Кто бы мог подумать, что «Его Величество – случай», сможет перевернуть всю мою жизнь... Прилетел я из очередной командировки и шел усталый с аэродрома домой. Когда вошел в автобус, вдруг появилось странное предчувствие: «Что-то должно случиться...»
Или нервная разрядка после тяжелого полета, или еще что-то, но это ощущение не покидало меня всю прошедшую командировку.
В автобус вошла девушка, и мне показалось, что всё вокруг изменилось. Мы посмотрели в глаза друг другу, и в груди стало нарастать странное волнение – она безумно понравилась мне с первого взгляда. Я подошел. Ее большие голубые глаза оказались вровень с моими, а я выше среднего роста. Но это ничуть не портило её, а наоборот – делало необычной. Чтобы завязался разговор, я сказал:
– Вы похожи на инопланетянку.
Она улыбнулась. Улыбка еще больше понравилась мне. Стройная девчонка с красивыми длинными ногами и тонкой талией, с волшебными глазами, которые видели, казалось, насквозь. Она еще молчала, а они уже разговаривали, звали, вели.
Я не вышел на своей остановке, а заикаясь и не узнавая своего голоса, спросил:
– М-м-могу ли, я Вас проводить?
Она смутилась, покраснев, что сделало её ещё более привлекательной, скромно улыбнулась, опустив светлую пушистую голову, что я принял за согласие. Из автобуса мы вышли вместе.
До следующего полета, когда нашему экипажу должна была прийти новая «машина», у меня оставалось две недели. Я спешил. Она сказала, что у нее есть жених, что он служит в армии, но это не казалось для меня препятствием.
Мне больше не нравилось, что все парни и мужчины обращают на неё внимание. Только это беспокоило в настоящий момент, и я решил атаковать, приложив все усилия.
События ускорила свадьба её брата. Гостей съехалось много – так празднуются свадьбы в деревнях. Но она заканчивалась, наступала ночь, а нам деваться было некуда - все комнаты оказались заняты. Сестра моей девушки дала ключи от своей квартиры, мы взяли вина с собой и...
Мне-то сразу было известно – зачем я иду, но моя «малышка» и не догадывалась. Вино музыка и... она стала моей. А потом... слёзы...
Бывший жених прилетел в тот день, когда мы подали документы в Загс. Так совпало. Он умолял её:– «Мы подадим сейчас же заявление в другой Загс».
Но она ответила:
– Поздно...
Это рассказала будущая теща, с которой они сразу подружились, как только Саня появился в их доме.
... Бывший жених схватил её, прижал к себе со слезами на глазах.
– Как... поздно? Что же ты наделала, глупышка? Для кого я тебя столько берег?
Развернулся и ушел.
А моя «малышка» рыдала, думая, что сделала ошибку, и я не мог ничего поделать.
– Я от тоски приняла тебя за него, потому что так долго была совсем одна. Я не люблю тебя. -сказала она мне, чем разорвала моё сердце.
Но я терпел. И мать твердила ей: «Назад дороги нет. Ты уже испортила одному человеку жизнь – не сделай ошибку второй раз».
Всё стало налаживаться. Моя девочка ждала меня, привыкала, и все мои опасения стали уходить прочь. Сначала было страшно ей сказать, что я всегда в полетах в длительных командировках. Но надо было «сдаваться» – она нервничала.
Пришлось признаться.
– Тебе часто придётся оставаться одной – это мое призвание, моя жизнь, моя работа.
Снова слёзы, обиды, упреки...
– «Ты меня обманул. Я не хочу прожить всю жизнь в одиночестве»...
Но... ей пришлось смириться, хотя часто жена бередила мою душу.
На этот раз моя эскадрилья работала на пожарах. Нас закупали геологи, сельскохозяйственники, да и все, кто платил деньги. Я очень переживал из-за постоянных длительных расставаний. После свадьбы сомнения стали мучить и меня:
– «Не ошибку ли я совершил, отдавшись этому внезапному чувству»?
