спорное пустошей благородство, в меньшей степени — площадей полузаснеженных.
По траектории жёсткой проволоки, узловато подчас, снежинки движутся, субтильные, ненастоящие будто б, но крупные и неестественно белые, — вывернутые фаланги.
Покой. Известная седация зимы. Вот так надышишься нежданной эйфорией, сквозящей через трещины в покрове снежном, во льду осклабленном и сером, цвета тлена и выйти из апатии спешишь —
поначалу как будто смелее — чуть ни фаулзовский цинизм, без пяти минут Джон Мартин, — но унылое суеверие крутит, вертит и тянет вниз — не до самой — один и семь над ней.
Релятивность скрутила ручки с дверей, с нужных сторон, точнее, заплела вьюном петли, не выйти. И снова:
покой. Священная седация зимы. И праздность праздничная, что твоя усталость, с утра. Пусть преждевременно утомлены порой заснеженно-бесснежной, часть немалая, от скуки убежав, ликует. Есть привычка,
дурная вусмерть, как и прочие, страсть мёртвых цивилизаций, не уверен, с благородной сравню ли плесенью, — разгадка: тень-культура.