашему знакомству;
С улыбкой и пожатьем рук,
Его такое вероломство
Вернуло мысли в давний круг.
Интимных круг воспоминаний,
О неудавшейся любви,
Когда Наташе тот вниманье
Оказал душой «в крови».
Когда его опять с Наташей,
Постиг такой же в том курьёз,
Теперь уже порыв не важен,
Оставив неприятных грёз.
Дальнейшим их интимным планам
Путь преграждала лишь война,
Она как залечила раны,
Насколько каждому смогла.
Андрей был поглощён несчастьем:
Имений княжеских разгром;
Денисов же, напротив — счастьем,
Лучившимся, как солнце в нём.
Свой план ведения кампании
Ещё Барклаю предлагал,
Не удостоил план внимания,
Его он просто растоптал.
Теперь, когда главком Кутузов,
Он не лишён своих надежд,
Не станет план его обузой,
Как был средь прежних всех невежд.
План — вместе с действиями фронта,
Он с флангов предлагал войну:
— Внезапно, на атаках-контра,
Я в пух и прах их разнесу.
Их фронт настолько стал растянут,
И фланги дальние слабы,
Когда же с флангов к ним нагрянут,
И с фронтом станут все больны!
Так объяснял свой план Андрею,
Как партизанская война:
— По опыту всему я верю,
Помочь во всём она должна.
А между тем, весь смотр кончался,
Со свитой верных с ним людей,
Главком верхом в штаб возвращался,
К разбору новых всех идей.
С почётным караулом встреча,
Из гренадёров-молодцов,
Он обласкал их праздной речью,
Рождённых смотром в ней «паров».
Вдохнувшей дух патриотизма:
— Как вы, с такими отступать?!
Москва за нами и отчизна,
Француза нужно нам изгнать!
Проехал мимо ожидавших,
«Ура!» — ему кричали вслед;
Он потолстел, как вес набравши,
Хотя и так немного лет…
Он сам не мог спуститься наземь,
Ему казаки помогли,
Однако свой военный разум,
Он не терял в пылу войны.
Он оценил Наполеона,
Он понял это раньше всех,
Был не согласен с мненьем трона,
Австрийцев, немцев, многих тех;
Кто без конца давал советы,
Не понимая план войны,
И навлекал лишь только бе;ды,
Тщеславьем, завистью больны.
Мельком взглянув на ожидавших,
Он сразу князя не узнал,
Лишь новым взглядом, запоздавшим,
С собой Андрея он позвал.
— Ну, здравствуй, князь, пойдём голубчик, —
Взошедши на крыльцо с трудом,
Момент для роздыха улучил,
Облюбовал поповский дом.
— Ну, что отец? — «Весть о кончине,
Письмом лишь получил вчера»;
Светлейший весь сидел в кручине:
— Пришла и нам уже пора;
Над нами вьётся божья воля, —
Вздохнув всей грудью тяжело:
— Такая постигает доля,
И с нами время то прошло!
Любил и уважал я князя,
Был мне он настоящий друг;
«В печальном находясь экстазе»,
Андрея обнял он в испуг.
Когда же, отпустив объятья,
Узрел Андрей дрожанье губ,
И слёзы памяти зачатья,
Хотя и слыл на слабость туп…
Но слёзы увлажнили щёки,
За лавку взялся, чтобы встать,
В уме времён струились соки:
«Уходит бывшая вся рать;
Пойдём ко мне, там тихо в доме»…
Денисов их застал в момент,
Когда главком во всей истоме,
Пытался здесь оставить след.
Он, не робевший пред начальством,
И также, как перед врагом,
С присущей долею нахальства,
Путь преградил им в этот дом.
Назвав себя, он молвил смело,
Имеет честь подать свой план,
Для блага, он ускорит дело,
Французов разгромить, их стан.
Усталым, любопытным взглядом,
Окинув Ваську-смельчака,
Прослушал он, с ним стоя рядом,
Его победные слова.
В них уловив полезность делу,
Ему понравился тот план,
Он уважал людей столь смелых,
За то и был на должность зван.
