Книга3 Предназначение Глава4 Севильин деньЧасть 4

               
                "Севильин день" (Отредактирован)

                Часть 4

В сию минуту смертельную угрозу ощутив,
Ведунья Марфа из Борея белой стороны
За сердце вдруг схватилась, поводья натянула,
Повозку остановила у обочины пути.

Глаза закрыла дева - третьим глазом увидала,
Что прежде сердце подсказало:
Извилистой тропою преодолевая крутизну горы,
Лошадка Зэо выбилась из сил, хрипит.
Наездник, устремлённый к цели,
Опасности не зрит.

Торопится послушник.
Не замечает он, не слышит,
Как хищный драко-зверь
Наперерез ему чрез лес бежит.

И Духом отошла от тела Марфа,
Взлетела, мигом к Зэо понеслась.
Встревоженной Душой ему
Над кронами листвой шептала:
«О, Зэо, Зэо! Остановись! Поберегись!
Беда! Беда! Взгляни по сторонам!»

Но Зэо обеспокоенной Душой
Не слышал голос Духа Марфы,
На шёпот крон не обращал вниманья.
Глядел на землю зорко только пред конём.
Боялся опоздать доставить вести
И потерять едва заметную в листве тропу.

Сметенным Духом огляделась Марфа,
Мольбой взывала к помощи своих Родов:
«О, Пращуры Великие мои,
Прошу вас, помогите!
Помощника пошлите!»

Так вскоре Духом дева углядела,
Как среди чащи утреннего леса
По тропинке той же, только выше,
Не торопясь, спускается юнец другой.

Он был вполне спокоен,
Светло о ком-то вспоминал, мечтал.

Тогда к нему метнулась Духом Марфа.
И в ухо всадника тревожно зашептала:
«Поторопись, о, отрок!
Посланника с важнейшей вестью
Предупреди, останови, спаси!

Там… от тебя немного впереди
Чрез бурелом, кусты, распадки
Зверь мчится.
Он человечьей крови алчет!

Ты безоружен, к сожаленью, но…
Нож с белой бычьей головою
Тебе поможет Зэофанеса спасти!
Поторопись! Вперёд скачи!»

Так вдруг тревогу в сердце ощутив,
Ахилл насторожился и жеребца остановил.
Прислушался малец и огляделся.
На стременах поднялся, выше стал,
И дальше поглядел:
Туда-сюда, вперёд-назад.

Так вскоре чётко услыхал,
Как в чаще перепуганные птицы закричали,
Как кем-то сломленные ветки затрещали,
Как некто, быстро приближаясь,
То ли прерывисто дышал, то ли рычал.

Как будто кожей ощутил Ахилл,
Что это тот же хищный Тэос-Зверь,
Который вырвать сердце обещал
И ранним утром Геру похищал.

И мальчик испугался, задрожал.
Чтоб лёгким завтраком не стать,
Хотел коня немедля развернуть
И поскорее прочь сбежать.

Но сердце снова парню ясно подсказало,
Что там немного ниже по пути,
Юнец с кровавым глазом едет,
С которым велено поговорить.

Теперь Ахилл и осознал,
Что жертвой Зверь ЕГО избрал,
И больше некому посланника спасти.
А трусость будет стоить парню жизни.

И потому, забыв о страхе и себе,
Ударив пятками в бока,
Ахилл наш безоружный
Погнал вперёд во весь опор коня.

Решимость парня углядев,
Ведунья Марфа вдохновилась,
Зажала руки в кулаки
И мыслью над Ахиллом руны начертила:
Солнце, Воин, Меч и Щит.

Шептала белая вещунья:
«Я помогу тебе. Вперёд, сынок!»

   *   *   *
Вне тела Духом пребывая,
Не видела, не слышала она в сей час,
Как порченая Здоргом Секви,
В душе глас зверя снова услыхала.
Как, улучив момент,
С повозки незаметно слезла дева-баба.

Как на призыв желанный устремившись,
Шатаясь, задыхаясь и ноги еле волоча,
В обратный путь старушечьей походкой
К мучителю людей направилась она.

  *    *    *
А там, где пребывала Духом Марфа,
Чрез несколько мгновений
Двойное совершилось нападенье.
Зверь бросился на лошадь Зэо,
Тем выбил парня из седла.

Лишь краем глаза паренёк увидел,
Кто на него из-за кустов напал.
Усталая лошадка пала, покатилась
И за собой по склону потащила седока.

Под лошадью своей зажатым оказавшись,
Увидел Зэо чёрну пасть, глаза врага,
Огромны лапы, когти, козлиные рога.

Дыханье близкой смерти ощутив,
Посланник содрогнулся,
В мгновенье извернулся
И, не растерявшись,
За нож схватилась юноши рука.

Но Зэофанес вытащить его не смог пока.

Шум, рык и крик услышав в стороне
И Зверя над мальчишкой увидав,
Ахилл, подумал: «Опоздал!»
Срывая горло, парень заорал:
— Э-эй! Тэ-эос! Ты ошибся с целью!
Вот он я!

Тем он внимание чудовища привлёк
И выиграл желанные мгновенья.

А драко-зверь, издалека узнав Ахилла,
Оскалился, злорадно заревел:
— Ахи-илл?! Тебе ко-оне-ец!

Вперёд разящею стрелою
Летели мысли нашего героя.
Ударив пятками в бока,
Юнец во весь опор направил жеребца.

А конь, увидев зверя, испугался.
Встав на дыбы и выпучив глаза, заржал.
Едва с себя не сбросил седока.

Тогда уздечку на себя и в сторону рванув,
Ахилл коня умело развернул.
И тот, ногами задними взбрыкнув,
(по наущенью Марфы)
Железными подковами всей силою
Чудовище по голове и в грудь лягнул.

Лже-Тэос увернуться не успел,
Да и хвостом подсечь коня он не сумел.

Мгновенно ирод отлетел, упал,
Собою мхи, как плуг, вспахал.
От мощного удара сознанье потерял.
А раны снова вскрылись, закровили.

И потому Ахиллу показалось,
Что Тэос, наконец-то, побеждён и мёртв.

Но подходить и проверять не стал.
А спешившись, он к пострадальцам подбежал.

Жеребчика распутав, поднял
И глазом опытным отметил:
— Хрипишь. Дрожишь. И слишком потный.
Чем обтереть тебя? Или накрыть?
Ну, повезло. Все кости будто целы.

