Начало: Введение - http://stihi.ru/2023/11/29/952
Линия отношений «А.И. Васильчиков – М.Ю. Лермонтов»
=================================================
Часть 11
…Однажды в пасмурный июньский день 1841 года в Пятигорске, – в домике под камышовой крышей с видом на белоснежный двуглавый Эльбрус в ясную погоду, – в гостях у гвардейского поручика Михаила Лермонтова и капитана (ротмистра по кавалерии) Алексея Столыпина-Монг`о собралась небольшая компания молодых людей. После обеда, – по курортному обычаю «с интересом убить время под кахетинское», как это принято в чисто мужских компаниях, – сели за карточный стол… Играли в «вист». На деньги. …Лермонтов после первого же проигрыша из-за стола вышел, следуя раз и навсегда установленному для себя правилу: по пословице: «играй, да не отыгрывайся»… Монго, князь Ксандр и Лёвушка Пушкин, – родной брат знаменитого поэта Александра Сергеевича, – оставшиеся за столом, перешли на входящий в моду преферанс… Это про него, про неугомонного Лёвушку, Лермонтов однажды продекламировал: «В игре, как лев силён/наш Пушкин Лев,/Бьёт короля бубён,/Бьёт даму треф./Но пусть всех королей/И дам он бьёт:/«Ва-банк!» – и туз червей/Мой – банк сорвёт!»… Хозяин домика Чилаев Василий Иванович, майор в отставке, только что вошедший узнать «не надо ли чего уважаемым постояльцам», присев на небольшой стул солдатской работы с высокой переплетённой спинкой, мягкая подушка которого, обитая неброским дешёвеньким ситцем, ещё не потеряла своей свежести, – наблюдал за карточной игрой… Васильчикову – явно не везло, и он раздражался всё более: счёт игры всё чаще изменялся в пользу партнёров, а проигрыш ощутимо возрастал… Белый кусочек мела, которым во избежание лишних недоразумений записывались ставки и производились расчёты прямо на зелёном сукне небольшого ясеневого ломберного столика, – почти совсем истёрся... Лёвушка веселился от этого – чрезвычайно: он «сыпал» неизвестными стихами своего брата, меткими остротами и новыми анекдотами. В удачно сложившемся «дуэте» с Лермонтовым – получалось смешно «до коликов», и его кудряшки, отливающие рыжинкой, весело сотрясались от смеха… Льву Сергеевичу неудержимо «везло», и его азарт всё больше разжигал интерес наблюдателей… Доигрывая партию с приличным денежным проигрышем, «князь Ксандр», с размаху «припечатав» очередную карту к столу, – выразил досаду короткой, но грубой матерщинной тирадой, невыгодно оттенившей его «княжеский титул»… Это всех так «подогрело», что Лермонтов, практически сразу и тут же, на карточном столе, на небольшом клочке бумаги, – похоже, только что наспех где-то оторванном, – набросал несколько строк карандашиком, который всегда был при нём для записи внезапно приходящих на ум стихов:
Наш князь Василь-Чиков – по батюшке,
Шеф простофиль, глупцов – по дядюшке,
Идя в кадриль шутов – по зятюшке,
В речь вводит стиль донцов – по матушке.
…Когда Глебов, не принимавший непосредственного участия в самой игре по причине физической невозможности, ибо одна его рука в связи с тяжёлым ранением в ключицу находилась в «подвешенном» состоянии, – …когда Михаил Глебов, ещё не осознающий ни подтекста, ни глубины сарказма читаемого им вслух четверостишия, – …дочитал последнее «…по матушке»… – позеленевший (…или так отсвечивало зелёное сукно ломберного стола?..) Васильчиков… в нависшей, как чёрная туча, напряжённой тишине …долгим взглядом властно-высокомерной ненависти смерил Лермонтова и процедил сквозь зубы: «Благодарю… Не забуду». И демонстративно вышел. …Когда стихли шаги Васильчикова – Лёвушка, задумчиво глядя в дощаной крашеный пол, произнёс: «Н-да… Ну ты, Мишель, «даёшь»!.. Он тебе этого не простит». – «А!.. – отмахнулся Лермонтов, глядя в маленькое оконце, выходящее в сад… – И бог с ним!.. Как-то с а м о написалось… А дождик-то уже кончился: пошли в Цветник, прогуляемся хоть, подышим…»…