— Ну, что же — не плоха идея,
При штабе будь, поговорим;
Но рядом, из избы с портфелем,
Дежурный генерал встал с ним.
Но не закончил он с гусаром
Столь интересный разговор:
— Кирилл Адреич, божьим даром,
Тебе был кто, — спросил в упор.
— Родной был дядя, ваша светлость;
— Моим был другом — интендант,
Тебя благодарю за смелость,
И в плане некий есть талант.
Он руку протянул к бумагам,
Которые нёс генерал;
И сам довольно смелым шагом
Главкома в дом он приглашал.
Кутузов так желал, возможно,
Уже свободным стать от дел,
И попросил, но осторожно,
Он столик принести велел.
— Я здесь все просмотрю бумаги
И выслушаю ваш доклад,
Решим совместно все «зигзаги»,
В делах творящие нам ад.
Князь был свидетелем доклада,
Вопросов и на них ответ,
Постигла в том его «услада»,
Он, как в окне, увидел свет.
За дверью и чуть приоткрытой,
Услышал лёгкий женский звук,
Фигуру женщины красивой,
И, вызывающей ряд мук.
В руках она держала блюдо
С вновь испечённым пирогом,
И вместе с тем являла чудо,
Её и был тот светлый дом.
В нём поселился сам Светлейший,
Она — священника жена,
Обычай соблюдая древний,
Хлеб-солью встретить всех должна.
Главкома встретил муж «во церкви»,
Его он окрестил крестом;
— Красавица, вы мне поверьте, —
Так адъютант сказал потом.
Кутузов же и, как обычно,
Доклад выслушивал всегда,
Предметом критики приличной,
Позицья наших войск была.
Денисова он точно также,
И тоже, как семь лет назад,
При Аустерлице Совет он даже,
И вёл, и слушал всё подряд.
Но впечатление такое,
Он слушал только потому,
Что уши есть — всё остальное,
Давно наскучило ему.
Все говорили дельно, умно,
Но он как будто что-то знал,
Другое, более разумно,
А то, что слышал — презирал.
Внимательно и осторожно
За выражением лица,
Следил Андрей, настолько сложно
Заметить признаки борца.
С желанием принять решенье,
Не говоря ни да, ни нет,
К большому князя удивленью,
Лишь «скука высветила свет».
Однако всё под видом скуки
Он обрабатывал умом,
С учётом опыта, науки,
Бывало, и с большим трудом.
Ему мешала просто старость,
Фигуры искажённый вид,
Отсюда — быстрая усталость,
И к делу — «слабый аппетит».
Одно решенье из доклада
Он принял раз и навсегда,
За мародёрство — быть пощаде,
Такой всегда была война.
В снабжении всегда есть сбои,
Еда, корма для лошадей,
Обычно «выходя из строя»,
Толкали на грабёж людей.
— Помещик вот подал прошенье
За раньше скошенный овёс,
Тем, выражая возмущенье,
И сумму он для возмещенья,
В сие прошение нам внёс.
— Голубчик, ты всегда запомни,
Бумаги те кидай в огонь,
Нам не нужны такие «дровни»,
От них по армии — лишь вонь.
Я не приказываю делать,
Не позволяю я грабёж,
Но взыскивать за корм отведать,
Когда другого не найдёшь!..
Здесь не поможешь ты запретом,
Не будешь сено ты возить,
Война склоняет к общим бедам,
И некого нам здесь винить.
Ещё взглянул он на прошенье,
Прилежность, аккуратность в нём:
— Немецкое в нём прилежанье,
Бумаги те мы все сожжём.
3-2-16
— Пожалуй, будет на сегодня, —
Закончив подписью дела:
— Теперь я чуточку свободней,
Да и жара вновь подошла.
С лицом уже повеселевшим
Направился главком к двери,
И с поступью отяжелевшей,
Ему и отдых был сродни.
Там попадья с поклоном низким,
Преподнесла ему хлеб-соль,
Он, улыбнувшись, взглядом близким,
Унял всю прежнюю в том боль.
Он взял её за подбородок:
— Не видел я, — чтоб красивей…
Голубушка, ты — самородок,
Спасибо, нет тебя добрей.