Я потерял свободу, которой раньше очень дорожил, потерял спокойствие, которое всегда было со мной, нервничал, скучал, ревновал, хотя поводов не было.
Но стоило только увидеть её, как все сомнения уходили прочь. Мне досталась добрая, нежная и жизнерадостная девчонка, и я понимал – это и есть счастье.
А как она пела! Я бывал на её концертах, все ходили слушать именно её, да и дома постоянно звучал этот милый голос.
И только её мать, смахивая слезу, говорила:
– Тот, кто весело поет, тот несчастливо живет.
Но я убеждал:
– Вы заблуждаетесь, мама! У нас всё будет по-другому.
Удивляло и то, что моя молодая жена могла подскочить среди ночи и писать, писать, писать... Я ждал потом, когда она заснет, и украдкой читал её стихи. Они мне казались красивыми и совершенными, потому что... о любви, и я надеялся, что они обо мне. Я так полюбил её! Моя жена не сидела над ними, никогда не вымучивала рифму, только записывала, как будто ей кто-то диктовал. И я знал, что в этот момент её нельзя трогать, потому что стихи улетят – её Муза была капризная. Стоило ей замолчать, как моя девчонка становилась грустная и рассеянная, не могла найти себе место.
С каждым разом, улетая, мне становилось жаль оставлять её, мучила ревность к «каждому столбу», потому что она была не такая, как все. Я боялся её потерять и эту улыбку, которая покорила меня с первой встречи. Но сейчас я улетал спокойно - мы ждали сына, и она была почему-то уверена, что носит мальчика. Я понимал, как одиноко и тяжело моей любимой девочке, а тут, практически всё ляжет на её хрупкие плечи, но ничего изменить не мог.
Теперь-то я знал, что благодаря моей «малышке» я смогу черпать силы, когда их у меня уже не будет, только ей я буду нужен и нашему ребенку, когда вернусь однажды искалеченным домой.
Все лето стояла сушь, горел лес. Причин для этого было много, а выяснять их, ликвидировать, собирать десант после тушения пожара, оказывать всяческую помощь, держать связь – это должен был делать на этот раз, наш авиаотряд.
С командиром экипажа, Валерием Евгеньевичем, и со вторым пилотом, Витюхой, я пролетал чуть больше года, но мы успели притереться друг к другу, как хорошо подогнанные детали одного механизма. И после полета, каким бы он ни был – легким или трудным – они никогда не бросали меня одного, и мы чехлили все вместе нашу «трудягу» – вертолет. Я, всего лишь третий член экипажа, но мое дело – не только «крутить хвост» у нашей машины, как смеялись надо мною мои однокашники, считая себя более преуспевшими в жизни. Мои приборы и даже моя черновая работа, удовлетворяют меня больше, чем сам полет. Техника – мое призвание, как у командира с Витюхой – штурвал, а наша жизнь – это «точки», обжитые другими, но от этой жизни веет романтикой. Порою, от этого «холостяцкого» существования, волком бы выл, но работа выручала. И хотелось скорее вернуться домой к ней, моей неопытной, любимой девчонке.
Мы гуляли по городу, люди оборачивались в нашу сторону и вслух говорили с восхищением:
– Какая пара!
А когда однажды мы шли по площади, услышали крик:
– Офелия!
И к жене бросилась группа таких же длинноногих девушек из баскетбольной команды, в которой она играла в юности. «Офелия», так ее они звали с любовью, играла плохо, но тренер давал ей порезвиться, когда они выигрывали с крупным счетом, чтобы не рисковать. Выпускал, «как украшение команды» – сам так говорил. Я видел, что тогда творилось в зале, когда ей в руки попадал мяч. В тот раз... он оказался в корзине - зал «ревел». Ей некогда было тренироваться, потому что она поступила в институт и работала, допоздна сидя над учебниками. Откуда было взяться высоким спортивным результатам? Но именно это и успокаивало меня после отлёта.
Когда она шла сдавать экзамен, как-то я сопровождал ее. Вышедший из аудитории молодой педагог сразу пригласил ее, сказав остальным:
– Ей – это важнее!– улыбнувшись в мою сторону.