…В маленькой, сразу же опустевшей «розовой гостиной», остался лишь беспорядок от весёлой компании, недопитый фужер вина «кахетинского» на подоконнике и две пустые бутылки из-под шампанского, аккуратно стоящие вдоль стены… – да ещё ломберный столик с небрежно брошенной колодой карт и позабытым обрывком серой бумаги с эпиграммой на «княжескую родню» Васильчикова… Василий Иванович, всё так же и остававшийся сидеть на стуле, задумчиво вздохнул: «…Молодёжь-молодёжь…»... И, подержав в руках ставший никому не нужным исписанный клочок бумаги, положил его в свой нагрудный карман…
Да-а-а… Васильчикову – было, за что ненавидеть Лермонтова…
…« «Умник» вёл себя в Пятигорске очень тонко, – пишет П.К. Мартьянов в своей книге на стр. 46. – Он, по словам В.И. Чилаева, зная силу сарказма Лермонтова, первоначально ухаживал за ним, часто бывал у него и с ним на прогулках и в гостиных общих знакомых, выслушивал, не обижаясь, от него всевозможные шутки, остроты и замечания, отшучиваясь в свою очередь, как Господь Бог положит на душу. Но с конца июня он вдруг перешёл в тот лагерь, где враждебно смотрели на поэта. Внешние отношения оставались, конечно, те же, но близкая товарищеская связь была порвана. «Князь Ксандр» сделался молчалив, угрюмо вежлив и сдержан, частые беседы прекратились, на верзилинские и другие вечера он стал приходить изредка и ненадолго, как будто только для того, чтобы не было повода сказать, что светские отношения нарушены. Лермонтов всё это видел и бросал ему в глаза клички: «Дон-Кихот иезуитизма», «князь-пустельга», «дипломат не у дел», «мученик фавора» и др. Из стихотворных эпиграмм на него записаны В.И. Чилаевым две: одна, сказанная Лермонтовым на бульваре, как-то вечером, когда луна светила ярко и тень князя Васильчикова в шинели и шляпе, беседовавшего с каким-то питерским стариком, длинной полосою ложилась на песок площадки. Молодёжь вышла из «казино» Найтаки и столпилась на крылечке. Лермонтов указал рукою на «мученика фавора» и сказал:
Велик князь Ксандр и тонок, гибок он,
Как колос молодой,
Луной сребристой ярко освещен,
Но без зерна – пустой.
Другая – написана была мелом на карточном столе, когда «умник» сказал какое-то энергичное слово:
Наш князь Василь-
Чиков – по батюшке,
Шеф простофиль,
Глупцов – по дядюшке,
Идя в кадриль
Шутов – по зятюшке,
В речь вводит стиль
Донцов – по матушке.
(Из первых публикаций: П.К. Мартьянов. Последние дни из жизни М.Ю. Лермонтова. «Исторический Вестник», 1892 г., кн. 2, стр. 454–455)».
При всём глубочайшем уважении к исследовательскому труду Петра Кузьмича Мартьянова… – позвольте-таки кое в чём с ним не согласиться.
Касательно первой эпиграммы «…без зерна – пустой», – якобы «сказанной Лермонтовым на бульваре, как-то вечером, когда луна светила ярко и тень князя Васильчикова в шинели и шляпе, беседовавшего с каким-то питерским стариком, длинной полосою ложилась на песок площадки…». Откуда взял эти «подробности» Чилаев Василий Иванович, или же их дополнил в свои исследования сам П.К. Мартьянов (?..) – нам уже не выяснить. Однако же – это лишь «незнамо-кем» наивно-придуманная «картинка», якобы предшествовавшая рождению данного лермонтовского экспромта в адрес Александра Васильчикова – очень неубедительна. Почему-то никого из лермонтоведов не смущает (…или я ошибаюсь?..), что в и ю н е-месяце – Васильчикову нет никакой необходимости надевать на себя «шинель и шляпу»… Но авторы-лермонтоведы, один за другим переписывают это друг у друга, кстати, порой даже не считая за труд упомянуть, откуда происходит цитирование.
И ведь какая поверхностно-примитивная и явно придуманная «картинка», – а в лермонтоведении «прижилась»!.. А если… подумать?.. Лермонтов – никогда – не был примитивен. И мне, признаться, как поэтессе – всегда было очень сомнительно, чтобы такой яркий и многозначительный образ – «луной сребристой ярко освещён» – сводился бы у Лермонтова к лунному свету, пробивающемуся сквозь ночную мглу и «ярко освещающему» длинновязую фигуру «князя Ксандра»… С точки зрения Её Величества Поэзии – это просто «ни о чём», как будто – лишь «для рифмы». Но поскольку Лермонтов графоманией не занимался, – я понимала, что за «сребристым ярким лунным светом» у Лермонтова стоит что-то зн`ачимое… – а ч т о?..
И понимание, наконец-таки – пришло. Помог сам Михаил Юрьевич.