Затем, увидев раны от когтей,
Пастух вскользь оценил:
«Царапины не глубоки на шее.
Ты под счастливою звездой
На этот светлый мир пришёл».

На морду поглядев, подумал:
«Хм, розовая пена?»

Коню на грудь мальчишка руку возложил:
«А, с сердцем плохо».

Чтоб облегчить дыханье,
Лошадку сразу расседлал.

На Зэо с укоризной глянул пастушок:
«Да-а, незнакомец,
Ты слабость лошадей не знаешь.
И жизни их совсем не бережёшь.

Но будто бы не так уж скверно.
Жеребчик этот крепкий, молодой.
Надеюсь, отдохнёт немного пегий,
придёт в себя и будет жить».

И незнакомцу руку подал, поднял.
Вот, оглядев его,
Как это делал дядя лекарь,
Ахилл естественно отметил:
«Кровавый глаз, синяк большой…
На шее, вижу, рана заживает…
И чёрный нож в руке зажат,
Такой, как меч, что ранил Зверя.

Всё говорит о том,
Что нити судеб наших
Вовремя соединила Мойра Айса. (Айса – одна из трёх богинь Судьбы)
В последнее мгновение
Спасти тебя успел».

— Ты сильно ранен, парень?
Руки, ноги целы?

А Зэо, будто не в себе, тихонько бормотал:
— Кто-о? Кто это был? Дракон?!
Как только я остался жив?! Не понимаю.
Тебя он знает?!
Ахиллом называл!

Остатки страха пряча за ухмылкой:
— Да. Я Ахилл. Пастух из Кирияк.
Драко-он… иль человеко-зверь то был…
Поверь, об этом лучше бы тебе не знать.

Весь прошлый день и в эту ночь Цереры
Он истинную суть нам с Кодром показал.

— О, повтори, спаситель: с Кодром?!
С правителем Афин?

Ахилл щекою улыбнулся и кивнул.
— Да, встречный мой случайный. Верно понял.
Вчера я целый день сатрапу проводником служил.

От грязи отряхнись.

Но Зэо, на свой вид не обращал вниманья.
Он, имя Кодра услыхав,
Служеньем Миру снова воспылал.
— Так мне ж к нему немедля надо!
Ты знаешь, где он?

— Да. Конечно.
В гостях у дяди моего.

— Прошу, сейчас же отведи!

— А ты — посланник с важными вестями —
Как нам Саманди предсказала.

— Саманди? Девочка?! —
Расширились у Зэофанеса глаза.

Ахилл расправил плечи
И восхищённою улыбкой засиял:
— Да-а…
Златокудрое, волше-ебное дитя-я!

ОНА меня тропинкой этою послала.
И снова, как и прежде, верно предсказала,
Что всадника с кровавым глазом
Вскоре повстречаю я.

Но, знаешь… — поглядел Ахилл туда,
Где будто мёртвый зверь лежал —
…давай-ка уберёмся мы отсюда…

М-м?
Как нарекли родители тебя?

И пострадалец наконец-то отряхнулся.
— Я — Зэофанес.
Послушником при храме Зевса третий год служу.

— Послушник? В храме? Очень рад.
Хотя… в иных условиях, признаться,
Порадовался этому знакомству больше б.
И имя Зэофанес так подходит для тебя.

Седло я позже заберу.
Поедем на жеребчике моём.
У пегого надломлено немного сердце.

Ты что же, не заметил,
Что жеребца чуть насмерть не загнал?!

Как ты сюда попал?
Зачем пришёл?
Ты заблудился, что ли?
Иль старую тропинку в горы кто-то показал?

Но Зэо сразу не ответил,
Поникнув взглядом, он смолчал,
И чёрный ножик с бычьей головою
Скорее за спину под плащ убрал.
— Я сам её нашёл, — соврал.
— И… просто торопился очень.

   *   *   *
Но вдруг, придя в сознанье в кустах,
Зверь шевельнулся, хрипло застонал.

   *   *   *
Ахилл от звуков содрогнулся,
И, съёжившись, мгновенно обернулся.
У юноши затрепетало в страхе сердце
И ужас недавние событья нарисовал:
Как Тэос превратился в драко-зверя,
Как он овечке сердце вырывал,
Как в драке воинов Кодра разбросал,
С какою злобой Геру похищал.

И, чтоб не упустить шанс на спасенье,
Ахилл коня за шею крепко обнял и сдержал,
уздечку туго на запястье намотал
И в ухо рыжему шептал:
— Стоять. Всё хорошо, дружок. Стоять.
О-о, бо-оги! — выдохнул, взглянул на Зэо
И вытер хладный пот со лба,
— Не стоит больше здесь Фортуну искушать!
Быстрее к Кодру, Зэофанес!
Пока для нас не стало слишком поздно.

— Зверь, что ли, жив ещё?!
— Как слышишь!
Бежим, бежим! Очнись!
Скорее! Шевелись!

И отроки, в одно седло взобравшись,
В дом егеря убраться поспешили.
Усталого жеребчика послушник Зэо
За собою за поводья потащил.

Ахилл ему:
— Держись покрепче и гляди назад!
Коль Ирода увидишь,
ТотчАс подай мне знак.
Тогда коня ты не жалей и отпусти.
Дай бог, спасёт нам жизни.
И ножик тот, что за спиною прячешь,
Защитой пред собой, как меч, держи.

ЕГО, как собственную смерть, боится зверь.
Поверь. Всего каких-то два часа назад
Глазами собственными видел,
Как чёрный меч с такой же бычьей головою
Его едва ли не убил!

— Ты видел меч такой же?! —
Опомнился и вспыхнул Зэо.
— Видел.
— Где? У кого сейчас в руках?!
— Не время нам болтать.
Коль поторопимся сбежать
И повезёт опять обоим выжить,
То сам увидишь меч и паренька.
— Такого же, как мы с тобою?!
— Да, Зэофанес, да.
Уносим по добру отсюда ноги!

И, торопясь, но не галопом и не вскачь
Ахилл знакомою тропою
к порогу дома дяди направил жеребца.

  *   *   *
А Марфа Духом невесомым
Над лошадьми сейчас парила
И защищала юных беглецов
Арийской руной «Щит».

А придавала сил коням —
Арийской руной «Исэ» — воля.

