Своей изменчивости рад,
кружится, падая о землю,
осенний жолтый вертоград,
сухой земли ладонь приемля.
И слышен крик ещё лесной,
и вопль редеющей поляны,
и голос лешего стальной
летит как пуля песней пьяной.
Из-под земли на небосвод
бежит трава отдать все соки,
где птиц весёлый хоровод
вершит на юг свой путь высокий.
Осенная, сухая ветвь
скрипит как дверь в чужие сени;
на ней безумный соловей
рычит слова до исступленья.
Но кто в саду так сладко спит,
раскинув руки словно крылья?
Чье рядом красное лежит
вино от Дерева Бессилья?
От Дерева Нечистоты
штрихует снег сады распада.
Покрыты стёклами пруды
когда-то рая, ныне ада.
Но тот, кто спит, открой глаза,
сними с себя одежду кожи,
увидь, заглядывая за,
мы тоже спим в тебе, мы тоже,
вином мечты напоены,
слагаем наши злые песни,
одной болезнею больны,
с тобой когда-нибудь воскреснем.
Поднимут словно горсть земли
нас в небо бережные руки,
и одинаковые сны
пройдут, пройдут века разлуки.
Забрезжит светом каждый лист
на древнем Дереве Незнанья!
И снова в небо поднялись,
как птицы, наши очертанья.
На трёх крылах, на острых перьях,
на молниях от солнца свет
летит – из тленья в образ пенья
на всё единственый ответ:
когда весна – никто не спросит
зачем нам жизнь была дана,
но в каждый сад приходит осень,
зовёт небесная страна.