Ещё седина не бросается в волосы, бес
ребра моего сторонится, но как-то неважно.
Ещё в Берендееву мудрость податься не страшно,
страшнее с дороги сойти и от ливня уйти под навес,
подысканный наскоро, ведь под навесом случайным
мне вовсе не хочется выглядеть скушно-печальным.
И ветер толкает меня, и ему подчиняется воля,
и чувства, и разум, и возраст — и вольному воля.
И ливень спадает на плечи мои, словно патлы
Самсоновы. И, развенчав боязливости культ,
Вот-вот позабудут мои одногодки про парты.
И мир за колючку забвения не упекут.
Но завтрашний день, как бы радужно ни рисовали
с высоких трибун, им ни холодно ни горячо.
На мыслях стандартных, что вбиты в мозги будто сваи
счастливой коммуны никто не построил ещё.
Не думайте с лёгкой иронией в голосе: «Кто ж их
поймёт, если ни у кого из них ворот рубах
в сердцах не разорван, и мир на плохих и хороших
людей не разломлен, как яблоко в крепких руках».
Последнее дело плевать на других со своей колокольни,
откуда не слышали колоколов никогда,
и не замечать нарочито высокие кроны
зелёных деревьев, надменно взирая туда,
где скромно ютятся домишки в ногах у громады
бетонных домов, и не тот уже гонор в ручье,
где мокрый насквозь чёрный зонт проплывает куда-то
и зонтик нарядный лежит у него на плече.
1987