I
Девчонка в скромном платье гимназистки….
С бантом большим, косичкою смешной.
Она читала стансы по-английски,
Любила бегать в Летний сад весной.
Она в залив кораблики пускала,
Гуашью рисовала синих фей,
В альбом подруг стишки свои писала,
На площади кормила голубей.
А летом к морю пенному ласкалась,
На белоснежный падала песок.
И нежная волна слегка касалась
Ее девичьих загорелых ног.
Шептала песни, гладила павлина,
И в старом парке пряталась от туч.
А ночью, как печальная Ундина,
В окошко наблюдала лунный луч.
Вот ей шестнадцать. День ее рожденья.
ПапA в конвертик положил билет.
Цветы и торт, стихи и поздравления…
Билет в театр и первый выход в свет.
Соломенные локоны уложит,
И платье бархатно и черно, точно ночь.
«Ах, как же ты на куколку похожа!»-
ПапA промолвит. «Выросла ты, дочь!»
Она в театре. Роскошь и сиянье.
Здесь мир особый, чудный, золотой!
Поклон джентльменов, дам благоуханье…
А в ложе - князь великий, царь с семьей.
И детскими наивными глазами
Она тайком оглядывала зал.
Тут - перстней блеск, там - боа с соболями…
И вот момент торжественный настал.
Вдруг свет потух и занавес поднялся,
И шквал аплодисментов оглушил.
При свете рампы кто-то показался…
Тот человек судьбу ее решил.
II
Вот вышел он на сцену… Строгий, статный.
И благородный взгляд окинул зал.
Артиста императорских театров
Весь город бесконечно обожал.
В перчатках белых и в изящном фраке,
С парижским лоском стрижен и одет.
Казался он таинственным во мраке,
И сам как будто излучавшим свет…
Вдруг в тишине раздался его голос.
Он мягко обволакивал ее…
Он золотом сочился, точно колос,
Он в сказку погружал и в забытье.
Он уносил в немыслимые дали,
Где не было сомнений и тревог,
Где люди были счастливы, мечтали,
Как будто убаюкивал сам бог.
Он растекался плавно, точно масло.
Он терпок был и горек, будто мед.
Казалось деве, все вокруг погасло…
Как будто он лишь ей сейчас поет.
Пел о любви. О пальмах и долинах.
Пел о пиратах, звездных кораблях.
О бледных дамах, замках, кринолинах…
Заворожил искусных пальцев взмах.
Вздыхали все – матроны, девы, дамы,
И кавалеры, ревностью полны.
И даже все законченные хамы
Волшебным пеньем были польщены.
Кричали «браво», хлопали и пели
С талантливым артистом в унисон.
А щеки бедной девочки горели.
«Я, кажется, влюбилась... Это сон!»
Она, как губка, впитывала бурно
Игривые манерные слова.
У барышни, не знавшей чувств амурных,
Внезапно закружилась голова.
Теперь ее знобило, было душно.
Восторгом был парализован зал…
Артист смотрел то страстно, то бездушно.
Он тысячи ролей изображал.
Ему несли роскошные букеты,
Изысканное рейнское вино.
Подписывал он дамские портреты…
Девчонке было грустно и смешно.
В антракте подбежала к сцене близко,
Бледна и холодна, как бланманже.
И на пол метко бросила записку
В которой - все, что было на душе.
«Я Вас люблю». И пусть он прочитает.
Уже держаться больше нету сил!
Казалось, скоро стены запылают
От тех страстей, что взор ее таил.
Он вышел, опустился на колено,
Записку брошенную бережно поднял.
Повисла тишина… Немая сцена.
Нетерпеливо вдруг зашикал зал.
Он, пестрый зал исследуя глазами,
Искал хозяйку тайного письма.
Махали нервно дамы веерами...
И трепетала девочка сама.
«Я Вас люблю». Красивый детский почерк…
«Не жить без Вас. Хочу, чтоб знали всё»
Каких-то пустяковых пару строчек!
А в них вся жизнь содержится ее.
