К сожалению или к счастью, искусство – это не наука. Об этом трагично размышлял мой преподаватель в Литературном институте, который пришёл в литературу из физики. «Все прошлые друзья смеются и подкалывают», – сетовал он. Потому что в науке всё точно и чётко, а в литературоведении – даже в самой насыщенной терминами и датами области – столько расплывчатостей, что иногда непонятно, как и зачем этим заниматься. «Нравится» и «не нравится», «каждый видит своё» и «что хотел сказать автор». Трудно это, правда трудно. Но сегодня я попробую объяснять одно своё «нравится». Не с целью переубедить чужое «не нравится» – оно имеет полнейшее право быть, – а просто делясь своим, сокровенным и наболевшим.
Название фильма «Страсти по Матвею» точно в своей неточности и гениально в своей безобразности. Это из серии «слышу звон, не знаю, где он» или «послушайте, что пришло мне в голову». Это – моя эпоха, моя реальность, мои 20-ые годы 21 века. Не знаю, что хотели сказать авторы, наверное, не это. Но я услышала в названии гул мейнстрима, такое же удачное (или неудачное – решать вам), как доставка еды «Достаевский», сеть пекарен «Хлеб насущный» или шутка из православного молодежного паблика: «Мне сносит голову от Иродиады». Игра в бисер, который мечут перед свиньями. Творчество не как создание нового, а как компиляция старого или, если вам угодно, информационный паразитизм.
Мы живём в эпоху мемов и ежедневного контента. Любая худо-бедная острота ума и оригинальность тут же выплёвывается в сеть: «Нате, ешьте». У меня был курьёзный случай, когда я работала в пресс-службе МДА. Нужно было написать рекламу для сувениров, и я ради шутки поигралась словами, выдав что-то в стиле: «Открывай не закладки в телефоне, а закладки в Библии. Покупай закладки с логотипом МДА». Неловкость в том, что это приняли за чистую монету, даже похвалили и опубликовали. Да, ничего сильно ужасного я, надеюсь, пока что не написала, но переход за черту может произойти слишком легко. Я всегда стараюсь держать руку на пульсе и «фильтровать базар». Я знаю, как быть крутой, но выбираю не быть крутой. Я знаю, что читатель ловится на интригу и на эротику, но я умышленно сокращаю свой писательский арсенал до самого скромного вида «цепляния» – узнавания. Я стараюсь, чтобы читатель увидел себя.
И обсуждаемый фильм понравился мне именно тем, что я увидела себя, своих друзей, своё поколение. Если портрет получился точный, со всеми бородавками на носу, то можно ли пенять, что рожа крива? Если злодей получился злодеестым, то роль удалась?.. Впрочем, со мной могут – и совершенно справедливо – поспорить и сказать, что православие – очень разное. Москва – это и Красная площадь, и туалет на Ярославском вокзале (сразу вспоминается притча про пчёлку и муху). Православие (в своём культурном выражении) – это архимандрит Савва Мажуко и диакон Андрей Кураев, телеканал Спас и ютуб-канал Серафим, хор Сретенского Монастыря и песни Дарьи Виардо (которые звучат в конце фильма). Православие не исчерпывается тем, что показано в фильме, но то, что показано, существует, говорю как свидетель, отвечающий за свои слова. А что, собственно, существует? Проблемы с взрослением. И не маленькие.
Итак, дано: чтец Матвей, наследник священнической династии, белая рубашка под подрясником, характер мягкий, не женат. Родители не заметили, что Матвей вырос. Потому что, собственно, он не вырос. Сколько ему? 22 года, если за спиной бакалавриат, 24, если магистратура. Но с ним происходит история, которая была бы объяснима в 16 лет. Ромео и Джулетта постарели на десятилетие, потому что школа, музыкалка, ЕГЭ. Не до подростковых кризисов было, столько дел, столько дел. Чем занимался Матвей? Был хорошим послушным мальчиком, ходил на службы, изучал закон Божий, "по-православному" (то есть, скучно и бесстрастно?) встречался с девушкой, с которой они чувствовали разве что абсолютное и глубокое недопонимание.