…Читаю лермонтовское стихотворение «Опять народные витии…» 1835 года: «…вам обидна//Величья нашего заря;//Вам солнца божьего не видно//За солнцем русского царя». И… озарение – снизошло: «с о л н ц е русского ц а р я». Так здесь …не без «папы» же (!..): если сам император – «солнце»-златое, то второе лицо в государстве после императора, – Васильчиков Илларион Васильевич, – это «луна сребристая». Вот и ответ. То есть живёт себе «сынок» в лучах благополучия «папенькиного величия»: «луной сребристой ярко освещён»…
А далее – не так уж и сложно. «Велик» князь Ксандр – исключительно своим «длинным» ростом, а не величием духа; и «тонок» – своею худосочностью, а не интеллектом; «гибок» – лицемерен и двуличен. А уж «без зерна – пустой» не требует никаких пояснений: «пустой» он и есть – пустой. …Да-а-а… Васильчикову – было, за что – ненавидеть Лермонтова…
Далее. Насчёт второй эпиграммы «Наш князь Василь-Чиков – по батюшке…», якобы написанной Лермонтовым «мелом на карточном столе, когда «умник» сказал какое-то энергичное слово». Конечно, – теоретически – мелом на зелёном сукне ломберного стола что-нибудь написать-таки …можно: ведь записывали же им ставки и расчёты по карточной игре, для чего и держали белый мел в наличии… Но. Это же Вам …не школьная классная доска, специально созданная для писания на ней мелом некой достаточно объёмной информации. Ясеневый ломберный стол 19-го века, обычно скромно стоял в сложенном виде в маленькой и невысокой «розовой гостиной» под единственным зеркалом красного дерева. Подлинные размеры «чилаевского» стола нам не известны, но совершенно точно, что он был совсем небольших размеров: например: высота 75 см, столешница 55 на 50 см, в раскрытом виде 55 на 100 см.; или же – стол мог иметь несколько другие размеры: 88,5х44, высота 77 (см). Причём, площадь, обитая сукном, была гораздо менее самой столешницы: с отступом от края со всех четырёх сторон стола примерно в 5–7 сантиметров. А теперь представим себе площадь стола, обитую зелёным сукном… – это: около половины квадратного метра ткани. К тому же, на сукне только что велась запись текущей игры в карты, и оно было сплошь «измеловано»… Ну, как тут взять – и «написать мелом на карточном столе»?.. Эта картинка, хоть и «впечатляет» читателей… – но, на мой реальный взгляд поэтессы – физически – просто – невозможно. Да и …зачем столько «трудов», явно бесполезных?.. Самое простое в таком случае, что приходит в голову, – это найти бы «на чём», а карандашик – был всегда при Лермонтове. …Естественно, – повторяю, – это лично-моё субъективное мнение.
Касательно сути «убойного смысла» этой эпиграммы.
Ну, с «матушкой» – всё ясно: нецензурная брань «донцов», то есть речевой стиль донецких казаков, и есть «по матушке». И эта «матушка», как мы понимаем, совсем из другого ряда, нежели перечисляемые далее родственники. «По батюшке» – Александр Васильчиков носит фамилию отца и княжеский титул, дарованный его «батюшке» за «особые заслуги» перед царствующей особой. Но вот почему Лермонтов разрывает фамилию на «Василь» и «Чиков»…? Думается, что, возможно, Лермонтов подчёркивает, что отец Иллариона Васильевича, то бишь д е д Александра, – был всего лишь просто дворянин Васильчиков, не имея и намёка на княжеский титул. А – возможно – …исключительно для забавы, – поэт выделяет первую часть фамилии, поскольку «Василь» – это у ж е имя, а вторая часть «Чиков» звучит как бы сама по себе, и уже – как фамилия... Да и сам его «батюшка» князем сделался лишь совсем-совсем недавно: с января 1839 года: всего лишь чуть более двух лет... (И то сказать, пролить кровь с о о т е ч е с т в е н н и к о в прямо в столице на Сенатской площади в декабре 1825 года – это ли не княжеская «заслуга» для православного христианина?).
Далее: «Шеф простофиль, //Глупцов – по дядюшке»... Ну это же просто пощёчина: ведь, получается, что это именно «князь Ксандр» – сам и есть – «шеф простофиль и глупцов», «идущий в кадриль шутов» через посредство своих «дядюшки» и «зятюшки». Эмма Герштейн считает, что князь Д.В. Голицын, женатый на родной сестре «батюшки» и занимавшегося «игрой в либерализм», – и есть тот самый «дядюшка».
« …«Идя в кадриль//Шутов – по зятюшке» – эти строки могли относиться только к мужу московской сестры Александра Васильчикова, – пишет Э.Г. Герштейн на стр. 253 своей книги «Судьба Лермонтова», – полковнику Лужину. По давнишней эпиграмме Лермонтова на лейб-гусара Тирана, которого он терпеть не мог за близость ко двору, мы знаем, что поэт называл его «шутом». Видимо, и в Лужине Лермонтов разгадал карьериста. Действительно, вскоре зять Васильчикова был назначен флигель-адъютантом, а впоследствии занял пост московского полицмейстера. Аналогия, проводимая поэтом между этим «шутом» и Александром Васильчиковым, была для последнего нестерпимой обидой…».
Продолжение: Часть 12. Линия отношений «А.И. Васильчиков – М.Ю. Лермонтов»
http://stihi.ru/2023/12/03/5444
Вернуться: Часть 10. Про 300 рублей, возвращённые Лермонтовым
http://stihi.ru/2023/12/03/5115