Препятствием из солнечных лучей
Пред драко-зверем начертала
Неодолимую златую руну «Сеть».

Так Ирод встать никак не мог
И долго приходил в себя в кустах.
А Марфа юношей сопровождала.
Сияло ярко солнце в небесах.
И потому ей магии и сил хватило.

  *   *   *
Отъехав чуть подальше,
Услышав брачный рёв оленей в чаще,
Наш Зэо растерялся и персты разжал.
Подумал он:
«О, Зевс! Дракон за нами мчит».

Так поводок своей лошадки пегой
От страха парень отпустил.
Ахилла обнимая, он спросил:
— Кто это? Снова зверь?!

Ахилл ему, не обернувшись, рявкнул:
— Нет, афинянин! Брачный зов оленей!

— Тогда свою лошадку зря я отпустил…

И Зэо, осознав ошибку, видел,
Как жеребец его израненный уставший,
Ещё немного следом семенил.

Потом, остановившись,
В лесу без помощи один остался.
За кедрами и туями-кустами
Он из виду исчез.

О том, что вскоре добрый конь
Добычей зверя станет,
Послушник сокрушался и жалел.

  *   *   *
Сопроводив ребят до егерского дома,
Ведунья Марфа осознала:
«Обоих мальчиков спасла».
И Духом воротилась дева в тело.

Очнувшись от полёта,
Тяжко задышала, приходя в себя.
Утёрла Марфа дланью потный лоб:
«Фу-уф…
Хвала богам, успела!
И помощь вовремя поспела…
Не то ещё б чуть-чуть!..»

Устало шевельнув поводья,
Принудила она лошадку
Опять шагать вперёд.
И та по пыльным камешкам
Подковами зацокотала.

Так, не проверив спящих, Марфа
Направила повозку прямо —  дальше,
Чтобы поскорее в Итию и в Дэльфы
С Авророй и её детьми прибыть.

   *   *   *
Тем временем, подъехав к дому дяди.
Ахилл заметил: нет нигде охраны,
Нет лошадей, вещей.
Дом крепко заперт. Тихо. Никого.

«Уехали? Уже-е?!»

Малец с лошадки спрыгнул,
Подбежал к окну,
И длани горкой возложив,
В него, прищурившись, взглянул.

А там спиной к спине, как братья,
Спали раненые греки, египтяне,
Деля подстилку равно на двоих одну.

Зэо:
— Ну что, дом пуст? Нет никого?
Мы, что ли, опоздали?!

Ахилл к нему, вернувшись:
— Тише.
БеЗсонная вся ночь была,
А ранним утром страшный бой. Второй.
Дом полон воинами
И, видимо, сарайчик тоже.
Все крепко спят. Дом прочно заперт.
Кодр, Марк и девочка внутри.

Не будем никого будить.
Проснутся —
Всех нужно будет покормить.
Но все запасы круп и мяса, знаю,
Иссякли полностью вчера.

— Что будем делать?
Я вести ОЧЕНЬ важные принёс
А времени принять решение сатрапу
Не так уж много!

— Верю.

— Но!…

— Что? Станешь в дверь стучать, ломиться?
Смирись. Ведь слушать некому пока.

Пойдём сейчас в подвал.
Возьму там лук, колчан и стрелы.
Есть шанс нам подстрелить оленя.

Вот снова закричал. Ты слышишь?
Уже гораздо тише, значит – дальше.
Там…

— Сейчас?
Нет, не слыхал.

— Эх-х, городско-ой. Послу-ушник.
Мне эхо говорит, олень-трёхлеток,
За гору ближнюю зашёл.
Потороплюсь и подстрелю.

— А как же я?
— Двор убери. Дров наноси,
Но не коли и не шуми.
Ломай тихонько хворост об колено.
Ручей у нас во-он там, гляди.
Большой котёл водой наполни,
Ключом горячим завари.

— А чем носить её?
— Пойдём со мной.
Я покажу очаг, сосуд и дам огниво.

— А если кто из воинов проснётся?
— Скажи, что я тебя сюда привёл.
Ещё, что спас от лиходея,
Что утром Геру похищал.

— А кто она?

— Сестра моя.
Ну, всё, бежать пора!
— Куда?
— За олениной, на охоту.
Понял?

— Понял.
А если зверь опять сюда вернётся?

— Сюда?
Не думаю.
Иначе бы охрана нам преградила путь
Иль кто-нибудь,
Сидел на крыше и теперь. В дозоре.
Саманди Кодру, видимо, сказала,
Что там, где чёрный меч
С резною бычьей головою,
Туда не сунется проклятый зверь.
В твоих руках такой же нож.
Не трусь.

— Как девочка о том узнала?

— Потом поймёшь. Пойдём.
Олень уйдёт! Я тороплюсь!

  *   *   *
Так Зэо во дворе один остался.
Он привязал коня,
Воды ему подал и бросил сена клок.
Послушник осмотрелся,
Немного растерялся,
Вздохнул и, почесав в затылке,
За дело принялся.

Вначале хворост у опушки собирал
И часто ножик выставлял,
Оглядываясь в страхе постоянно.

Но было тихо там в лесу,
Никто не появлялся на поляне.
И парень снова торопливо
С усердьем хворост собирал.

Потом котёл водою долго наполнял.
Почувствовав, что силы полностью иссякли,
Он вспомнил о лекарском бальзаме.

Присев на хладный мшистый камень,
Зэофанес капли Пана на ладонь накапал,
Слизнул и жадно выпил влаги из ручья.

Через минуты прояснился ум,
И появились мужество и силы,
А страх из сердца испарился,
Как будто вовсе не было его.

В лесу рёв рваный услыхав,
Парнишка оглянулся, осознал:
«Ахилл оленя подстрелил,
А значит, будет сытный ужин».

Тем парень вдохновился
И, чтоб помочь добычу принести,
Он, прихватив топор, верёвки и корзины,
Бегом на помощь в чащу поспешил.

  *   *   *               
Тем временем Секвестра,
Тайком сбежав от мамы, Марфы,
Пиная пыль усталыми ногами,
Брела на зов, что слышала в душе.

Куда направиться, она не знала.
Рвалась в обратный путь беглянка.
Потом, остановившись, огляделась.
И, злясь на яркий свет, на духоту,
Галдящую толпу паломников-прохожих,
Глядела в горы, лес и склоны,
Бросала едкий взгляд на море, небеса.