Дорогие папы и мамы, вам нравится изображенный персонаж? Если да – поздравляю, вы его таким воспитали. Если нет – сочувствую, вы его таким воспитали. Не только вы, конечно, есть ещё и время, эпоха, среда. Не злая враждебная среда татуированных тусовщиков, а добрая, местами чуть вредная, но в целом тепличная среда семинарий, приходов и православных семьей.
Поймите меня правильно: Матвей мне нравится. Я вижу его целиком, и я его принимаю. Не могу не принимать. Тяжело жить, не принимая себя и своё время. Тяжело жить, не надеясь, что Господь неведомыми путями приведёт нас, духовно слабосильных, к чему-то большему, настоящему, стоящему. И в фильме эта надежда сбывается, но об этом чуть позже.
Слышала несколько отзывов на тему "свои поймут, а вот чужие, внешние - нет". И у меня в ответ на это горькая улыбка: «Откуда вы знаете? Вы же Матвей». Матвей не знает чужих, он мыслит о них стереотипами, из которых что-то, возможно, правда, а что-то – нет. Но как проверить?.. Вот у меня (барабанная дробь) на данный момент жизни нет ни одного светского не то, что друга, даже близкого знакомого. Просто нет. Мне не у кого спросить: "Ну и как тебе фильм, как выглядит Церковь со стороны?" 99% моего окружения – православные люди. Не потому, что я искусствено "почистила" среду, просто из Регентско-семинарского мира я сразу попала в добровольно-принудительную материнскую изоляцию. Пока что мне это простительно, я – мамочка младенцев, сидящая дома и воспитывающая любовь к доброму и прекрасному. Я могу позволить себе не читать новости и избегать массовые скопления людей. Но у Матвея другая ситуация, он выбирает одно из самых социальных служений. Может ли священник позволить себе не знать жизнь и не уметь разговаривать с (разными) людьми? Вопрос не очевидный, по крайней мере я не знаю ответа.
Матвей никогда в жизни не ходил на совет нечестивых. Он не шёл к православию через астрологию, не напивался до рвоты, не дрался до крови, не проходил очистительное горнило страдания. Матвей – чист, но чистота эта – не закалённая искушениями стойкость, не выстраданный и осознанный выбор, а... Как бы описать этот вид незрелой чистоты? Матвей не видел ничего, кроме своего маленького уютного церковного мира с кулебяками. И это – его счастье и его трагедия.
Я наблюдаю, как мои друзья, впитавшие православную культуру с молоком матери, пытаются жить «правильно». И как происходят подобные курьёзные случаи: молодой батюшка из священнической династии (был ли у него выбор?..) с тремя детьми (уже или пока – решайте сами) смотрит на гуляющую без колясок молодёжь и говорит восторженно-завистливое: «Эх, грешники». То есть, можно всё сделать теоретически правильно, но при этом не стать правильным по сути, не стать Божьим во всей глубине.
Все родители – и я в их числе – хотят, чтобы взросление детей проходило максимально безопасно, желательно под присмотром и, конечно, в рамках христианской морали. Но, кажется, не все могут быть старшими сыновьями и взрослеть под боком у Отца, кому-то нужно отправляться в страну далече вслед за блудным сыном. При этом хочу обратить ваше внимание: Матвей, в отличии от многих своих собратьев, искренне верит. Он не стал циником, не ведёт двойную жизнь, не курит тайком от авторитарного папы. Он – искренне верующий, который хочет стать священником по-настоящему, не из под палки (а сколько я знаю и таких примеров). Беда Матвея в том, что он не имел возможности проверить прочность своих взглядов, отстоять свои принципы, у него нет какого-то серьёзного опыта борьбы с искушенями, нет опыта страдания (ах, как хочется этого избежать).
