3-1-20в
О том в нём говорилось также,
Насколько был опасен враг,
И наши все дворяне даже
Предпримут для защиты шаг.
Возглавят наше ополчение,
И преградим врагу мы путь,
Устроим мы ему «лечение»,
«Домой не смог себя вернуть».
Освобождение Европы,
И — вся победа над врагом,
Укажет бог наш эти тропы,
Мы с вами и огнём, мечом…
— Вот это сказано столь верно,
Лишь только скажет государь,
Мы все поднимемся мгновенно,
Всю раздавить чтоб эту дрянь!
Так молвил граф на то Воззванье,
Явил в том свой патриотизм,
Как оправдать чтоб графа званье,
На Бонапарта бандитизм.
Шишин, запаздывая с шуткой,
Её обдумать не успел,
Наташа вдруг сказалась чуткой,
И, восполняя сей пробел;
К папаше, устремясь, мгновенно:
— Ну что за прелесть наш папа;! —
Его, целуя непременно,
Опять на Пьера взгляд зажгла.
С тем бессознательным кокетством,
Которое вернулось к ней,
И — с оживленьем словно с детства,
Её объяло всё сильней.
— Вот так Наташа — патриотка! —
Промолвил шуткою Шиншин;
— Какие шутки, все мы в лодке,
И государь у нас один!
За ним мы все, скажи он слово,
Безропотно пойдём мы в бой,
Душа у нас на всё готова,
Тем более по царску зову,
Мы можем жертвовать собой!
— Однако в этом же Воззвание,
Употребил он в нём слова,
Такие, как «по совещанию»,
И бы;ла б цела голова…
А в это время мальчик Петя,
В словах отца, «поймав задор»,
Его слова с восторгом встретив,
Решил покончить и свой спор.
Он голосом то робким, грубым,
Весь красный подошёл к отцу,
И даже как бы, стиснув зубы:
— Я, папа вам, в конец, скажу:
— Меня пустили б вы на службу,
Я больше жить так не могу,
Мы с Оболенским крепим дружбу,
Мы с ним пред Родиной в долгу!
— Договорился! — глас графини
С иронией застрял в отце,
Он оказался «в паутине»,
Но — всё же дал отпор в конце.
— Ну, вот ведь глупости какие!
Поможешь ты разбить врага,
Учёбой в годы те лихие,
Для юношей мораль строга.
— Совсем не глупости здесь, папа,
Понять учёбу — не смогу,
Когда такая вражья лапа,
Уже объяла всю страну.
— Тебе уже сказал я, Петя! —
И голос стал похож на крик:
— Ты молод, ваши планы с Федей…
И Петя как-то сразу сник.
И, взяв с собою все бумаги,
И, Пьера пригласив к себе,
Он, как с подобием отваги,
Был счастлив лишь в своём гнезде;
Ещё раз прочитать Воззванье,
Звал Пьера в свой он кабинет,
Но, вопреки его желанью,
Ему ответил Пьер, что — нет!
— Нет, я сейчас вас всех покину,
Поеду я к себе домой;
Проблемы словно он отринув:
— Для дел мне нужен лишь покой.
Он весь в каком-то был смущенье,
И — нерешителен весь вид,
Попал он в это положенье,
Перед Наташей — словно стыд.
Её блестяще-оживлённые,
В него, как впившися, глаза,
К какой-то нежности склонённые,
Его пронзали, как стрела.
Он сам готов своим был взглядом
Испепелить её весь вид,
Пронзить её любовным ядом,
Но — скромность и какой-то стыд;
Сославшись, якобы на дело,
Поспешно собрался; домой,
В нём явно чувство закипело,
Вступил с тем чувством словно в бой.
— Но отчего у вас стремленье,
Неужто так влечёт домой? —
Она с просящим намереньем,
Уже борясь сама с собой;
Поняв — не та же в том причина,
С расстройством, глядя прям в глаза,
Её сковало всю в пружину,
Готова брызнуть и слеза.
Давно созрело в нём то чувство,
Хотел сказать: «Я вас люблю!»
Но почему-то стало грустно:
«Ведь я женат, и — потерплю».
Его сдавило это чувство,
Обнять Наташу аж до слёз,
Жену он вспомнил — стало пусто,
Вновь поперёк стоял вопрос…
— Мне лучше посещать вас реже…
Нет, просто у меня — дела…
— Нет, отчего, скажите здесь же…
Вдруг замолчала, снизошла…
Испуганно и чуть смущённо,
Скрестили словно шпаги взгляд,
Казалось, всё было; резонно,
Ещё не действовал их яд.
Тот яд симпатии взаимной,
Уже возникшей в них любви,
И, становившейся столь сильной,
Бурлило всё уже в крови.
И потому и видеть трудно,
Страдал с улыбкой на лице,
Тоска сжимала беспробудно,
Он руку целовал в конце.
