***
Небо, небо, останавливай
колесо.
Пусть отступит наваждение,
морок, сон,
пусть он станет ординарностью,
ерундой,
раз нельзя, чтоб был единственным,
раз не мой.
Небо, небо, дай спасательный
парашют,
ни о чем же сверхъестественном
не прошу.
Просто вынь его из памяти,
головы.
К черту, к лешему, кикиморам,
домовым!
Небо, небо, край зари горит,
жжёт пчелой.
Сжалься… я не попрошу больше
ничего
***
Не то чтоб время остановилось,
но ни начала нет, ни конца ведь!
Когда, скажи мне, скажи на милость
слезой янтарной затянет
камедь
очередную на сердце рану,
из тех, что глубже царапин прочих?
Ты не находишь, что очень странно
и остро мой кохинор
наточен,
ты не находишь, что жестяные
заплатки крыш красят город пуще,
что мы с отчаянья зачастили
в дождливый Питер: Нева
и тучи —
ужели благость? Глядеть на воду,
тянуться к небу всей сутью воли?
Ты не находишь, что для свободы
здесь слишком много вины
и боли?
Ты не находишь. Ищу одна я
размытый оттиск на камне грубом.
И ветер носится над мостами,
прохладу статуй целуя
в губы.
***
Понимаю, все понимаю я:
глупость, слабость, отрава, мания…
Всеми знаками препинания,
каждой клеточкой – с ним, к нему.
Понимаю, полжизни, шутка ли,
ждать ответов ночами, сутками…
Пересудами, предрассудками
мерить истинный азимут.
Выйти вон с четверга на пятницу,
убежать, провалиться. Спрятаться
за Катаева, за Сервантеса,
за Исаакия в октябре.
Что ж такое! Любовь? Такая вот?
Бездна? остров необитаемый?
Я — забава его, игра его,
Он — мой самый большой секрет.
***
Я тебя жду неделю, уже неделю.
Бесится осень, кроны осин редеют.
Что же мне с этой лютой любовью делать?
Сердце, молчи…
Я без тебя придумываю мотивы,
силюсь к земле приклеиться хоть штативом,
необъективна я и невыносима –
переключить,
как передачу. Просто нажать на кнопку,
чтобы не быть такой обнаженно робкой,
чтобы все рифмоплетство тугое в топку!
Жаром печи
чтобы не обдавало так безысходно,
я тебя жду неделю, пишу немодно,
если возможно выжить
при этих вводных,
ну, научи…
***
Я говорила: мало! Давай ещё!
Грома, дождя наотмашь, за капюшон
листьев прожилок, шалости сентября,
я говорила: мало! Семи морям,
соли седых вершин у прибрежных скал
я говорила: мало! Потом… тоска,
ибо в часах песочных песка не счесть,
ибо я не спала на его плече,
ибо я не нужна ему, чтоб дышать,
ибо ко мне не рвется его душа.
И от тоски, сковавшей меня в тот миг,
стала я всех несчастней из вероник,
может быть даже — анн или маргарит.
Еле жива, шептала в окно «болит»,
спрашивала, как выжить, не глядя вниз,
если весь смысл скомкан в его любви?
Смерти бледней, искала таких лекарств,
сжалился чтоб Морфей надо мной слегка,
на полчаса хотя бы, минут на пять…
сном поломать любовь, разогнать, распять!
Дождь по карнизу капал, звенел, стучал.
Только не поскользнуться бы сгоряча…
***
Небо, небо, я помню, о чем просила,
потому что думала: не по силам,
кровь горчила рябиной, потом кизилом
растекалась по телу, теряя цвет.
Я все помню, прости мне мою горячность.
Без него я совсем ничего не значу:
вымирающий вид, как язык команчей,
одуванчик, упершийся лбом в цемент.
Небо, небо, вот так и сдаются люди,
и надежду теряют и «будь, что будет»
студит пыл, окрыляет, и снова студит,
все прямые сводя под один навес
корня из… интегралами в душу целясь.
Небо, небо, я снова одна на сцене,
в ожидании кары ли? панацеи?
занавес