Поэтому классическая история взросления, в которой Матвей-царевич отправляется на борьбу со своим змеем-горынычем за Василису Прекрасную, оканчивается ничем. Инициация ещё не состоялась, она только началась. И великое Божие милосердие, что у Матвея есть время созреть до брака и до священства, а не ломать дрова уже будучи главой большой и малой Церквей. А с другой стороны, если всё так и продолжится, то как ему созреть?..
Завершая свои и без того пространные рассуждения о взрослении, хочу порекомендовать всем, кто так или иначе диагностировал у себя синдром Матвея, книгу "Мужская философия" о. Симеона Мазаева. Она написана для хороших мальчиков, которые хотят стать мужчинами. Этому нельзя научится через книги, но посмотреть на проблему с нового ракурса и направить свои мысли в новое русло можно вполне. Чтобы ни про одного священника, семинариста и православного мужчину нельзя было бы сказать укор, приведённый в книге: "Мне иногда кажется, что ваши священники – плюшевые игрушки без внутреннего стержня. Они и разозлиться-то благородно не могут. И не говорите мне про смирение: у этих не выросло еще то, что можно было бы смирять! Скажу честно: мы, женщины, всегда идем за мужчиной. И если бы мы в реальной жизни почаще встречали такого священника, как в фильме «Голгофа», мы бы из храмов не вылезали".
Но оптимизм фильма заключается в том, что сила в немощи совершается. Что через Матвея — этого пока ещё ребёнка – Господь уже действует. Что учёба была не напрасна, что слова Писания способны врачевать души, даже если они звучат из неопытных уст. Мне кажется, Матвей впервые почувствовал себя орудием в Божьих руках. Он искал невесту и приход, а нашёл ответ на вопрос: "Зачем я хочу быть священником?" Вот за этим. За этим. Быть может, впервые с ним происходит что-то стоящее и настоящее: он спасает жизнь. Даже так: Матвей спасает три жизни. Но чтобы говорить об этом подробнее, придётся прибегнуть к слишком сильным спойлерам, поэтому ограничусь скупым комментарием: у фильма очень хороший конец.
В фильме из уст Матвея звучит 4 проповеди. Первая – на шумной многолюдной вечеринке. Там нет ничего о Боге и он пытается наладить контакт: "Я никогда не видел столько модных людей. И это не плохо, вы следите за собой". Это неуклюже и беззащитно, Матвей заходит на чужую территорию и пытается быть "своим", но эта тактика провальная. Если ты (Церковь) такая же, как я (мир), то что ты можешь мне сообщить? Мир нуждается не в своём отражении, мир нуждается в Другом.
Вторая проповедь звучит в пьяной, но ещё (или уже) готовой к диалогу компании. Матвей цитирует апостола Павла, Звучит Божье слово, и оно задевает. Начинается спор о жертвенной любови. Зачем она вообще нужна? Слово то какое мрачное. Счастлив ты, счастлив твой партнер, к чему вот это всё? Этот спор показывает, что спрос на глубину есть, что жатвы много, а делателей мало.
Третью проповедь Матвей говорит стоя на амвоне с синими волосами и заплетающимся от похмелья языком. Все смотрят на него, осуждающе шепчутся, и вышедший из алтаря отец обрывает Матвея суровым: "Аминь". Эта ситуация поднимает вопрос: насколько мы, верующие, способны любить и прощать хотя бы своих запутавшихся братьев и сестёр?
Четвертую проповедь слышит только один человек. И она доходит до его сердца. И это – чудо. Потому что проповедь слабенькая, чувственная, в ней слишком много «я». Но Дух дышит, где хочет.