Решил Пьер сам уже с собою,
Закрыть себе к Ростовым путь,
Его пока та связь с женою,
Отважный шаг не даст толкнуть.
3-1-21
Отказом Петя недовольный,
Стал словно горем он убит,
Там, у себя, вдруг стало больно,
Он как бы в деле — паразит.
Когда ж пришёл он молчаливый
И мрачный на вечерний чай,
Почти больной и столь тоскливый,
Увидев за столом «весь рай»;
Он принял твёрдое решение,
Идти с сей просьбою к царю;
( С народом как бы для сближения,
Царь прибыл в вотчину свою).
Одевшись, в праздничном наряде,
И, не сказавши никому,
Тайком и только дела ради,
Пошёл в народную толпу;
Искать с царём интимной встречи,
Он даже приготовил речь,
В стремленье к встрече был беспечен,
Не смог он даже разглядеть.
Толпа росла, всё прибывая,
Он был зажат уже толпой,
Не видно ни конца, ни края,
Его несло людской волной.
Он думал, царь пройдёт с ним рядом,
К нему свободно подойдёт,
Но всё назвать бы можно адом,
Он проклинал весь свой поход.
Царь шёл по устланной дорожке,
Покрытой красным полотном,
В собор Успенский «нёс он ножки»,
В молельный главный церкви дом.
Но вдруг, нежданно, страшной силы
Удар ему вонзился в бок,
Чуть не доведший до могилы,
Но спас его счастливый рок.
Он сразу потерял сознанье,
Всё помутилось вдруг в глазах,
Когда ж вернулось пониманье,
Рука лежала на плечах.
Дьячок держал его под мышку,
Другой — отталкивал толпу,
Сознание, что света вспышка,
Вновь возвращалося к нему.
Он вывел бледного подростка
К Царь-пушке как бы на простор,
Уже людей собралась горстка,
На Петю обращая взор.
Теперь «с высот сей Царской пушки»,
Надежда встречи возросла,
Но Петя «бросил все игрушки»,
Он понял, встреча не прошла.
Ему бы лишь его увидеть,
Считать счастливым вновь себя,
Себя тем самым не обидеть,
Государя уже любя.
Он также восхищён монархом,
Как был тогда его же брат,
Считал большим себе подарком,
Увидеть, и стал тем и рад.
Невольно жертвовал он жизнью,
Чтоб лицезреть вблизи царя,
Он будет помнить и до тризны,
На встречу он пошёл не зря.
В соборе завершён молебен,
За весь приезд государя,
Он свитой не остался беден,
Царя во всём благодаря.
За то Воззвание к народу,
Что с Турцией заклю;чен мир,
За ту с французами невзгоду,
За наш победный, славный пир.
Вдруг стала слышной с набережной
Стрельба из пушек, как салют,
Толпу подобно бури снежной
Вновь охватил восторга зуд.
К реке все двинулись стеною,
Хотел примкнуть и Петя вновь,
Замкнуть всё шествие собою,
Но пушка — словно Петин кров.
Дьяк удержал стремленье Пети,
Могло всё повториться вновь,
Потуги не нужны все эти,
Могла пролиться даже кровь.
Пришло обеденное время,
Царь возвратился во дворец,
Но Петя «не покинул стремя»,
Он ждал, какой же в том конец.
Толпа немного поредела,
Гурьбою встала под балкон,
И Петя не оставил дело,
Он как бы стал заворожён.
Но как всегда случалось, ждали,
Царь всё же вышел на балкон,
(Чтоб большей не было печали),
Бисквит в руке покоил он.
«Ура, отец наш!» — раздавался
Толпы неугомонный крик,
Кусок бисквита оторвался,
Земли коснувшись у ног их.
Мужик, стоявший ближе, рядом,
Успел схватить на зависть всем,
Царь понял, что не только взглядом,
Поднять народный может гнев.
Гнев супротив врага, француза,
Но и любовь к нему, царю:
«А дай-ка я ещё для вкуса,
Ещё бисквитов подарю».
Начал разбрасывать бисквиты,
На радость всей честной толпе,
Они теперь с царём, как слиты,
За ним пойдут они везде.
Успел схватить и Петя тоже,
И бесконечно стал он рад,
— Нет, — молвил он себе: «Негоже,
Я должен победить сей ад».
Домой вернувшись, Петя твёрдо
Родителям так объявил,
Ученье всё пошлёт он к чёрту,
И в полк себя он «пригвоздил».
А, ежели его не пустят,
Он непременно убежит:
— Вы не должны топтать мне чувства;
Он честью графа дорожит.
На день другой Илья Андреич,
Хотя и сдавшись, не совсем,
Решил, что это всё не мелочь,
Решать поехал ряд проблем.