Хан вытер о волосы сальные пальцы,
баранью лопатку запил он кумысом,
попел перед сном, прославляя Чингиза.
И зная - не будет с ордой компромиссов,
всю ночь о спасенье молились рязанцы.
Им было виденье — пришел от Матфея
и, с правой на левую щеки меняя,
твердил: нет ни грека здесь, ни иудея,
а что там с монголом — ей богу, не знаю.
Но знали монголы, что было, что будет,
что не успокоится сердце Батыя,
пока еще медленно бьется под спудом
монгольским упорное сердце России.
Покинул он гурий в садах у Аллаха,
чтоб вновь возродиться хоть шведом, хоть ляхом,
хоть кем, лишь бы тот ненавидел Россию.
Он был Бонапартом и станет Адольфом,
умрет и поднимется снова из праха
затем, что не умерло дело Батыя.
Брезгливо — субъект недостоин монгола -
он вселится в старца с синдромом дементным,
с приветом и ядерной клюшкой для гольфа,
надеясь, что будет не так, как намедни,
что эта игра будет, точно, последней.