Две тысячи любвей тому назад
Я где-то жил. Европа, город, сад.
Тогда ещё могуч и волосат,
Хотя с последним не было гарантий.
Вокруг клубился быт-или-не-быт,
Не спрашивая, быть или не быть.
А ту, кто научил меня любить -
Я так и не познал её, Гораций.
Я мог расти совсем в другой среде -
Не то, чтобы на хлебе и воде,
Но в намертво занюханном нигде,
Бездействуя, молча и понимая.
Там, где сосед пристреливал “Гюрзу”,
Шипел Шекспир на голубом газу,
Три мудреца построились в тазу
И вызвали грозу в начале мая.
Как хочется хоть что-нибудь сберечь,
Не только изменяя место встреч,
Используя невидимую речь,
Но лишь петлю затягивая туже.
В позорном измерении терпил
Я не был бы урод или дебил,
Но если б я кого-нибудь любил,
То, вероятно, ту же.
И значит дни, отсроченные дни,
Железные заборы, звук брони,
Когда среди бессмысленной возни
Твердишь её, морочишь и дурманишь.
Офелия, о милфа, помяни
Мои грехи…
И сам себя помянешь.