Вспотев, устав ходить туда-сюда,
Устав стоять помехой людям на дороге,
Секвестра на обочину, кряхтя, сошла,
Ослабленную спину изогнула.
Присела тяжко на бревно.

«Ох… жарко!
Под этим ярким солнцем
Тяжело дышать.
Иссохла кожа на лице,
И руки стали будто у старухи!»

Без гребня косы расплести
И снова космы уложить пыталась.
Но Секви только задыхалась,
Седые косы путались и не плелись.

Рассудок затуманив, проклятье Здорга
Желанного добиться деве не дало.
На пальцах, будто на крючках вязальных,
Остались вылезшие волосы её.

Что происходит с телом -
Не осознавала прОклятая дева.
Чтоб скрыть растрёпанность,
Накинула глубокий капюшон.

Она жалела, не жалела, что с повозки слезла,
Что мать свою пешком теперь уж не догнать.
Надеялась, что кто-то добрый вскоре подберёт
И к Дэльфам подвезёт.
Лишь щедро, как Афинская Таис,
Хозяину повозки улыбнуться надо.

А в голове настойчиво звучало:
«Секвестра, где б ты ни была,
Ко мне скорей беги!»
И Секви Здоргу отвечала:
«Да, милый мой, желанный,
Спешу к тебе! Спешу!
Лишь только подскажи,
Где мне тебя искать!
Или раба пришли за мною».

И, перейдя дорогу поперёк,
Старуха-дева спину еле разогнула.
Растягивая бледны, впалы щёки,
Мужчинам улыбалась всем подряд,
Кокетливо глядя в глаза возничих,
Особенно хозяевам больших повозок.

Но юностью и жизнью больше не светясь,
Внимание мужчин она не привлекала.
Бросая взор на яркий алый хламис,
Паломники старуху огибали стороной.

Так Секви простояла полчаса.
Отчаявшись, уселась, застонала.
Глядя на проезжавших мимо,
Проклятья людям посылала.

Красавицам плевала вслед.
Бросала тихо бранные слова гетерам,
Кляня их украшенья, молодость и силу:
«Всех проклинаю вас на бедность,
Гордячки, богачи!»

Ещё так пролетело времени немало.
Позеленев от злости, Секви встала.
Богатую повозку издали приметив,
Ждала, чтоб встать ей поперёк.

И так совпало, что именно её,
Как странную растрёпанную бабу
В нарядном пЕплосе, накидке алой, (Пеплос – нижняя одежда)
Немой Фуард издалека заметил
И пОдал кашлем знак ростовщику.

Анасис, резко повернувшись,
Взглянул на этот край дороги
И увидал старуху в хлайне алом. (Накидка или хлайн(хламис) – верхняя одежда)

Её обшарил быстрым цепким взглядом
От пальцев ног до головы.

И, с выбором Фуарда согласившись,
Отдал приказ вознице:
— Стой, погоди, Фуард.

И, улыбнувшись,
Анасис к бабе льстиво обратился:
— Эй… Кра-аса-ави-ица-а…
Ты в Итию идёшь? На праздник?

Секвестра от его улыбки лучезарной
Мгновенно злиться перестала.
Узрев златое ожерелье на шее толстяка,
Старуха,  неумело непристойно зазывая,
Плечами как дешёвая гетера повела.

— Да.
Хотела в Дэльфы я успеть к началу ритуалов,
Но так уже устала, что с места не сойду.

— Прелестница,
А почему одна ты на дороге?

— Семья меня случайно здесь забыла.

Анасис сразу распознал, что баба лжёт.
— Откуда ты, дитя? И как тебя зовут?
— продолжил нежно с нею ворковать.

— Секвестрой мама называет.
Куда направиться теперь — не знаю.

— Коль в Итию,
Тогда влезай ко мне в повозку.
Один я еду. Видишь?
Мне старику — дорога длинная.
Скучаю, еду, ем да сплю.
Жена моя стара. Она осталась дома.
И некому меня пока развеселить.

Фуард тотчас же слез с повозки
И подал странной бабе руку.
Она её отвергла гордо,
Длань подала ростовщику.
Тот мило улыбнулся
И только полог перед ней раздвинул.
Изящным жестом пригласил
И нежным взглядом указал,
Где гостье сесть.

Вот Секви резво влезть
В повозку попыталась,
Но, как бы дева не старалась,
Колени не сгибались.

Кряхтела тщетно Секви-баба.
Карабкалась наверх.

Фуард устал смотреть на муки бабки,
Умело взял её под зад и подсадил.

Скупясь на добрые слова,
Секвестра грубо огрызнулась.
И взглядом колким обожгла раба.
— Эй, осторожней! Дурень!
Мне же больно!

Анасис видел в бабе спесь, гордыню, зло.
Он ликовал в душе и просиял очами:
«Ага! Она! ОНА! Попалась!
Сама Секвестрою назвалась!
Груба. И лжёт легко. Видать, не первый раз!
Ну что ж, «плоть мёртвая»,     (Секвестра - мёртвая плоть, подлежащая удалению)
С тобой немного поиграюсь!
Начнём пока со сладкого вина!
Узнаю, чем
Ты Здоргу-Сапожку важна».

В повозке белой, чистой оказавшись,
И, наконец, усевшись на подушки,
Секвестра восхищённо наблюдала,
Как, дорогое опахало рядом отложив,
В стеклянный тонкий кубок,
Окаймлённый красным златом,
Хозяин добрый звонкой струйкой наливал
Густое, словно кровь, вино.

Гранатовое — оно благоухало
И в солнечных лучах искрилось и играло.
Немедленно себя вкусить звало.

Отставив амфору, глаза мечтательно прикрыв,
Анасис, будто Цезарь на пиру,
Всей грудью аромат вина вдохнул.
— Оно…
Для тех, кто силы все истратил.
Амритой напиток этот древний называют.
Аптекарь как бальзам назначил старику.
Благодаря ему дороги все преодолеваю,
Все тяготы легко, как юноша, переношу.

Анасис гостье доверительно кивнул
И снова глазками блеснул.
— Увидишь, как пешком не задыхаясь,
Я к храмам в Дэльфы быстро поднимусь.