Но меня задело даже это – я безумно ревновал её и к нему. Меня мучили любые взгляды мужчин в её сторону, но теперь-то я отлично понимал, что ей они были безразличны, что она, наконец-то, полюбила меня. Но слепая ревность истерзала мою душу, потому что я оставлял её. После короткой встречи, не успев насладиться общением, я снова летел в командировку – в лес, на природу, на встречу с новыми впечатлениями и опасностями.
Вертолет трещал, как кузнечик над тайгой, повсюду была однообразная местность, сплошной лес, кое-где заболоченность, покрытая густым кустарником. Ничто не внушало подозрений. Командир, или - между нами, «отец» –«батя», осматривал... не курится ли где дымок. Но на нашем участке, слава Богу, был полный порядок.
Пожары вспыхивали внезапно, и мы находились в постоянной готовности – горели леса и торфяники, но чаще всего виновниками оказывались туристы.
«Сердце» и все внутренности моего «живого существа» были закреплены за мной. Каждый винтик, прибор, должен быть проверен, а наш кормилец-мотор, обязан работать уверенно и без сбоев. И все это зависело от меня. Музыкального слуха у меня нет, но любые отклонения в работе двигателя я услышу сразу. И поэтому я пропах бензином, вымазывался до неузнаваемости. Руки от масла и копоти чернели, что узнать во мне «Саню – летчика», как называли раньше меня девчонки, всегда блистающего в будни, как в праздник, было просто невозможно.
Жара выматывала насквозь. Обливаясь потом, ждали спасительную прохладу, но когда она приходила, снова надо было лететь, собирать сброшенный коллегами десант или осматривать местность.
– От винта! – давал команду командир, и дрожь машины отдавалась в каждой клеточке моего тела.
Вертолет отрывался от земли, набирая высоту, а я в щелочку подглядывал в люк, нарушая инструкцию. Смешно было наблюдать за испугавшимся вертолёта лосем, или, бегущим по равнине, когда вылетаем из залесья, серым. Даже медведя выгоняли своим шумом из берлоги. И не понять было потом, он гнался за нами или мы – за ним.
– Устал, Саня? Дрыхни! Пока время есть.– крикнул мне Виктор, и я пошел на боковую.
Я действительно устаю, когда полет закончен и ребята идут отдыхать, я устраняю неполадки, смазываю и готовлю машину к следующему полёту. Зато, в награду, меня ждут всегда или ягоды штурмана, или грибница от «бати». Монотонный гул винтов убаюкивал, ритмично билось «сердце моего детища».
Трудно было забыться от жары, месяц выдался тяжелым, летать начинали до восхода солнца, кончая темнотой. И вся командировка оказалась изнурительной не только от жары, но и от незапланированных осложнений, которые бывали у нас в работе не так уж редко, но на этот раз мы думали:
– Повезло!
Мысли у всех были уже с семьями, друзьями. И меня ждала дома молодая жена, одно воспоминание о которой, переполняло нежностью мою душу. А встречи были такими короткими... часто, не поняв друг друга, приходилось улетать, а эта девчонка, которая звалась теперь моей женой, никак не могла с этим смириться. И вот, все это навалилось и давило своей тяжестью и каким-то нехорошим предчувствием. Я отдался дремотному состоянию, но, внезапно захлебнувшийся мотор и наступившая вслед за этим тишина, заставили меня вскочить и броситься вперед к кабине.
Все произошло в считанные минуты, я едва успел заметить, что высота приличная, а у командира, повернувшего лицо к пилоту, лоб покрыт крупной испариной, а Витюха – мертвенно бледный, словно от рокового предчувствия. Вертолёт накренился влево, лишь лопасти еще вращались в режиме авторотации. На этом режиме мы могли лететь ещё минут пять, но что-то произошло ещё...
– Движок заклинило! Лес внизу! Держись, Саня!– успел крикнуть командир, погасив поступательную скорость.
