простужусь здоровьем коротких гудков,
надёжно спрячу в себе звук,
отберу у слепого инвалида открытый взгляд,
обмолвлюсь с маком содрать с иглы звездопад,
из меня вынут тело,
стерилизуют камнепадом,
хмурый мир звуков эха
потечёт словами по мёртвой бумаге…
подозрительно пишет перо крыльями встречного ветра,
пальцы тускнеют судорогой в трещине гипса,
и вымазан далями печатный станок марша,
свет уверенно подходит к тупиковой станции,
и нет глубины острей
мелкого полноводья Тихого Океана,
она шьёт рыбам рот стежком языка,
а я просочусь словами сквозь жабры испуга,
вздох капель надёжно спрячу в опухоль звука…
полночь в часах ломала стрелки,
придирчивый взгляд не оглянулся на сглаз,
поколение сонных сов без родословной
пыталось с неба снять мерку,
вставить в картинку кошачьего хора
неоконченный речитатив пса…
тишина клочья рвёт,
избыток тепла, пульс мазка, по полотну слушает,
старые ставни скрипят,
железный коврик окна,
как одеяло стеклянных будней,
и режет звук лезвие плуга,
и громоздка красивая непогода
со снегом и дурными мыслями,
губы вечера,
под кайфом дня,
шепчут – всё схвачено,
в логове звука под корень врезан замок чёрной радугой.