Одна из интереснейших сцен фильма – исповедь. Исповедь, в которой Матвей настойчиво и, быть может, впервые обращается напрямую к Богу. В этом было немножко излишней чувственности, но исповедющему Матвея отцу, как и зрителю, полезно вспомнить: священник – только свидетель. И когда отец Матвея как священник читает разрешительную молитву, а как родитель не даёт благословение – это очень живой момент, почти единственный, показывающий человеческое лицо авторитарного родителя. Тема отцов и детей, на мой вкус, получилась не такой глубокой, как могла бы. Отмечу только одну деталь. Из уст отца звучит фраза: "Да дед бы тебя за это кадилом!.." Кажется, что на Матвее цепочка традиционно-патриархального воспитания прервётся. Хорошо это или плохо – решать вам.
Есть в фильме линия про "правила и любовь", но, признаться, мне она тоже показалась скомканной. Кажется, что она подана глазами Матвея, у которого в головушке пока что такая каша, что даже трудно с ней дискутировать. Хотя, конечно, закон и благодать – тема неисчерпаемая и вечно злободневная.
Интересно, хоть и вскользь, затронута тема финансов. Главный герой явно не знает цену деньгам. Помогая подруге, он небрежно продаёт родительскую машину в три раза дешевле её реальной цены. Помощь – это благородный жест, но, на минуточку, это не твоя машина. В хорошем настроении Матвей покупает два кофе за 1000 рублей. Для жителей столицы – не слишком большие деньги. Сколько это? Одно паномарство? А для периферии это сколько? Продуктовая корзина на неделю?
Меня не смущает, что священническая семья изображена обеспеченной, что у Матвея есть своя комната, а на папином компьютере нарисовано надкусанное яблоко. Хорошо бы было бы, чтобы все – и врачи, и учителя, и рабочий класс, и жители каждого населёного пункта – могли позволить себе безбедную жизнь. Задевает то, что болит, а наличие или отсутствие каких-то технических средств у меня не болит. Техника для меня всегда была чем-то прикладным, вспомогаетльным. У меня не было Айфона и не было желание им владеть, для меня главное, чтобы в телефоне был Word для записи умных (и не очень) мыслей, ну и камера для создания семейного фотоальбома тоже не помешает. Может быть, сказался висящий в родительском доме плакат с подписью: "Старайся не иметь, а уметь". Вот здесь-то и начинается область моих смущений.
Что умеет Матвей? Алтарничать, хорошо. А за пределами Церкви он что-то может? В фильме есть кадр, где герой собирает сумку, и я, истлковав этот жест как уход из дома, с любопытством ждала: куда же он пойдёт, как будет зарабатывать на хлеб? Всё оказалось хорошо: мальчик собирался в детский лагерь – в назначеннкю папой ссылку. Мама –обычная любящая мама – спасла его и от этих превратностей судьбы. Я иронизирую, но грустно, когда в сане держит только "я больше ничего не умею". Это не про Матвея, но вопрос "нужна ли священнику светская специальность" остаётся открытым.
У Агаты – антагониста и возлюбленной главного героя – родители не показаны. Есть ли они? Есть ли у нее дом, куда можно прийти за моральной и финансовой помощью? Кажется, ничего этого у неё нет, есть только парень, который умудряется совмещать осознанность, год в терапии и абьюзивные наклонности (да, психология тут выступает новой религией, и это – тоже выразительная деталь, характеризующая наше время). Естественно, что Агата – особенно в своём уязвимом состоянии – ищет поддержку и опору.
В фильме оригинально обыграна тема православных знакомств: зритель видит целую галерею выразительных и живых героинь. Кого-то из моих друзей смутила эта "правславная кухня", им показалось, что для внешнего зрителя это выглядит диковатыми пережитками прошлого. Я уже писала, что не знаю, как это выглядит со стороны. Лично для меня это прозвучало так же, как кража невесты Нины в "Кавказской пленнице": может, и существуют такие традиции, может, чьи-то чувства были оскорблены, но для большинства – это просто беззлобная комедия, не более того.
В фильме мало говорится о Боге. Потому что у Матвея мало о Боге. Но это – уже другая история, о которой постараюсь написать как-нибудь в другой раз...