Как будто улыбаясь,
Обманщик глаз прищурил, брови приподнял.
Водой напиток крепкий не разбавил.
И полной чашей предложил его.

Обеими руками, как Святой Грааль,
Секвестра-баба кубок приняла.
Благоговейно аромат вина вдохнула,
Напиток осторожно пригубила.
Божественную сладость ощутила
И... до дна опустошила весь сосуд.

Златая чаша как к рукам прилипла.

Анасис — гостье:
— А-а... Ты пить хотела?
Тогда, быть может,
Ещё один целительный глоток?

Секвестра глупая кивнула:
— Да.

Анасис звонкой струйкой
Кубок снова до краёв наполнил.
Потом он по повозке пальцем постучал,
Сказал:
— Поехали вперёд, Фуард!

И та неторопливо покатилась.
А верный раб уже искал проезжую дорогу,
Где можно с главного пути свернуть.

Анасис ждал и наблюдал,
Как действует второй вина бокал.
Таинственно шепча, сказал:
— Теперь, Секвестра, отдыхай.
Ты это заслужила.
Волшебный сон подарит силы.

Но, захмелев и размечтавшись
О царе, дворцах, рабах и злате,
Секвестра стала дерзко говорить:
— Нет-нет. Сейчас нельзя мне спать.
Я вскоре стану, как Афинская Таис.

Анасис удивлённо:
— Что — гетерой мудрой?

Рукой взмахнув, повелевая будто,
Секвестра пьяно отвечала:
— Нет. Блистательной царицей.

Мой Тэос ждё-ёт меня, зовё-ёт.
Вот только, где теперь его искать,
Он не сказал, иль я не помню.

— Быть может, в Итии отыщешь?
А, может, в Дэльфах встретишь?
Коль ты уверена,
Тогда желанного найдёшь.

— Да…
— Так он гонца к тебе прислал?

— Гонца?

— С повозкой, вестью.

— Вестью?

— Куда тебя твой царь позвал?

— Сказа-ал…
Сказа-ал…

Я что-то с мысли сбилась.
Кружится сильно голова.
И солнце слепит. Жарко!
Стучат колёса громко по камням.
И катится повозка слишком быстро.

— Нет-нет. Мы еле едем.
Так просто действует бальзам.
Такой полёт в душе сейчас
И лёгкость в теле.
Не находишь, Секви?

— Да-а… Может быть… Немного.
Так вот, мой царь сказал:
«Беги ко мне, где б ни была».
И я бегу-у, бегу-у....
Куда бегу — не знаю.

Я слышу зов царя в своей душе
Лишь потому, что я его люблю.

— ЕГО?!
Что — ПРАВДА?!

— А как же!
Глупый старец!
Женат, прожил немало лет,
А о любви ты ничего не знаешь!

Пройду полсвета, но мужа разыщу!

Сознание теряя, Секвестра зашептала:
— О, Тэос, милый мой, желанный!
Где ты сейчас, мне подскажи…

Глаза сомкнув и плечи уронив устало,
Секвестра пьяная сомлела,
Уснула на подушках, захрапела.

Анасис размышлял:
«Ах, вот в чём дело!
Ты всё-таки девица, а не баба!
Испорчена душой.
Слепа умом и зла не отличаешь?

Не понимаешь,
Кто плотским чёрным ритуалом
Всё время жизни Отнял у тебя.
И зло понравилось?
Что ж, понимаю, понимаю.

Коль Теос помнит о тебе,
То, вероятно,
Что необычная душа ТАКАЯ,
Для дела тайного нужна…»

Анасис, догадавшись, вспыхнул мыслью:
«Так значит… Тара-девочка — ещё ЖИВА!»

Ах, что за день! Благие вести!
Слетели с плеч мои года!
Сола-ар! СОЛА-АР! Ты рад?
(Взглянул на ясны Небеса)
Я — бесконечно счастлив!
Поборемся за жизнь дитя».

— Ну, что ж,
Пусть будет так, как повелю,
— вдруг строго произнёс Паук.

И, длань на голень девы возложив,
Анасис произнёс слова заклятья:
— Сат-Тан, приди!
Спи глубоко!
Зри сны свои, Секвестра!
Услышь призыв Атиллы,     (Атилла - он же Тэос, Трагос, Доплен Здорг, Бафомет)
И вслух, что видишь, расскажи!

Брезгливо бросил хламис бабе на лицо,
Чтобы уродство старости её не видеть.

К возничему негромко обратился:
— Фуард, дружок, пора.
Тихонько разворачивай назад.

И тот, кивнув,
Приказ старательно исполнил.

   *   *   *
БеЗпамятно Секвестра час проспала,
Потом в бреду залепетала.
Несвязное мычанье редко изрекала.

Вздохнул Анасис и опахало отложил:
«Ну, наконец-то!»
Он дотянулся,
Хламис приподнял со рта Секвестры,
Оставив скрытыми от солнечных лучей глаза.

Чем дальше отъезжали от священных храмов,
Тем чаще дева-баба вслух вещала.
Анасис понял: «Секви чувствует «ЕГО».

Паук подсел поближе, наклонился
И руку на плечо Секвестры возложил.
Манипулировать её душой
БеЗсовестно продолжил.

«Да, милая. Тебя я слышу.
Ты в безопасности. Ко мне иди.
И говори, что пред очами видишь».

Вот в пьяном сне и под заклятьем пребывая,
Девица-баба ясно вдруг произнесла:
— Я вижу лес,
И узкую тропу средь чащи.
Плутает незаметный старый путь
Среди ущелий мшистых и распадков.

О, Тэос милый мой,
Ты наверху.
Иду к тебе. Иду…

Да! Вижу кедры. Надломлены кусты.
Тропа недалеко петляет.
Лежишь без чувств! И кровоточат раны!
Ты очень голоден. Совсем ослаб!
Какую принести тебе еду?
Откуда лекаря призвать?

Глаза прищурив, Анасис отшатнулся:
«Хм. Не ожидал.
В девице есть талант
Чрез расстоянье видеть цели.

Она ж почти мертва!
Как это может быть?
И из чего черпает силы?»

И дальше думал-рассуждал:
«Три дня назад в афинских банях
Омоложённым Здорга повстречал,
И он тогда сказал:
«Что в Святую ночь Цереры
На давке в Элевсисе очень пострадал».

Потом…
«Под действием напитка
В беспамятстве три дня проспал".