В режиме самовращения несущего винта он интенсивно поднимал вверх ручку «шаг-газа», нажимая на правую педаль управления. Чуть вперед и вправо, чтобы выровнять вертолет параллельно земле и посадить его с маленьким пробегом. Но ничего не получалось – машина не слушалась. Вертолет передними стойками попал в яму... макушки деревьев зарябили в глазах, и...
... Очнулся на земле, откуда-то слышался стон. Повернул голову, рядом кто-то шевелился. Командир. Очевидно, он не был прикрепился ремнём, и его выбросило из кабины.
Что произошло со мной – можно только догадыватьсяэ. «Влетел» к ним в кабину и так же, как командир «вылетел» из неё.
– Жив, Валерий Евгеньевич?
Тот был в сознании и ответил, с трудом ворочая губами:
– Да, но ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, что-то с позвоночником. Боли – никакой, только лицо очень горит. Что у меня с лицом?
– У Вас, очевидно, челюсть задета.
Лицо командира было перекошено и выглядело, как сплошная кровавая маска. На этом лице казались живыми только глаза.
– Ничего, вправят, это полбеды, - утешил я его, как мог.
– Хотелось бы... а то я, как новорожденный, ничего не могу. Столько зову тебя, думал, что все – крышка нам, а ты жив, «молодо–зелено»... А Витек... молчит...– нервно и огорченно проговорил «батя».
Я попробовал поднять правую руку, но боль пронзила насквозь, едва не потерял сознание.
– Наверное, перелом, раз опухла.– подумал я.
Левая же, двигалась, как и раньше. Это обрадовало, когда ощупывал себя здоровой рукой и попробовал приподняться. Получилось.
– Значит, смогу помочь. – решил я, одновременно со стыдом перед командиром, за его бессилие. Ощутил, что мои ватные ноги горят, словно объятые пламенем.
– Что же, и они перебиты? – пронеслось в мозгу, и это уже испугало, но другая надежда затеплилась в воспаленном мозгу.
– Может второй пилот крепче? Где он?
Закричал:
– Витюха!
Повернул голову к машине, она лежала, как подбитая птица, лопасти были искорежены и погнуты, а вокруг... сломанные сосенки.
Дверца валялась на земле, а до штурвала – рукой подать. Но даже мысль, что машина не горит, не утешила, потому что тут же из кабины послышался протяжный, выворачивающий наизнанку всю душу, стон.
«Значит, это Виктор стонал, ему хуже всех, его заклинило в кабине, как и этот проклятый движок». – подумали мы одновременно с командиром, встретившись взглядом. И надежда на его помощь мгновенно улетучилась.
И я решил добраться до машины сам, ведь Валерий Евгеньевич оказался беспомощен, а значит, кроме меня надеяться не на кого.
«Надо»! – приказал командир взглядом, и я рванул вперед, но страшная боль резанула все тело, и на мгновенье показалось, что сознание меня покинуло.
Я не мог даже перетянуть ноги жгутом, не то, чтобы наложить шину. Да я и не смог бы сделать этого, имея только одну здоровую руку. Но надо было ползти, помочь Виктору, достать аптечку и воду из НЗ. Снова сделал попытку и тут уже по-настоящему провалился в небытие. Очнулся... вокруг потемнело, в горле все пересохло, командир стонал...
– Пить, пить, пить...
Уже осторожнее попытался повернуться и здоровой рукой стал рыть болотистый грунт, где накапливалась жижа. Смочив себе губы, дотянулся до командира и смочил ему.
Потихоньку меня стало охватывать отчаяние, мгновенно вспомнился случай из моей работы, который пристыдил меня и прибавил сил, когда я было совсем пал духом.
Тогда произошел тоже непредвиденный случай. Пропал один из десантников пожарной команды, после стихийного лесного пожара, от грозы, разразившейся внезапно и успевшей столько навредить.
В поиск вылетели мы, но осмотр местности ничего не дал, а вечерело. Собрав на месте встречи молодых парней, мы разработали план, доложили в отряд по рации. И они, уставшие, голодные, озабоченные и злые на себя, что не доглядели, пошли цепью, по лесу, еще пахнущему дымом и гарью.