Прочел записку бегло и с усмешкой,
И скомкал лист холеною рукой.
Прервал молчанье, не смутясь, не мешкав.
Разлился в зале голос золотой.
Она дрожала, сдерживая слезы
За глупый свой отчаянный порыв.
А он… все также пел, меняя позы.
Ах, как он был нескромен и красив!
Он пел про лебедей и Клеопатру,
Про Черных рек хрустальное кольцо…
Она больная вышла из театра,
Запомнив его томное лицо.
III
И время шло, но чувство в ней осталось.
Врезалось оно в сердце, будто медь.
В театре быть ей больше не случалось…
Но все ж не прекращала Им болеть.
В глазах ее лазоревых томилась
Одна неуловимая печаль.
И по плечам фарфоровым струилась
Прозрачная муслиновая шаль.
..Сегодня вновь смущенная до жути…
Собрали гимназисток в длинный зал.
Воспитанницам в Смольном институте
Артист известный грамоты вручал.
Восторг и радость, торжество на лицах.
Ужель он здесь!? Она страдала год.
Была она прилежной ученицей…
И вот настал идти ее черед.
Не скрыть сегодня глаз её сиянье,
Прелестна, как цветочек полевой.
Вот он пред ней, само очарованье!
Гудел вдали красавиц юных рой...
Девчонка в белом платье гимназистки.
С бантом большим, косичкою смешной.
Он был в костюме модном, был так близко!
Такой далекий, строгий и чужой.
Лет тридцати и с царственной осанкой.
Духов французских одурманил флер…
Она, себя почувствовав крестьянкой,
Стояла тихо, потупивши взор.
И взглядом удивительно зеленым
Казалось, он пронзал ее насквозь.
Был для нее священен, как икона.
Тепло любви по телу разлилось.
Вручил он ей лощеную бумагу
О безупречности и красоте манер.
Приятный голос душу рвал, как шпага…
Сводил с ума галантный кавалер.
Последняя минута ускользала…
Девице было нечего терять.
Дрожащим голосом она пролепетала:
«Я Вас люблю. Вам нужно это знать».
Он, выслушав учтиво, рассмеялся.
Но не сходил испуг с ее лица.
Он был невозмутим. Не растерялся
Признаньем чутким девочки-юнца.
Она о нем мечтала, обожала.
А он - артист. Позволить себе мог.
Обиженная, выбежав из зала,
Забилась где-то в дальний уголок.
Она себя считала прокаженной,
Ведь он имел поклонниц без числа.
Израненной душою обожженной
Любить кого-то больше не смогла.
Он был ее Вселенной, ее тайной.
Он был ей отвратителен и люб.
Ей так хотелось поцелуй случайный
Сорвать с его надменно-нервных губ!
Она жила, как будто понарошку.
Затворницей прекрасной с горкой книг.
Тянулись дни унылой серой кошкой,
И не было ни капли света в них.
IV
Пошла купить пирожных для лектрисы
К немецкому кондитеру в кафе.
А там … был Он. С вульгарною актрисой,
Вкушающей черничное парфе.
В бобровой шапке и роскошной шубе,
С сигарой, источающей дымок.
Как странно знать, что он кого-то любит!
У ней земля исчезла из-под ног.
Он неги вязких сладких ароматов
Она сходила медленно с ума.
Ванильный запах показался смрадом…
А за окном куражилась зима.
Она смотрела ласково и жадно
За тем, кто всех на свете был милей.
Была такой же девочкой нескладной…
Он флиртовал со спутницей своей.
К прилавку дева прислонилась робко,
В печальных думах, черная, как ночь.
С пирожным опрокинула коробку…
Расплакалась и выбежала прочь.
Кусая губы от неловкой встречи,
Упала в снег. Теперь ей все равно!
Вдруг кто-то нежно взял ее за плечи,
Как будто в романтическом кино.
Артист?! Но это, право, невозможно!
«Будь осторожна…» – бережно сказал.
Вручил коробку дорогих пирожных
И руку свою тонкую подал.
Но за спиной стояла его дама,
Хихикая и кутаясь в манто.