Затем…
С Кризесом бой, распутство, пьянка.
Что ж в самом деле происходит? А?

Семь?… Девять?… дней уже прошло…
А ты, красавица, ещё жива?!

Такого раньше не бывало.
Три ночи от совершенья ритуала
Пребывает на земле Душа.
За это время Тело истлевает в прах».

— Так, кто же ты, Секвестра?

Секвестра тихо провещала:
— Я… не знаю.
— Тебя твой Тэос пощадил?
— Отец мне это имя дал.
Он Элевсинский лекарь.

«Для лекаря — безумный выбор.
Имя, ведь — судьба!
Все люди это знают.
Хотя...
Какое имя дать ещё возможно
Мёртворождённому дитя?

Что-о?!»

Обтёрши лоб, опомнился Паук.
«Адонис Тэррий — твой отец?!
Он — Здорга врачевал?!
Вот это да-а...
…собственноручно спас того,
Кто позже погубил его дитя!

Анасис побледнел, вспотел.

«Здорг, да ты совсем сошёл с ума!
Иль...
...что-то очень важное случилось?

Возможно, там, в дому Адониса
Ты деву Тару снова повстречал?

Вот почему ты зол, как Кракен
При виде лика Андромеды с Крита!»

Секвестра продолжала:
— Отец однажды рассказал,
Что в тяжких родах я пришла.
Что он молился все богам,
Что б только ожила.

«Ах, вот в чём дело?

Люди, люди…
Как вы нынче стали глУпы!
Отец молил о ЖИЗНИ —
Не ДУШЕ.
На этот зов Аид ответил.

Коль заболеешь, «Он» — снова укрепит.
Ты без Души живёшь с рожденья, дева.

Вот почему ещё жива.
Вот почему, спесива и груба,
И лжёшь легко, без сожаленья.

Коль покровитель у тебя Аид,
Так с ним соперничать не стану.

Идёт война богов на Небесах который век!
Их воины на Земле — мы — люди-человеки.
Кровь братьев проливаем мы,
Тем Вечну Душу убиваем сами.
А боги, лишь шутя, играют нами.
И, может не таясь, смеются даже.

Когда же это прекратится?!
И как игру богов остановить?
Когда Солар освободится?!

Сколь совершит на этом свете Зла Секвестра?
Сколь будет от её грехов последствий?
Как жаль всех тех, кто встанет на её пути.

Омолодить иль исцелить,
Убить иль воскресить её
Лишь сможет тот,
Кто от рожденья той же крови — Ирод.

Я, к сожаленью, только обращённый —
Ариец, соблазнённый златом, славой,
Предавший и продавший Род однажды
В минуту слабости Души.
И потому я проклят вечно жить,
И убиенных мною муки вечно помнить.

Да…
Снова поворот Судьбы…,
Но вот Моя судьба
— в Моих руках, пока».

   *    *    *
Секвестра-баба резко пробудилась,
И вскочила.
С повозки резво слезла, огляделась
И метнулась сразу к лесу.

Паломников локтями грубо растолкав,
Дорогу между ними быстро перешла.
И побежала, словно кошка, в гору.

Фуард не ожидал от бабы прыти.
Остановил коня, с повозки спрыгнул…

Паук ему вдогонку крикнул:
— Постой, Фуард!
Всё! Слишком поздно!
Подойди сюда!

И тот вернулся сразу.
Он жестом, взглядом вопрошал:
«Что изменилось?
Что выполнить сейчас?»

Анасис, резко потерявши силы,
Вздохнул и еле произнёс:
— Иди за ней. Следи.
Не тронь, не убивай.
Я за тобою, по тропинке.

Фуард кивнул: «Да, господин!»
Мгновенно спрятал ножик в ножны
И за беглянкой поспешил.

Из сундучка, что при себе держал,
Анасис «тайный» бутылёк достал
С драконьей детской кровью.
Открыл...
Смотрел в него с тоскою.
Он горько вспоминал и снова ясно видел,
Как было то дитя умучено, убито.

Поглаживал перстом Паук
Заветный маленький сосуд
И сомневался очень,
«Ведь этот бутылёк — последний».

Но, взвесив риски, цели,
Он всё-таки решился
Страшный эликсир принять!

Вот залпом выпив зелие до капли,
Он молча произнёс заветные слова.

Вдруг молодые силы в жилах заиграли.
С повозки резво слез толстяк,
Взял амфору и сундучок с собою
И за Фуардом следом пошагал.

   *   *   *
Вот битый час наверх
Брела на зов, шатаясь, Секви.
За нею раб немой шагал,
За кедрами таясь.
И поднимался следом арий,
Когда-то Род предавший.
Он шёл от снадобья легко,
Хоть стар и грузен был давно,
Болели ноги и спина.

   *   *   *
Вот, встав в зенит под куполами,             (Небесными хрустальными куполами)
Солнце положеньем полдень указало.
Жгло, утомляло путников в лесу.
Паломников, что на дороге,
Палило, испытывая веру, волю.

Немного облегчая путь, спасал людей
Прохладный с моря бриз и горный ветерок,
Играя в кронах кедров высоко над головами.

Под небесами нету даже тонких облаков.

В горах то холодно, то жарко. Томно. Ярко.
Игривые жуки жужжат и мотыльки летают.
Цикады, птицы, волки и олени зычным хором,
Торжественно выводят гимн Весне, Любви.

И первоцветы на полянах пёстро расцвели.
Светясь на солнышке палитрой яркой,
Благоухают. Источают Жизни аромат.

Их дружно опыляют пчёлы, мотыльки, шмели.
Все пьют нектар согласно меж собою.
Питанья хватит всякого и вдосталь всем.

Ужи, гадюки, жабы на полянки выползают,
Чтобы согреть на солнышке холоднокровные тела.

А спят сейчас ночные хищники небес, лесов.
Другие звери, птицы — громко призывают пару.
Бегут на зов иль, распустивши крылья и хвосты,
Поют, танцуют, ждут, когда «ОНА» решит,
Кто в поединке самый сильный и достойный.
Тем даст согласие «ЕМУ» продолжить дальше род.

Бой за любовь, за женщину иль самку
Бывает часто страшным, смертным боем,
И потому беЗценна жизнь, что будет рождена.

Всё обновится за Весну и дале Жизнь продолжит.
Природа щедро приумножит животворящие плоды.