Как произошло, что неопытный парень, которого многие видели сражавшимся со стихией, остался один, выпал из звена поднаторевших на пожарах ребят, никто не знал. Но мысль, что ему сейчас может быть труднее вдвойне, подстегивала и заставляла идти без устали вперед.
Обнаружили его ночью в обгоревшей одежде, но живого и смеющегося от счастья, что его нашли.
А он нервно рассказывал.
– Ударило упавшим деревом, очнулся, тлею, сбросил с себя прожженную робу, отполз, но нога оказалась повреждена, на большее не хватило сил. Да и ползти по гари, сами знаете – невозможно, а в обратную сторону – бессмысленно. Думал, что и кричать бесполезно, хотя кричал, ждал помощи и вот, дождался.
Ребята умели все – их готовили к этому, они быстро смазали ему ожоги, поставили шину, а пострадавший совсем развеселился и все говорил-говорил от радости, что жив и спасен. У меня создалось впечатление, что удар деревом по голове принес ему больше вреда, чем повреждение ноги.
– «Разболтался, как сорока, по своей глупости пострадал, заставил столько людей волноваться, кое-кто «строгача» схватит, молчал бы уж». – думал я.
Но раздражение мое быстро прошло, стоило только представить себя на его месте.
После забытья и бессонной ночи, боль уже не терзала – стала тупой, хотя привыкнуть к ней было невозможно. Стучало в висках, от жажды бил озноб из-за множества переломов.
Когда услышали самолет, разыскивающий наш пропавший экипаж, от досады, что мы невидимы, хотелось рыдать, как детям. Да, тайга скрыла нас густым лесом, а дать знать о себе, мы не могли. Спички, лежащие в кармане командира, запалили бы сушняк и кустарник вокруг, а потушить пожар, вряд ли нам удалось.
– Эх, ракетницу бы,– тихо прошептал командир...
Она находилась в кабине и была досягаема для меня, если удастся сделать то, что я задумал. Пистолет лежал не на дне кабины, в специальном месте, а на валяющейся на земле двери. Достать – не будет проблем. Главное – добраться.
Теперь я точно знал, что должен это сделать. Надо принести пистолет и мешок с НЗ и... всё – это почти спасение, ведь там вода, а она - жизнь. И еще... мысленно я перебирал все причины аварии. Машину получили совсем новую, документация была в порядке, да и всю её я проверил до последнего винтика, движок работал, как положено. Командир, как будто прочёл мои мысли, сказав:
– Не вздумай винить себя! Машина новая – заводской брак, когда будет расследование, правда будет на твоей стороне. Ты неподсуден.
Но, все-таки, меня мучила мысль: «Только я мог установить эту неисправность, не доведя до несчастного случая.
И морально, часть вины я брал на себя. Мне было очень плохо, но только я мог теперь им помочь, и хоть этим искупить свою вину».
Эти мысли толкали меня вперед к вертолету. От слабости, боли и отчаяния, текли слезы, но я не стыдился их – все равно никто не видел. Все пролетело мгновенно перед глазами, мне было стыдно, что тогда я осудил того мальчишку-пожарника. «Не суди... и не судим будешь».– вспомнил я вечную истину. И судьба, как в наказание, преподнесла мне урок и ответ на тот вопрос: «Как бы я поступил»?
Мысли о жене придавали мне силы - у нас будет сын... Жена была в этом уверена, но ухитрялась работать и учиться в институте, когда я твердил ей: «Это тебе не пригодится в жизни, когда у тебя есть я».
Но она не слушала и говорила, что образование еще никому не повредило. А я эгоистично надеялся, что когда сын родится, у нее не будет свободного времени, она смирится, наконец, с моими командировками. Я дразнил ее «симменталочкой», смеясь над ее сентиментальностью, которая, на самом деле, покоряла меня. Она обижалась.
– Никогда не находила у себя схожести с такой породистой телкой.
Но в полетах моя душа уже болела и стремилась к ней, этой женщине-девочке, и я со всех «точек» звонил ей.