Прошёл за ней в свою он келью;
С улыбкой, ямочки в лице,
Та горница была с постелью,
И кабинет — в одном лице.
Андрей был приглашён на завтрак,
Потом опять главком позвал,
Он до романов словно падок,
Роман французский он читал.
— Да, грустно всем нам, очень грустно!
Но помни, мой дружок, Андрей,
Теперь отец тебе я с чувством,
Ты мне дороже и нужней.
Я вызвал, при себе оставить,
Мне в управленье нужен толк,
— Боюсь, Светлейший, мне — не править,
Мне ближе стал уже мой полк.
— Боюсь, не годен я для штаба,
Мне по душе — всё больше полк,
В нём — словно большего масштаба,
И от меня там больший толк.
С полком я как бы сросся в целом,
И уважаем я в полку,
Горжусь я настоящим делом,
И с честью родине служу.
Но больше честь работать с Вами,
Но, если приношу отказ,
То Вы всегда поймёте сами,
Служу везде я без прикрас.
— Жалею, ты бы был мне нужен…
Но, если так, во всём ты прав,
Отказом словно я контужен,
Нужнее там твой будет нрав.
Советники всегда найдутся,
А вот людей, таких как ты…
Без них никак не обойдутся
Все наши славные полки.
Тебя-то помню я прекрасно,
Шагал со знаменем ты в бой,
Андрей подумал, что напрасно,
Он вспомнил этот подвиг мой.
Ему вдруг стало неудобно,
Но краска радости в лице…
Жила в нём будто бы утробно,
Что было в Аустерлице;.
Кутузов потянул за руку,
Лицо, подав под поцелуй,
В лице Андрей увидел муку,
Он с чувствами «заплыл за буй».
— Иди, родной, дорогой чести,
Мы все на правильном пути,
Жалел я в этом Букареште,
Что разрешил тебе уйти.
Сменил он тему разговора:
— Не раз мне ставили в упрёк,
За заключенье договора,
И за войну, как за урок.
Но есть такая поговорка:
«Проходит во-время всё то,
Кто ждать умеет это долго,
Чтоб всё само оно прошло!»
А там советчиков — в достатке,
И, если слушать их совет,
То длились до сих пор бы схватки,
И мир бы не увидел свет.
Зачем нам крепости брать штурмом,
Их нужно просто осаждать,
Вести осаду надо умно,
Не просто только время ждать.
Заставить надо есть их мясо
Своих же нужных лошадей,
Настанет время того часа,
Придёт черёд и до людей.
Французы тоже, я уверен,
Дождутся часа своего,
Однако должно, я намерен,
Сраженье дать прежде; всего.
Но помни и прощай, мой милый,
Я всей душой несу с тобой,
Твои утраты до могилы,
Считай, отныне — сын ты мой!
Теперь — тебе я не Светлейший,
Не князь я и не сам Главком,
Отец тебе наидобрейший,
Познав всё чувством и умом.
Он обнял князя на прощанье,
Когда Андрей покинул дом,
Роман французский к окончанью,
К прочтению уже готов.
Вернулся в полк Андрей спокойный,
Насчёт всех общих дел войны,
И даже всем уже довольный,
Зная, кто главком страны.
Он видел в старике ту личность,
В делах всех личных нет причин,
И эта ясная привычность,
И, скажем прямо, необычность,
Вселяла в дух людей почин.
Способность воспринять событья,
Спокойный соблюдая вид,
И ожидать всё их развитье,
Без лишних, личных всех обид.
Он всё выслушивает мненья,
Найдёт им место в массе дел,
Полезные — для исполненья,
А глупым — отвергал удел.
Умеет понимать значенье,
Умеет видеть суть всех дел,
И отрекаться от решенья,
Влиянья воли на удел.
Но вера крепла всех в Главкома,
Не в счёт французский тот роман,
У всех давно жила истома,
Он русским был и близок нам.
«Ну, до чего же докатились!?»
Его столь громкие слова,
Глаза при этом прослезились,
Несла по армии молва.
И это стало одобреньем
Народным чаяньям и чувств,
Придворным всем соображеньям
И иностранным также чужд.