   *    *    *

Вот тропка круче, Уже стала.
Вот резко запетляла между кедров, туй кустов.
И Секви с глаз Фуарда вдруг пропала.

Перс оглянулся, поднял руку над собою,
И ветку надломил на можжевеловом кусте,
Тем подал знак ростовщику о повороте на тропе.

А тот подумал:
«Мы тащимся наверх…
Уже который час.
Впустую только тратим силы.

…О, нет!
Вот чую характерный гнили смрад.
Здорг где-то рядом? Иль чей-то труп?
А, может, показалось?».

Анасис на раба взглянул,
Махнул, кивнул.
Тем дал понять, что знак увидел
И мысленно ему ответил:
«Не упусти её.
Иди. Я догоню».

И бывший воин поспешил за бабой.
Внезапно за утёсом он настиг её.
У кедра притаился и глядел.

Отбросив хламис алый,
Старуха Секви причитала,
Сидела-отдыхала на пеньке в тени.

Фуард и сам был рад остановиться.
К стволу он прислонился, тяжко задышал.
Вдруг ощутил, как ноги подкосились.
Спиною взмокшей по древу воин сполз
И наконец-то сел на травы. Отдыхал.

Через минуты подоспел Анасис.
— Что? Где она? Мертва?
С горы упала в пропасть? Что ли?

Фуард рукою слабой указал,
Что — за утёсом, рядом баба,
И, плечи уронив, пот стёр со лба,
Глаза ладошкою на миг прикрыл.

Анасис благосклонно:
— Я посмотрю.
Ты отдышись пока, дружок.

И, к Секви незаметно подойдя, подумал:
«Сколь силы у неё ещё осталось?»

Анасис руку протянул
И мыслью деве-бабе властно приказал:
«Вставай, иди, Секвестра!
Не время отдыхать! Я жду!»

Она, едва дыша, шептала:
— Я…
…Больше не могу.
Хочу воды! Иссохло в горле!
Умру,
Коль не отдохну ещё чуть-чуть.

Анасис строго:
«Скажи, невеста:
Меня ты любишь?!»

— Да-а, люблю…

«Тогда ко мне скорей беги!
Скорей! На помощь!»

— Встаю…
Бегу, о, царь мой милый.

И Секви грузно встала. Потащилась.
Вздыхала тяжело и ноги волочила.
Хваталась за деревья, чтобы устоять.
Качалась. Спотыкалась. Падала. Вставала…
Власы о ветки растрепались.
Красивая одежда о кусты рвалась.

Анасис воротился,
Фуарду так сказал:
— Не торопись вставать.
Ещё немного отдохни, дружище.
Она от нас уже не убежит.

Или умрёт сама от истощенья,
Иль, может, всё-таки найдёт.

«Кого?»
Спросил немой Фуард коротким жестом.

— Да я б сказал,
Но, к сожаленью, чтобы дальше жить,
Ты этого, дружок, не должен знать.

Сейчас приказ такой:
Останься здесь.
За нами не ходи.
Для жизни может быть опасно.

«Мне?»

Паук кивнул-моргнул.
— Прошу, поберегись, ариец.
Кого б ни увидал, иль услыхал —
Не обнаружь себя.
Под этим камнем затаись в щели.
В бой не вступай, нас не ищи,
Пока не призову совиным криком.

Фуард его сандалии с признанием коснулся.
Паук ему душою улыбнулся,
Огладил потное усталое плечо:
— И вот ещё:
Нож наготове при себе держи.
Коль что - меть сразу супостату в шею,
чтоб жилы главные рассечь.
Гляди: вот так, вот тут.
Одним движеньем!

Благодарю, Фуард.
Я дальше сам пойду.

Достал Паук из сундучка часы,
И на ладонь себе поставил.
Под солнца свет подставил.
«Угу.
Примерно два с четвертью часа
Мы напролом взбирались в гору».

И в сундучок опять часы вложил.

«Коль буду гнать наверх Секвестру,
То, может, наконец, откажет сердце.
Сама умрёт старуха.
И в том не будет моего греха.

А если Тэоса отыщет?

Коль жив ещё — скажу,
Что Я её нашёл, привёл к нему.

Ах, что при этой встрече бу-удет?

Вот чудо б совершилось,
Чтоб с голоду её тотчас сожрал.
И, как бы ни случилось,
Я буду в стороне».

Анасис алый хламис Секви поднял,
Свернул, с собою взял.
По узенькой тропе за девой-бабой
Неторопливо топал, наблюдал.

Через минуты Секви будто крепче стала,
Реже спотыкалась, чуть быстрее шла.

Анасис удивлённо:
«Эт, что ещё за чудо?»

Секвестра вдруг остановилась.
Анасис тоже замер у куста.

Вот баба огляделась
И, будто бы на зов,
Рванула в сторону чрез лес.

Анасис начал злиться:
«Теперь — куда её несёт?!
Совсем с ума сошла!
Коль станет так бежать,
Скорее замертво падёт».

Через минуту ростовщик увидел,
Как Секви на другую тропку вышла.
Заметнее и шире та стезя была.

На ней глубокий оттиск от подков
На мхах и на земле Паук заметил.
След чёткий и глубокий выше в гору вёл.

И на мгновенье показалось,
Что оттиски такие
Он у лошадки Зэо видел.

Паук заволновался.
Поближе наклонился,
Ощупал ямку и глаза закрыл,
Чтоб мысленно представить,
Кто в самом деле этот всадник был.

Но незнакомца след уже простыл.
Дознание пустое бросив,
Анасис за Секвестрой
Резвее поспешил.

Вот вскоре
Над можжевеловым кустом нависнув,
Руками щёки подперев,
Севестра-баба вскрикнула, залепетала:
— О, царь мой милый!
Кто так с тобою поступил?!
Подай мне знак: ты жив?

Не поняла она,
Что перед ней не человек,
а зверь лежит.
Ведь истинную суть
Душа её не различала.

Услышав вопль,
Паук опешил и вспотел.
«Нашла?!
Не может быть!
Что — жив ещё, исчадье?!»

На всякий случай
Так думать сразу перестал.
В «душе» заголосил:
«Мой бог! Какое счастье! Отыскал!»

И, подойдя к кусту, где Секви причитала,
Анасис распознал, что здесь
Руница-магия была применена.