А гимназистка долго и упрямо
Отряхивала снежное пальто.
Взяла коробку, прошептав: «Прощайте!
На Вас обиды больше не таю.
Хочу, чтобы были счастливы. Но знайте.
Я только Вас по-прежнему люблю!»
И скрылась в полумраке переулка
Потом вбежала в узкий переход,
А каблучки стучали звонко, гулко
И на щеках от слез остался лед.
Она рыдала громко, без искусства,
Упав ничком на мерзлую скамью,
Оплакивая безответность чувства
И юность одинокую свою…
V
.. Года бежали, пролетали зимы,
А за весной опять была весна.
Но застонали даже херувимы,
Когда внезапно грянула война.
Она решила жизнь отдать народу.
Ей форма санитарки очень шла.
И некому дарить свою свободу…
Ведь ни детей, ни мужа не нашла.
Покинув скоро Петербург шикарный,
И повзрослев на десять лет подряд,
Пошла работать в поезд санитарный,
Где госпиталь для раненых солдат.
Теперь не песни – гул снарядов слышен.
Здесь кровь и боль, здесь грязное белье.
Исчезли с тумбы яркие афиши,
С тем именем, знакомым для нее.
Забыты шляпки, каблучки и платья,
Стихи, кино и бала канитель...
Том Библии и крестик на распятии -
Вот все ее реликвии теперь.
Она старалась не смотреть на лица
Молоденьких страдающих ребят…
Тянулась жадной смерти вереница.
В том поезде ни день, ни ночь не спят.
Её ждала безрадостная встреча…
Разбитый эшелон стоял вдали.
И вот в осенний неприметный вечер
К ней тяжело больного принесли.
Она его в мгновение узнала
И вскрикнула, как раненый зверек,
И у постели на колени встала,
Пред тем, кто ей любимым стать не смог.
Был ранен в грудь и сед был его волос.
Шрапнелью исцарапано лицо.
Терял он жизнь и драгоценный голос…
А на руке туманилось кольцо.
Шинель худая клочьями висела...
И он был рад Ей. Неужели, рад!?
Как сладко его песенка звенела
В театре пышном много лет назад!
Сидела перед ним, глотая слезы,
Никто – ведь ни невеста, ни жена.
Давно остригла шелковые косы…
Зачем ей эта встреча суждена?
Когда-то он стоял – высокий, знатный.
В него была девчонкой влюблена.
Артиста императорских театров
Перемолола подлая волна.
Она кровавый бинт ему меняла
Над операционным узеньким столом,
И вдруг листок в кармане увидала –
Затертый, смятый, с алым уголком.
И в том листке узнала свои строки:
«Я Вас люблю. Хочу, чтоб знали всё»
Артист был бесконечно одинокий.
Носил у сердца исповедь ее.
Он в своей жизни, яркой и бурлящей,
Среди богатства, блеска, красоты
Любви не знал простой и настоящей,
До сей последней роковой черты.
Не в силах ей сказать, увы, ни звука.
Взаимностью светился его взгляд.
Они смотрели кротко друг на друга.
Ах, если б только все вернуть назад!
Она его окутала любовью,
Но было понапрасну все сейчас.
Был в забытьи, хрипел и кашлял кровью...
Она ловила жадно каждый час.
Увидев пятна красные рассвета,
Дурное, видно, чувствуя в крови,
Молила: «Милый, доживи до лета!
Прошу тебя, пожалуйста, живи!»
Хирург шепнул ей: «Страшна его участь.
Укрась его последние часы».
Он до утра дожил, смертельно мучась,
Но ни одной не проронил слезы.
И насладиться чувством не успела,
Как вздох его растаял с тишиной.
Она его безжизненное тело
Погладила израненной рукой.
Коснулась нежно губ его кровавых,
А губы были хладны, как сорбет.
Судьба ей подарила это право.
Она его любила столько лет!
Смотрела дева с болью, с сожаленьем,
На бледный и измучившийся лик.
Ее любовь была одним мгновеньем…
Она любила в жизни только миг.