– Жди меня, я так тебя люблю!
Видел её глаза, которые притянули её ко мне на всю жизнь. Вспомнил, как я привел ее к своим родителям знакомиться, а моя мать не приняла ее, не пригласила присесть, от глупой материнской ревности. Её безумная любовь ко мне, не принимала ни одну мою девчонку, но за эту – я готов был бороться. И даже, когда я привел её потом, беременную, мать не смирилась.
Мне было больно за нее и стыдно перед женой вдвойне, ведь они были для меня самыми родными, дорогими и любимыми женщинами. Но слепая материнская любовь - рушила всё, и я должен был выжить и всё изменить. Моя мать, прожившая в нищете, сейчас, с моей помощью заимевшая свой дом, сад, машину, которую я подарил им, возомнила себя богачкой, и её не устраивала многодетная семья моей «малышки». Хотя семья была прекрасная – все учились, теща была учительница, работящий отец. Да, у них было пятеро детей. И что? Время было такое – запрещены после войны аборты.
Моя же мать не могла успокоиться, подыскивая мне богатых невест, надеясь, что ей удастся все изменить. Все мои попытки примирить их, заканчивались провалом, а молодая жена страдала, и я чувствовал себя виноватым. Но я надеялся, что скоро появится малыш, мать поймет и полюбит их, как и я. Да, я должен выжить, хотя бы для этого.
И вот... последний метр, темно в глазах, дрожь в руке, резь в желудке, слабость, которая сковывала даже мысль: «Удастся ли достать»?
Превозмогая себя, оперся больным плечом об «удачно» накрененную машину. Стараясь не смотреть на то, что раньше было Виктором... Он был смертельно белым, но уже не стонал, и похоже, не дышал. И сам я, почти не дыша, здоровой рукой вытащил из дверцы НЗ, дернул за ремень сумки и... упал, ощутив тяжесть ракетницы, одновременно с тупой болью, отдавшейся во всем теле.
И... снова «отключился».
– Ну что, спасены? – прохрипел командир, заметив, что я очнулся.
– Не помрем, так выживем! – ответил я и осторожно пополз к нему, с фляжкой и ракетницей.
– Что я опять притворялся? – горько пошутил я.
– Стреляй! – приказал командир.
Я выстрелил. Наступила такая тишина, что было еще противнее слышать, как воет гнус и трещат кузнечики.
– Что-то ни самолета, ни вертолета, похоже – нас похоронили. – добавил командир с горькой усмешкой, но тревога была в его голосе.
– Да, дела, – ответил я.
Я выстрелил еще и еще, но приказ командира остановил. Мои силы совсем иссякли, я обмяк, но отдохнув, дал ему напиться, напился сам и впал в забытье.
Мешанина из галет, саднящие кровоточащие ногти от рытья лунок, тошнота, подкатывающая к горлу... это нещадное июльское солнце... На дождь рассчитывать не приходилось. Я сознавал, что командиру хуже не только физически, но и от мысли: «Если найдут, то летать больше ему не придется».
И я терпел, пытаясь его отвлечь, даже пробовал рассказывать анекдоты, а сам постоянно думал:
– «Надо выжить, мне есть для кого», – и смеялся нервным смехом.
А командир – замолчал.
– Найдут, все равно найдут... ну не придется летать, будем просто жить.– говорил я ему.
Даже запах воздуха был другим, особенным, даже птицы пели необыкновенно красивее, как в последний раз, чего раньше я и не замечал, и лес шумел иначе. А небо было такое родное, но чужое сейчас, этой ночью.
И командир, вдруг, снова прохрипел:
– Пали!
– Пали!
И опять в сердце зажглась надежда, и я ожил от его хрипа-крика, от усилия над своей волей.
И командир снова прохрипел:
– Пали!
– Пали!
Рука привычно потянулась к пистолету, и на мой выстрел послышался ответ. Рука упала, как плеть, в ожидании напряглись нервы. Но едва мы увидели спасателей, спешивших к нам на помощь, оба лишились чувств, не успев толком ни обрадоваться, ни поблагодарить...