Парила и мерцала сеть
Из тонких солнечных лучей
И тело зверя-Здорга при земле
Она солярной силою держала.

Анасис:
«Хм… Магиня? Здесь была?
Откуда появилась?
Она сражалась, защищалась?
Сильна чрезвычайно.
Остановила руной Здорга.

Пока над ним хлопочет Секви,
Я это место огляжу».

Он отошёл немного, осмотрелся,
Следы драконьих лап узрел,
Размашистый кручёный след подков
На вздыбленной земле чернел.

Анасис понял, что в этом месте
Его «дружок» на всадника напал,
Но…
Кто-то вовремя пришёл на помощь жертве.

И, в подтвержденье рассуждений,
Анасис оттиск стоп двоих юнцов нашёл.
Лежало рядышком седло в траве.

На нём царапины, немного крови.
От времени застыла, потемнела.

След лошадей широкою тропою шёл наверх.

«Так, значит, отроки спаслись.
Здорг обессилен, голоден? – прекрасно!
Мне кажется, здесь Зэофанес был.

Коль в самом деле так,
Малец, ты — каждой амфоре затычка!
Служеньем Миру вдохновлён
– не удержать.

Второй иль, может быть, вторая,
В бою со зверем
Магию Руницы применил.

Ну, что ж? Умно.
И действенно, и скрытно.

Теперь, не торопясь, я прослежу,
Как развернёт Судьба событья».

Паук вернулся к Секви,
Спиной устало потянулся.
— Ну что, красавица, нашла царя?

— Да! Да! Нашла!
Что с ним случилось,
Не могу понять.
— Давай посмотрим.
Отойди. Пойди, пока присядь.

И, брюхо приподняв обеими руками,
Анасис на колено перед телом зверя встал.
Прислушался и пригляделся.
Принюхался… и отшатнулся.
Брезгливо нос прикрыв накидкой Секви,
Он с отвращеньем  отвернулся,
Дыханье задержал.

«Хэх!..  Живьём гниёт».

Здог глухо захрипел и еле шевельнулся.

Анасис вспыхнул, будто счастлив.
— Мой бог. Кг… Кг…
Нашёл! Живой!
Дай, осмотрю тебя немого.

Двумя перстами Паук снял ткани с раны,
А с тела — он тунику только приподнял.
Вот, увидав кровоподтёки с рисунком от подков,
Анасис додумывал картину того,
Что раньше здесь произошло.

— Ах, раны глубоки, дурны! —
Всплеснул руками, пальцы заломил.
— Ну, потерпи ещё минутку, император.
Сейчас из сундучка бальзамы я достану.
Как хорошо, что взял все снадобья с собой!

Зловонье источая, Здорг хрипел, стонал:
— Горю…
И смутно вижу…
Всё тело ломит…
Скорее пить, Паук...

— Что ты сказал?
Воды? ...Вина тебе подать?

— Нет... Кровь...

— Ты что же...
Не охотился ещё, мой бог?
Ты голоден? И потому ослаб.

Вот… пищу юную привёл, как ты просил,
Но… не уверен, будешь ли её вкушать.

Здорг глаз немного приоткрыл
И попытался приподняться. Рухнул.
Рукой с когтями «друга» вяло поманил.
— Скорее, ирод...
Дай человечье мясо!

Взор приподняв на бабу,
Анасис льстиво улыбнулся:
— Секвестра, дева, подойди сюда.

Она с упавшего замшелого ствола,
Скрипя старушечьей спиной, поднялась,
Румянцем засияла на морщинистых щеках:
— Мой царь, я здесь. Я здесь!
Всё сделаю, что мне прикажешь!

Подковыляв,
Она к его ногам рабой припала.
В глаза звериные, в голодные глядя,
Вдруг будто ясно поняла,
Чего отчаянно желал её «любимый».

Откинув космы с дряхлых плеч
И шею под укус клыков подставив,
Покорною овцою на закланье
Секвестра перед ним предстала.

Но Здорг брезгливо взор отвёл.
Держась за рану, еле прорычал:
— Ты что, Паук…
…посмел смеяться надо мною?
Старуху… древнюю привёл?!
Ты… погубить меня решил?!

Втянувши шею, виновато спину выгнув,
Анасис побледнел, пал камнем на колени
И женским льстивым гласом завопил:
— Старуху?

Что ты! Бог мой. Что ты!

Нет-нет,
Я б не дерзнул и не рискнул!

Ты ж знаешь мой талант
Душою видеть суть вещей.

Перед тобой девица. Секви.
Красавица из Элевсиса. Видишь?

Она полдня мне говорит о том,
Что ты её женой избрал, что звал…
Вот случаем её нашёл, подвёз.
К тебе привёл, как ты желал.

Здорг на старуху снова вяло поглядел.
— С-с-секвестра?
— Да, любимый!
— Ты, что ль, жжива ещё?
— Как видишь.
Всё для тебя, о, царь мой милый.

— И ззверя пред собой не зришь?
— Ты лучший для меня, хотя…
Немного ослабел.
Ведь ранен. Понимаю.
Скажи, что приключилось здесь с тобой?
Кто на тебя напал?

Нет-нет молчи, Атилла.
Поберегись, иссякнут вовсе силы.

Перевязать могу,
На рёбра наложить повязку.

Отец учил немного врачевать.

Он часто говорил,
Что прежде нужно вымыть раны,
И только после наносить бальзамы.
Иначе раны будут загнивать.

Здорг, смягчившись:
— Ати-илла-а?!
Кто этим именем меня наззвал?!
— Никто, мой царь.
Услышала его во сне.
Там видела тебя на троне.

Анасис восхищённо в небо взгляд воздел:
— Да ты находка, Секви!
Бриллиант в корону!

Вот снадобья, бальзамы.
Открой и разберись.

…И — на, держи.
Ты на тропинке обронила.
Накидку на полоски разорви,
Льном рёбра натуго царю стяни.

Взял амфору из-под вина Паук.
Что оставалось в ней на дне,
Не торопясь, принял, сглотнул
И губы дланью смачно вытер.

«М-м…
Глоток вина последний...
Всегда бывает невероятно сладким!»

Анасис — Здоргу:
— А я пока, мой бог… 
Пойду-найду родник,
Коль повезёт.

Но сам направился тропой наверх,
Следя за оттиском подков.


Продолжение в части 5.